Ребенок для Азата (СИ) - Зайцева Мария - Страница 32

Все это время я подспудно боялась, что она начнет расспрашивать, все же, невооруженным взглядом видно сходство Адама и Азата… И мое расхристанное состояние тоже вполне однозначно… Учитывая, что до этого я была резко против общения своего с Азатом, называла его Зверем, то Аня вполне могла испытывать недоумение. Я и сама до сих пор в себя прийти не могу, осмыслить не в состоянии произошедшее. Его слова… Его намерения…

Мне надо с ним все же поговорить… Прежде, чем принимать решение насчет Адама. Ведь, по сути, ничего не поменялось у нас.

Азат по-прежнему такой же властный и жестокий, не желающий слушать никого, кроме себя. Достаточно вспомнить, как он настоял на сопровождении меня до самой квартиры. Ничего его не смущало: ни возможное осуждение соседей замужней женщины, приезжающей поздней ночью с чужим мужчиной, ни то, что обо мне подумает няня… Ни мое мнение. Ничего. Только его желание, только его намерение.

Он клялся, что даже не думал о том, чтоб отправить меня в горы. Клялся. И я поверила. Он не мог обманывать в таком. Он вообще не обманывал меня никогда. Скрывал что-то, недоговаривал, если не считал нужным. Но не обманывал…

И я его прекрасно знала: если бы Азат принял решение возобновить наши отношения, то он бы так и сказал. Сразу. А он… Он опять предложил мне тот дом. Не как жене. Как любовнице. Стыдному секрету…

Наверно, все родственники знают, что я сбежала… Хоть я и не обращалась ни к родным, ни к своим папе и маме, даже не появлялась на их горизонте, опасаясь, что могут вернуть мужу, но такие вещи, как бегство жены, не утаишь…

Азат не хочет меня возвращать в качестве жены. Ему это не нужно и позорно. Что будет, если узнает про Адама? Разозлится? Решит наказать меня за то, что скрыла? Может он просто забрать у меня ребенка, отвезти его на родину, под опеку матери? А меня, как позор свой, оставить здесь? Легко.

Мысли о таком повороте событий отдавали ужасом, да таким острым, что невольно начала дрожать.

Аня, заботливо положив ладонь на лоб, быстро отправила меня спать.

— Я переночую у тебя, все равно собиралась. А ты выспись хорошенько, я встану к Адаму ночью, если потребуется.

Всевышний, за какие заслуги ты мне ее послал?

Утро окрашивает листья в пурпурно-желтый, это так красиво… Иду, толкая перед собой коляску со сладко спящим Адамом, дышу и постепенно головная боль отступает. Вчерашние страхи кажутся надуманными, нелепыми.

Как он может забрать у меня ребенка? Кто ему отдаст? По документам он — никто, чужой человек. Даже если исхитрится сделать тест днк, то все права на моей стороне.

Да и не будет Азат затевать скандал, это повредит репутации… А просто так увезти Адама не сможет… Я не позволю. И вообще… Может, он еще и не узнает. Может, он уже получил все, что хотел, и угомонится?

Про его признания вчерашние я старательно не думаю, списывая их на влияние момента. Мы, все же, не чужие люди, я его в самом деле люб… ила… Да, именно так, любила… И он наверняка ко мне что-то испытывал…

Адам спит, сладко-сладко, раскинув ручки в разные стороны и в этот момент до боли в сердце напоминает своего отца… Что бы испытывал Азат, если б не было моего побега? Если б я доносила, родила там, на родине? Гордился бы он сыном? Играл бы с ним? Или все так же пропадал бы на работе?

Мне становится ужасно, до слез, обидно за сына. За то, что все так получилось. И за то, что выхода из ситуации я не вижу никакого.

Я могу сказать Азату про сына, но этим спровоцирую еще большее количество проблем. Он не возьмет меня в свой дом, я чужая жена… Позор. А любовницей я не пойду. И Адам окажется между двух огней. Нельзя. Нельзя этого допускать!

Солнце светит Адаму в глаза, я прикрываю кроватку легкой полупрозрачной простынкой.

Поднимаю взгляд и в ужасе замираю.

Прямо навстречу, по аллее, усаженной канадскими кленами, идет Азат. В свете утреннего солнца он смотрится жутко. Шайтаном, с горящими потусторонним светом глазами. Зверем, настигшим добычу…

В первые мгновения безумно хочется выхватить спящего Адама из коляски и, словно перепуганная лань, бежать в сторону дома. Но, конечно же, это не выход. Нервно поправляю полупрозрачную простынку на коляске, цепляюсь за ручку до боли в пальцах и смотрю на приближающегося Азата.

— Здравствуй, сладкая, — говорит он тихо, стрельнув взглядом по коляске, наклоняется и обнимает меня.

Так тепло, так уютно, так привычно… Словно происходящее — обычное дело, словно мы — полноценная семья. Я гуляю с ребенком и жду мужа с работы. Он возвращается, мы целуемся и идем домой, чтоб провести семейный вечер втроем. Я накрываю на стол, кормлю своего мужчину, потом мы вместе кормим и купаем нашего сына, потом укладываем его в кроватку… И идем в спальню. Я обнимаю его перед сном, засыпаю на его груди. И жизнь, такая простая, такая правильная…

Картинка перед глазами становится настолько реальной, что слезы выступают… От обиды, что этого не было и не будет никогда…

— Что случилось? — Азат тревожно поворачивает меня за подбородок к себе, смотрит пристально, — что? Тебе плохо? Кто-то обидел?

Обидел… Я сама себя обидела… И сына тоже… Закопалась, не выбраться. Теперь поздно уже.

Свой выбор я сделала, и менять его не буду.

— Все хорошо, — шепчу я, — просто устала немного… Зачем ты пришел?

— Мы же договаривались, что поговорим.

Ну вот. Вот как раз пример того, почему я не хочу возвращения. Еще вчера я ясно сказала ему, что не хочу разговаривать, но разве меня кто-то услышал?

Азат всегда делает то, что ему хочется. То, что он считает нужным. И чужое мнение, будь то мнение жены, матери, брата, его мало заботит, как обычно.

— Я не хочу говорить, Азат, — без особой надежды на успех, отвечаю я, — смысла нет…

— Да, я вижу, — неожиданно кивает он, — давай я погуляю с тобой, а потом провожу домой.

— Зачем? У тебя же дела… И вообще, Азат, я же сказала, что…

— Давай просто погуляем? Да? И все. Не будем говорить, гулять будем.

Я настолько удивлена, что даже не нахожу слов, чтоб возразить.

И подчиняюсь.

Мы идем по аллее, усаженной с двух сторон канадскими кленами, и разговариваем о каких-то совершенно посторонних вещах. Азат, заботливо понизив голос, чтоб не разбудить ребенка, рассказывает, как в Канаде листья этих кленов приобретают совершенно особый оттенок, такой, какого нигде нет. Там какая-то особая почва, и мимикрия деревьев, и что-то еще…

— Я бы так хотела увидеть это… — вырывается у меня помимо воли, и Азат серьезно кивает:

— Съездим. Посмотришь.

Я, опешив, открываю рот, ища слова. И не нахожу. И, в итоге, выдаю то, что на душе сейчас:

— Я замужем, Азат. Ты не забыл?

— Нет, сладкая, — совершенно спокойно говорит Азат, и только ноздри чуть подрагивают, выдавая его эмоции, — я об этом всегда помню.

— И… Как ты тогда себе это представляешь?

— Ты разведешься, я женюсь на тебе.

Всевышний… Он с ума сошел, определенно…

— Азат… Ты не спросил моего согласия. Опять.

Он застывает, потом кривится мучительно:

— Шайтан… Сладкая, ты же хочешь. Я же знаю тебя. И вчера все понял, сразу понял.

— Что ты понял? Что?

— Что ты не любишь мужа, сладкая. Меня любишь. Ты слишком честная для того, чтоб так поступать… Ты можешь говорить, обманывать, но вот тело не врет, понимаешь? И то, что мы с тобой ощущаем, когда вместе, тоже не обмануть… Я понимаю, ты испугалась тогда, год назад… — Он тянет меня к лавочке, усаживает, садится рядом. Коляска с Адамом чуть в стороне, и наш разговор ему не мешает.

Я хочу возразить, что Азат не прав, что это все ошибка глупая, но он не позволяет. Вообще, я удивлена, обескуражена таким новым Азатом.

Это не Зверь, не тот жестокий мужчина, что силой тащил меня из кабинета, рыча злобно: “Моя жена, моя!”.

Нет, сейчас это серьезный, собранный человек, изо всех сил старающийся спокойно убедить меня в своей правоте. Словно… Словно пережил это все, первый шок прошел, и теперь он принял решение и отступать от него не намерен.