Шестнадцать - Чиж-Литаш Анна - Страница 19

— Я знал, что это ты. Больше на нашей улице нет сумасшедших, которые пошли бы кататься на санках в минус пятнадцать.

Алена знает, чей это голос, хоть и давно не слышала его. Он наклоняется над ней, на лице улыбка во все тридцать два.

— Вставай, — Ленька протягивает руку.

— Привет, — она кладет в его ладонь рыжую рукавицу.

— Рыжие? Ты серьезно? — он рассматривает рисунок из белых линий и громко смеется. — Я думал, если и увижу тебя когда-нибудь еще, то ты будешь в длинном пальто и на каблуках, но точно не в рыжих рукавицах и шапке с помпоном!

Алена одергивает руку и встает.

— Не вижу ничего смешного, — она засовывает руки в глубокие карманы. — Не на каблуках же с горки кататься.

— А ты что в минус пятнадцать забыл в яме? — Таня складывает руки на груди и выставляет правую ножку вперед.

— Как тут не выйти! Вы так орали, что я слышал вас за утепленными окнами, — он хмурится, пряча улыбку. — И как вы посмели не позвать меня? — губы снова разъезжаются. — Теперь стойте и ждите! — он бежит в сторону улицы.

— Ты куда? — орет Валя.

— Как куда? За санками, конечно.

Они все же успели проводить день и уложить солнце в кровать. Ленька взбил подушку, Алена аккуратно расправила пуховое одеяло, укрыв ноги, а девчонки помогли выключить свет и зажечь ночники на черном потолке, который был усеян маленькими желтыми точечками. Наверное, это были звезды.

— Они уехали полгода назад, — Анна Владимировна стояла у плиты. На сковороде трещало масло, а в духовке пыхтели булки с корицей.

Горячий, круглый блин, размером с тарелку, лежал перед ней. Он был картофельный. Еще полминуты назад Алена смотрела на него и была самым счастливым человеком на свете. Ведь только бабушка умела печь такие блины. Это был драник, увеличенный в раз пять-шесть. А еще он был сладким, язык проваливался в воздушное тесто. Алена украшала его щедрым куском сливочного масла и посыпала сахаром.

Сейчас она еле смогла проглотить маленький кусочек.

— Почему ты мне не рассказала? Я же звонила тебе.

— Хотела сказать, когда ты приедешь, — Анна Владимировна умело перевернула блин, другой рукой проверяя духовку. В свои семьдесят шесть она ловко справлялась с хозяйством, умудряясь полдня стоять у плиты, а остальное время возиться с огородом и курицами, которые за последний год заполонили половину участка.

— А дом? Они продали его? — Алена почти плакала.

— Да. Теперь их дом в Москве, — бабушка вытерла руки и подошла к старому деревянному серванту, который Алена помнила, сколько себя. — Это тебе, — она достала из большой сахарницы конверт и протянула Алене. — Доешь, потом прочитаешь.

Алена в одну секунду запихнула блин в рот.

— Спасибо, бабушка, — она поцеловала ее в щеку, сполоснула руки и выбежала из кухни.

Забравшись с ногами на диван, девушка включила светильник и вскрыла конверт. Почерк ровный, аккуратный, будто Женя писала под линеечку, переписывая текст из черновика.

Дорогая моя Алена.

Я уезжаю. Папе предложили новую работу, и он согласился. Я не хотела переезжать, но мама говорит, что здесь мне будет лучше: больше возможностей в обучении и реабилитации.

Ты долго не писала и не звонила. Я понимаю и не обижаюсь. У тебя новая жизнь. Дом, школа. Думаю, тебе нелегко.

Я часто представляла, как ты в белой блузке ступаешь по коридорам новой школы. Ты очень волнуешься, даже боишься. Но продолжаешь идти. В такие моменты я молилась за тебя и мысленно была рядом.

Ты замечательная. Ты — лучшее, что произошло со мной за все мои 17 лет. Спасибо тебе за все, а главное, за то, что подарила мне веру. Веру в себя и людей. Я никогда тебя не забуду.

Твоя Женя Клюквина.

P.S. Как только устроимся на новом месте, напишу тебе номер моего телефона и электронную почту.

Люблю тебя, Синичкина.

Алена подрывается и бежит на кухню.

— Бабушка, а где второе письмо?

— Какое письмо?

— Ну, еще одно! — Алена взбудоражена. — Женя написала, что пришлет письмо с номером телефона.

— Дорогая, у меня нет больше писем.

Алена рассматривает конверт. Дата на письме — двадцатое сентября две тысячи третьего года.

— Прошло полгода…

— Может, они еще не установили телефон? — ее глаза полны сочувствия.

— За полгода? Вряд ли, — Алена еще крепче сжимает конверт. — Я сама виновата, не нашла минуты позвонить.

— Тебя можно понять…

— Нельзя, — Алена не дает бабушке закончить. — Кстати, к тебе я тоже полгода не приезжала… Прости меня, — кладет конверт на кухонный стол и выходит из кухни.

Выключив ночник, она ложится на диван и накрывается пледом. Он пахнет теплом и бабушкой. Перед глазами Женя. На ней белое платье в красные розочки и лакированные туфли. Она сидит в инвалидном кресле, сжимая в руках палитру красок и тонкую кисточку. Еще мгновенье и Алена проваливается в глубокий сон. В эту ночь ей ничего не снится.

— Алена, — Анна Владимировна, приоткрыв дверь, заглядывает в комнату. Девушка лежит на животе и читает книгу. — К тебе пришли.

— Скажи Даше, что я позже к ней зайду.

— Это не Даша.

Алена поворачивает голову и смотрит на бабушку. Та улыбается.

— А кто?

— Леня.

Она резко садится на кровати, запуская руки в волосы. Длинными пальцами пытается разгладить пряди.

— Что ему нужно?

— Этого он мне не сказал. Иди.

— Думаешь?

Анна Владимировна рассмеялась и вышла из комнаты. Алена подорвалась с кровати.

— Где мои джинсы? — она бегала по комнате, пытаясь найти вещи. — Вот они!

Одевшись, Алена подбежала к зеркалу. Быстро нанесла тушь на ресницы и слегка припудрила лицо. Расчесав волосы, выскочила из комнаты. Она волновалась. Лицо спокойное, в душе — метель.

— Привет, — он машинально снял шапку и улыбнулся.

— Привет, — она разговаривала со своими носками, не решаясь поднять глаза.

— Прогуляемся? Там солнце размером с апельсин!

Алена рассмеялась и посмотрела на Леньку.

— А обычно оно с лимон?

— Я имел в виду, что оно яркое и даже греет, — слова путались, сбиваясь о мелкие камушки, разбросанные на пути.

— Я поняла, — она по-прежнему улыбалась. — Бабушка, я пойду на улицу.

Она набросила пуховик, впрыгнула в сапоги, захватила шапку и варежки, которые нежились на теплой батарее.

Дядя Сергей уже успел расчистить дорожки. Коридор до калитки напоминал крепость: по бокам высокие стены из снега, которые отгораживали дом от глаз соседей.

— Весной здесь будет море, — Алена кивнула на горы снега.

— Так только кажется. Я каждый год так думаю, а потом он резко сходит, оставляя мелкие лужицы.

Они вышли в переулок. Узкие тропинки, протоптанные ранними пешеходами, лабиринтами стелились по земле.

— Это тебе не Минск, — Ленька усмехнулся. — Здесь нет дворников, кто захотел — тот почистил.

— Я рада, что не в Минске, — мороз щипал за щеки и подбородок. — Я очень рада, что приехала.

— Хочешь рассказать мне? — они свернули рядом с домом Инны и пошли к железнодорожным путям.

Тишина звенела в ушах. Небо было таким чистым: казалось, кто-то перепутал и почистил его, прогнав даже маленькие облака, забыв про снежные дорожки.

— Если не хочешь — не говори, — продолжил он. — Просто показалось, что тебе хочется поговорить.

Оказавшись около путей, они сели на скамейку возле зарослей шиповника. Алена начала говорить. Она рассказывала долго, сбивчиво, прерываясь на слезы и смех. Поведала о бедном Ковтуне, о несправедливости мира, как помогла ему, облачив в папины джинсы и старый свитер. Делилась страшным: тем, что мучало ее последние месяцы. Рассказывала о жестокости Карины и равнодушии Тани. Она снова плакала, вспоминая Катю, лежащую без сознания на асфальте. А еще о сигаретах, невкусном пиве, грязных словах и поступках, которые совершила вместе с ними.