Шестнадцать - Чиж-Литаш Анна - Страница 30

Алена промолчала.

— Ладно, я шучу. Просто ты до ужаса хорошая и милая.

— Это точно! — Карина толкнула Алену в бок. — Даже бесишь меня этим.

— Спасибо, — Алена попыталась улыбнуться.

— Мне нужно триста долларов, чтобы оплатить еще два курса лечения, — Катя снова стала серьезной. — И все, я свободна!

— Сколько у тебя есть?

— Сто пятьдесят и часы. Не знаю, за сколько смогу их загнать, но, думаю, баксов пятьдесят получу. Останется еще сто, — она посмотрела на подруг. — Хотите узнать, сколько раз мне еще придется переспать с некрасивыми дядьками? Сейчас скажу, — она демонстративно закатила глаза. — Раз десять. Хотя, если повезет, кто-нибудь сжалится надо мной и даст двадцатку или полтинник, то меньше. Было бы круто.

— Ну ты и дура, — Карина встала с дивана и забегала по комнате. — Почему сразу не пришла к нам? Ладно Таня, ей поесть толком нечего, или Синичкина, которой на карманные расходы под роспись выдают! Но я! Ты же знаешь, что у меня могли быть деньги!

— Я думала об этом! Но ты и так в ауте из-за развода родителей. Я же видела, как переживаешь. Была уверена, что отец урезал твои расходы.

— Нужно было не думать. Я бы сказала ему, что потеряла телефон, и он бы дал на новый.

— Ты же говорила, что деньги у него не возьмешь.

— Идиотка! — Карина вскинула руки. — Для себя не взяла, но для тебя украла бы.

В классе никого не было: все обедали в столовой. Алена закрыла за собой дверь и неспешно побрела к столу. Разложив учебники, откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Тишина убаюкивала, и она задремала. Очнулась с явным ощущением, что на нее кто-то смотрит. Ковтун сидел на месте Карины и не сводил с нее глаз.

— Ты смешная, когда спишь. У тебя рот открыт, вот так, — Олег показал, сдерживая улыбку, — а еще слюна капает, — он прикрыл рот рукой и засмеялся.

Алена резко провела ладонью по губам, надеясь стереть следы позора. Ладонь была сухая.

— Да пошутил я! Но рот и в правду был открыт.

Алена изучала его лицо, оно изменилось. В голубых глазах купалось солнце, на щеках играл румянец, а на губах — легкая улыбка. Да и одет был иначе. Синие джинсы немного болталась на длинных худых ногах, а серый свитер был чистым.

— Ты сегодня другой, — слегка улыбнувшись, сказала Алена. — Что-то не так…

— Во-первых, я не сутулюсь, — он демонстративно выровнял спину.

— Точно! — Алена хлопнула ладонью по столу.

— Во-вторых, на мне чистая одежда, — он спрыгнул со стола и покрутился.

— И что-то еще!

— И… — он сделал паузу, — я очень рад тебя видеть, — задержав взгляд на Алене, снова плюхнулся на стол.

Девушка растерялась.

— А еще у тебя волосы причесаны, — добавила, прикрывая ладонями алые щеки. — В честь чего такие перемены? — она говорила, одновременно открывая учебник и делая вид, что ищет что-то в книге.

— Не знаю, — он пожал плечами, — просто захотелось изменить свою жизнь. А еще, — он слез с парты и подошел к Алене, — чтобы ты не стыдилась меня.

— Я тебя никогда не стыдилась.

— Стыдилась. Все стыдились. Может, ты и не хотела, но обычно это происходит само собой. Когда видишь перед собой жалкого человека, тебе становится стыдно либо начинаешь ненавидеть его. Даже не знаю, что лучше. Очевидно, все же жалость.

— Ты не любишь, когда тебя жалеют?

— Мне все равно. Возможно, хотя бы потому, что меня никто не жалеет. Кроме тебя…

— Жалеют…

— Нет, — он оборвал ее, — не жалеют. Это не жалость, а призрение, ненависть. Люди лучше пожалеют бездомного кота или собаку, но не человека, который не хотел так жить, но ему пришлось.

Алена хотела что-то сказать, но Олег перебил ее.

— Я учусь в этой школе с третьего класса. Моя жизнь тогда мало отличались от сегодняшней, с разницей лишь в том, что тогда я не понимал значения слова «бомж» и «неблагополучная семья». Все началось в классе пятом, когда классуха увидела мою пьяную маму возле мусорных баков. На следующий день она рассказала об этом директору, тот заучу, тот другому учителю и так далее. Через два дня вся школа знала, что я сын алкоголиков, копающихся в отходах. В седьмом классе меня назвали падальщиком. Сейчас я почти закончил десятый, но в моей жизни ничего не изменилось. Хотя, нет. Теперь в ней больше нет мамы, и никто не сможет сказать мне: «Сынок, помоги урны проверить».

— Мне очень жаль.

— Вот видишь, тебе жаль. Жаль меня! Мне никто не говорил таких слов. Никто. Ни разу. За всю мою жизнь. Все только презирали и отворачивали головы. А я смотрел на них с надеждой, что кто-то пожалеет меня. Хотя бы словом. Дождался.

Он подошел к Алене и встал перед ней на колено.

— Ты сделала это так легко, честно. Никого не боялась. Предупреждали ведь, что нельзя разговаривать со мной, подходить, а если подойдешь, то станешь такой же… А ты не боялась! — Олег был возбужден. Он жестикулировал, изредка дотрагиваясь до стула, на котором сидела Алена. Он смотрел на нее восхищенно, с трепетом. — Ты никого не побоялась, — повторил он. — А как принесла мне вещи, еду. Пришла на похороны к моей маме. Ты не представляешь, какая ты чудесная, — он смотрел ей в глаза с надеждой. — Можно я возьму тебя за руку?

Атена была испугана и растеряна. Она неуверенно кивнула. Что-то теплое и мягкое накрыло ее холодную ладонь. Она не опустила глаза, продолжая смотреть на Олега, который стоял перед ней на коленях.

— Атена, я хочу рассказать тебе что-то безумно важное.

Она старалась скрыть волнение, боясь, что он услышит, как громко стучит ее сердце.

— Я решил начать новую жизнь и поступить в университет! — он почти закричал.

Атена выдохнула.

— Супер!

— Понимаешь, именно в университет! Не в колледж, не в училище. Хочу получить высшее образование! И от одной мысли я просто схожу с ума, — он сиял, заливая своим солнцем кабинет русского языка и литературы. — И это все благодаря тебе! — он снова упал на колено и взял ее за руку. — Я вчера впервые в жизни молился! Говорил спасибо товарищам наверху за тебя. За то, что ты полгода назад переехала в Минск и пришла к нам в школу. Ты — чудо! Ты… — он захлебывался в эмоциях, моментами теряя голос и забывая слова.

— Я…

— Алена, спасибо тебе. Ты лучший человек в моей жизни, — он наклонился и поцеловал ее руку.

— Не нужно, — Алена одернула ладонь. — Я ничего не сделала.

— Ты не веришь в меня? Не веришь, что у меня получится?

— Верю! Конечно, верю.

— Я же очень хорошо учусь. Просто об этом никто не знает: учителя не вызывают меня к доске, а больше со мной никто не разговаривает. У меня пятерка по физике, химии, математике.

— Ничего себя! — Алена была удивлена. — А как… когда…

— Ты хотела спросить, когда я делаю уроки? — он подошел к своей парте, на которой стоял рюкзак, и достал тетради. У Алены округлились глаза: каждая была обернута в прозрачную обложку, на которой не было ни одного залома. Учебники также были одеты в голубые плащевики.

— Ничего себе! А где…

— Где я взял деньги на тетради? — добрая ухмылка коснулась его губ. — Ну, у меня все-таки были какие-то деньги. Как только появлялись, я сразу тратил их на разные школьные принадлежности.

— Обалдеть, — Алена подошла к нему и взяла с парты большой синий пенал. — Можно?

Он кивнул.

Внутри было несколько уровней. На первом ряду идеальной шеренгой лежали карандаши, перевязанные резиновыми поясами. С другой стороны — ручки. На нижнем этаже пенала жили ластики, точилки, линийки и циркуль. Она положила пенал на место и взяла тетрадь. Почти все страницы были исписаны. Алена листала ее с открытым ртом.

— Я в шоке.

Олег улыбался.

— Почему ты никогда не рассказывал, что любишь учиться?

— Потому что это никому не интересно.

— А учителя? Неужели у тебя никто не проверял тетради?

Он закачал головой.