Шестнадцать - Чиж-Литаш Анна - Страница 10

В комнате никого не было. Лидия Николаевна ушла на работу.

— Работница, чтоб тебя, — Таня тяжело опустилась на кровать и с брезгливостью осмотрела комнату. Деревянный стол с тремя шуфлядами, стул, вдоль стены платяной шкаф с нишами, заполненный книгами, фотографиями и множеством бесполезных предметов: статуэток, открыток и потрепанных игрушек. Ковра не было. Со стен на нее смотрели бежево-желтые обои, умирающие, как и весь дом, от неизлечимой болезни, имя которой время.

Откинув одеяло, Таня встала с кровати и пошла в душ. Через десять минут она старательно наносила тональный крем на лицо. Тяжелые мазки, слой за слоем, ложились на кожу, пряча неровности и мелкие поры на юном лице. Взмахнув кисточкой, быстро распределила пудру, затем густо прокрасила и без того пышные ресницы. Следом за ними — черный карандаш и алая помада. Девушка довольно улыбнулась своему отражению, поворачивая голову из стороны в сторону, и не сводя глаз с зеркала, будто это были объективы фотокамер, которые ловили ее томные взгляды.

Натянув узкие джинсы и такой же обтягивающий серый гольф, схватила сумку с пола, наспех забросив в нее учебники с тетрадями, лежащие на столе, и вышла в коридор. В углу, рядом с дверью, стояли новые лакированные сапоги на шпильках. Таня улыбнулась. Протерев их щеткой, обулась и покрутилась перед зеркалом.

Открыв шкаф, сняла шубу с вешалки и опять подошла к зеркалу. Несколько секунд она разглядывала свое отражение, поглаживая каракулевый мех: такой мягкий и теплый.

При этом Таня не улыбалась. Воспоминания, как ледяная вода, привели ее в чувство, она знала, какую цену Лидия Николаевна заплатила за обновку. Ровно год она откладывала деньги, ограничивая себя во всем: одежде, еде, чтобы купить дочери шубу, о которой та мечтала. И она купила.

Таня обещала помнить об этом каждый раз, когда будет надевать шубу и видеть искрящийся под электрическим светом мех. Обещала. Но вскоре забыла о своих словах, погрузившись в повседневную реальность.

Щелкнув выключателем, она закрыла дверь, повернула ключ и выскочила на лестничную площадку, пропитанную запахами окурков, нечистот и нищеты.

Зима показалась Алене вечностью. Порой она не успевала запоминать дни недели, которые тянулись один за другим, плавно сменяя друг друга.

В последний месяц девушка мало времени проводила с одноклассницами. Таня две недели почти не появлялась в школе, а на вопрос: «Где она?», подруги пожимали плечами или отмахивались. Катя часто болела и пропускала занятия. Алена замечала ее болезненный вид, опухшие глаза и слегка дрожащие руки. Все это она списывала на грипп, который не отпускал ее уже около месяца. Алена внимательно слушала ее, кивая головой и искренне сочувствуя. Нo тень сомнения не покидала ее, преследуя по школьным коридорам и за письменным столом в своей комнате под ярким светом настольной лампы. За это время Алена ни разу нс слышала, чтобы Катя кашляла или чихала. У нее не было в руках носового платка, а голос не был скован болезнью. Она курила, как паровоз, и пила холодное пиво после занятий.

Думая об этом, Алена трясла головой, старательно отгоняя непонятные картинки, мешавшие ей дышать в привычном ритме. Боялась спросить Катю об этом или поделиться соображениями с Кариной и Таней. Они хоть и были вчетвером, но Алена ни разу так и не почувствовала себя четвертой, как чувствовала второй себя Таня или первой — Карина. Они были одним целым, Алена — просто шла рядом.

Порой ей безумно хотелось с головой погрузиться в их мир: такой странный, пугающий и одновременно мерзкий. С другой, была счастлива оставаться в неведении и жить на своей планете, где знала каждый уголок, не боялась заходить в него, не включая свет.

Но желание жгло ее худое тело. Любопытство росло, прогоняя страх, как рассвет выключает звезды и провожает ночь на покой.

— В последнее время ты все вечера дома, — мама сидела на краешке дивана и ловко перебирала спицами, ногой отталкивая клубок бежевых ниток. — Ты поругалась с девочками? — она оторвала взгляд от будущего шарфа и посмотрела на дочь.

Девушка сидела в кресле, поджав под себя ноги и щелкая пультом.

— Все хорошо, мам. Просто то одна заболела, то другая, — Алена повернулась к маме и постаралась улыбнуться. — Такой погодой приятно и дома посидеть, — она посмотрела в окно: снежный вихрь, облаченный в белое пуховое пальто, кружился под фонарем. Алена поежилась и отвернулась.

— Тебе нравятся новые друзья? — мама явно скучала и была настроена на душевный разговор.

Алена встала с места и подошла к окну. На секунду ей стало страшно. Она представила Ковтуна, который идет по улице, набросив на голову капюшон, и худыми руками борется с ураганом. Ему холодно, в животе — пусто, а в руках — сумка с пустыми бутылками.

«Господи, а если он упадет от бессилия и замерзнет. Насмерть!»

— Мама, один мой одноклассник бомж.

Екатерина Владимировна отложила спицы и внимательно посмотрела на дочь.

— В школе с ним запрещено общаться. Всем. Если хоть кто-нибудь подойдет, то будет сидеть с ним за одной партой или его постигнет та же участь, что и Олега… Его так зовут… Олег.

— У меня в школе был такой мальчик, — Екатерина Владимировна говорила тихо. Ее голос был мягким и теплым, как уютный шерстяной плед, которым Алена обожала накрывать ноги, когда лежала на диване и читала книги. — В то время не было такого явного разделения богатый или бедный. Все были одинаковы. Почти. Но этот мальчик был особенный. Его родители сильно пили, а других родственников не было. Он жил в бараке недалеко от школы…

— Мама, это те бараки, которые стоят за железнодорожными путями?

— Да.

— Помнишь, я была там. Лет пять назад, наверное, когда искала дядю Сергея.

— До сих пор не понимаю, как у тебя тогда хватило смелости туда пойти, — снова эта мягкая улыбка, едва тронувшая ее губы.

Алена рассмеялась, вспоминая свои злоключения с Ленькой тем прекрасным летом.

— Его звали Костя. Он был хорошим мальчиком. Ему просто не повезло с родителями, точнее, с судьбой, которую те выбрали.

— Вы общались с ним?

— У нас не было таких жестких правил, как у вас. Но общее мнение все же сделало свое дело. Разговаривать, играть с ним было стыдно. За этот поступок презирали и жестоко обижали. Да и желания как такового ни у кого из детей не было.

— А ты? Ты общалась? — Алена и сама не заметила, сколько надежды теплилось в этих словах.

— Нет, — Екатерина Владимировна пристально посмотрела на дочь, но в ее голубых глазах мерцали огоньки. — Но я помогала ему.

— Как? — девушка почти не дышала.

— Кормила и помогала с одеждой. Иногда дарила тетради и книги, — она сказала об этом так спокойно, будто рассказывала о том, как покормила соседскую кошку колбасой.

— Как кормила?

— Обычно, — рассмеялась она. — Забирала из дома оставшуюся после ужина еду. Иногда сама мало ела, заворачивая пищу в газету. Мама ни о чем не догадывалась. Не думаю, что она бы сильно разозлилась, но я все равно ей не рассказала. Боялась рисковать.

Из глаз Алены струилось восхищение. Екатерина Владимировна заметила это, и уголки ее губ слегка разъехались в стороны.

— Я знала, что поступаю правильно, — вздохнула она, разглядывая юное лицо дочери. — При этом молчала. Никто не знал, что я помогаю ему.

— Почему?

— Все просто, — она пожала плечами. — Мне было страшно и стыдно.

Алена опустила глаза, пристально рассматривая свои руки. Екатерина Владимировна вернулась к вязанию. Несколько минут в комнате царила тишина.

— Если ты хочешь ему помочь — помоги, — ее голос был спокойным. — Но сделай это так, как я, — она поправила очки в тонкой оправе и вернулась к шарфу.

Алена посмотрела на маму, но Екатерина Владимировна не подняла глаз, полностью погрузившись в вязание. Девушка молча пошла к себе в комнату, плотно закрыла за собой дверь и включила ночник. Забравшись на диван, укрылась пледом и прикрыла глаза. Она не хотела спать.