Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь - Чемберлен Диана - Страница 27

– Слава богу, он нашел Нору, – глядя на экран, заключила бабуля. – Такую надежную и стойкую. Она опустила его на землю, а если твой папа и нуждался в чем-то, так это в заземлении. – Она усмехнулась. – Он сохранил свои крепкие семейные ценности, когда дошло дело до выбора жены.

Это что, камешек в огород Амалии? Неизвестно. Похоже, в семейной истории мне еще очень многое неизвестно.

Запись резко оборвалась, и я взглянула на бабулю.

– Просто безумие, как быстро он заболел! – изумленно воскликнула я.

– Он уже болел, когда они поженились, – пояснила бабуля.

– Я знаю, он рассказывал мне. Но ведь он выглядел здесь так хорошо. Совсем здоровым.

– На том приеме ему удалось исполнить один хороший танец, – призналась она. – По-моему, он был так счастлив в тот день, что его организм забыл о болезни. – Она продолжала пристально смотреть на экран телевизора, словно запись все еще прокручивалась. – Нора знала, конечно, но сомневаюсь, чтобы кто-то из нас предполагал, что это будет так быстро и так ужасно. Знаешь, Молли, я смотрю эту пленку и плачу, – призналась она, переводя взгляд на меня. – Его жизнь так трудна, и он жутко подавлен.

Подавлен? Мне вспомнилось, как сильно мой отец любил свою работу, как увлеченно писал книги. Вспомнилось, как сильно он любил меня.

– Нет, бабуля, я не думаю, что он подавлен, – заметила я.

– Он очень умело скрывает свои страдания, – возразила она.

– Но он же ни в чем не нуждается, – уверенно заявила я. – Вот сама спроси его. Держу пари, он посмеется, услышав, что ты говоришь такое.

Она взмахнула рукой, словно прекращала этот разговор.

– Да, видимо, я просто говорю как мать, – смиренно произнесла она. – Как старая женщина, беспокоящаяся за своего взрослого сына.

– Он же никогда ни на что не жалуется, – желая ее успокоить, добавила я.

Она посмотрела на меня странным задумчивым взглядом.

– Ах, Молли, Молли, Молли, – проворчала она и глубоко вздохнула. – По-моему, нам пора посмотреть кино, правда? Уж всяко лучше, чем слушать мою болтовню. Давай, выбирай фильм, а иначе, как ты понимаешь, мы опять будем смотреть на Кейт Хепберн. Как ты относишься к Хичкоку?

Встав и подойдя к книжному шкафу, наполненному видеокассетами, я вдруг сама исполнилась печали. Неужели мой отец действительно страдает? Неужели я так увлечена собственной жизнью, что даже не замечала, как он несчастен?

В одиннадцать часов за мной пришел Расселл. Чтобы «доставить меня домой», как он обычно говорил. Я устроилась рядом с ним на переднем сиденье минивэна.

– Что вы смотрели? – спросил он, свернув на темную кольцевую дорогу.

– «Окно во двор» [22], – ответила я, – смотрел его?

– С Джимми Стюартом, верно? Хичкока?

– Верно.

«Окно во двор» был одним из моих любимых фильмов, однако сегодня вечером я смотрела его рассеянно. Я продолжала мысленно видеть родителей, кружащихся на танцплощадке. Как же воспринимал мой отец то, что тело постепенно отказывалось подчиняться ему? Меня также расстроили слова бабули о его подавленности. Я казалась себе равнодушной, бесчувственной девчонкой, даже не замечавшей того, как он несчастен.

Тонкий серп луны частично скрылся за густыми облаками, и Расселл, включив фары дальнего света, медленно ехал по грунтовой дороге. Я заметила, как мы миновали убегавшую налево дорожку к дому Амалии.

– Расселл, – спросила я, – тебе неприятно, когда мы называем дом Амалии «невольничьей хижиной»?

В темноте салона я едва различала его лицо, но мне показалось, что я увидела промельк белозубой улыбки.

– Раз уж ты спросила, – ответил он, – то да, неприятно. Заметь, что твой папа никогда его так не называет. Как и твоя мама, и сама Амалия.

– А откуда же я тогда узнала, как он называется? – озадаченно спросила я, осознав, что он прав. Мама и папа никогда не использовали этого названия.

– Ну уж, не мне называть имена соучастников, – усмехнулся он.

«От бабули, – подумала я, – от тетушек, дядюшек и их отпрысков».

– Извини, – сказала я, – я не буду больше пользоваться этим названием.

– Благодарю. – Он повернул ко мне голову, и на сей раз я определенно увидела его улыбку. Вновь сосредоточившись на дороге, он добавил: – Я бывал в некоторых так называемых невольничьих хижинах.

– Что ты имеешь в виду?

– Бревенчатую хижину в окрестностях Хендерсонвилля.

– В том городе живут твои родные, – вспомнила я, он и раньше упоминал при мне Хендерсонвилль.

– Правильно. В западной части Северной Каролины было мало рабов, поскольку там не особо занимались сельским хозяйством, – пояснил он. – Но мой прапрапрадедушка вместе с пятью собратьями по несчастью числился собственностью одного богача из Хендерсонвилля. Они обслуживали главным образом большой дом и конюшню и с моим пращуром еще обращались лучше всего. – Он глянул на меня. – Может, догадаешься почему?

– Потому что он лучше всех работал?

– Нет, вряд ли, – со смехом ответил он и, вдоволь насмеявшись, наконец добавил: – История гласит, что он был сыном хозяина.

– Сыном?.. Ого, круто! – потрясенно воскликнула я.

– Его научили читать и писать, практически нарушив закон, но к счастью для его собратьев, поскольку все мы поняли, как важно получить образование. Когда мой прапрапрадедушка освободился от рабства, то хозяин отписал ему ту самую невольничью хижину и тридцать акров земли. Поэтому у нас там есть родовое гнездо, прямо как у вас здесь, только поменьше. Моя мама и сестры, тети и дядя – все живут там. Я появился на свет в одной из тех хижин. – Он опять глянул на меня и добавил: – Хотя мы никогда не называли ее «невольничьей хижиной», мы называли ее домом.

Я попыталась представить, что Расселл вырос в Моррисон-ридже – типичном родовом гнезде, совсем как его собственное.

– Твоему прапрапрадедушке очень повезло, – заметила я, размышляя, как же обращались с другими рабами.

– Да, ему крупно повезло, – согласился Расселл и, помолчав, добавил: – А вот его маме, вероятно, не очень.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду, а когда в итоге догадалась, не знала, что и сказать. Мы подъехали к Адскому провалу, и Расселл переключился на первую передачу. Я дождалась, когда мы закончим спуск, чтобы сменить тему на ту, что тяжким грузом лежала у меня на душе.

– Как ты думаешь, мой отец счастлив? – спросила я.

– Счастлив? – Вопрос явно удивил его. – А почему ты спросила?

– Слова бабули заставили меня задуматься. Она сказала, что он подавлен и… просто я никогда не замечала его подавленности, и вот подумала, что он, возможно, скрывает от меня свои трудности.

Расселл сидел тихо, его руки скользили по рулевому колесу. Мне не понравилось его молчание. Мне хотелось сразу услышать от него, что мой отец вполне доволен своей жизнью. А вместо этого Расселл все молчал.

Я уже собиралась повторить вопрос, когда он наконец заговорил.

– У твоего папы, Молли, не жизнь, а сущий ад, – сказал он, свернув на нашу подъездную дорогу и выключив мотор. – Давай просто делать все возможное, чтобы жизнь доставляла ему удовольствие. – Он внимательно посмотрел на меня. – И ты, Молли, именно тот человек, который доставляет ему самое большое счастье. Не забывай об этом.

Когда мы с Расселлом вошли в дом, собрание уже закончилось. Гости ушли, и я услышала, как папа поет в своей спальне. Раньше он часто пел любые, пришедшие ему на ум песни, катаясь на коляске вокруг дома, но внезапно я осознала, что давно не слышала его песен. Он горланил сейчас песню «Таков твой предел», обычно исполнявшуюся рок-группой «Иглз». Я взглянула на улыбнувшегося мне Расселла.

– Он неподражаем, – произнес он.

Направляясь в родительскую спальню, я слышала, что мама прибирается на кухне. Папа лежал на кровати, голова приподнята на пару подушек, а тело, как обычно, недвижимо. Когда я вошла в комнату, он оборвал песню на половине строки.