Другая жизнь. Назад в СССР-2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 25

Тогда я продемонстрировал шрам на голове, рассказал его историю и как я пролежал в комме два месяца, а после неё стал всё легко запоминать и хорошо рисовать. Вот и японский язык освоил за один месяц.

Мне не поверили, и стали проверять, подсовывая, разные книжки, но на японском языке. Но я от них со смехом «отбояривался». Тогда кто-то сбегал к Тиэко и попросил у неё её книгу. Та спросила: «Для чего?». Ей объяснили, что будут проверять мою память. Тиэко удивилась и пришла с книжкой сама. Протянув её мне открытую на том месте, где читала, она с интересом, словно на экзотического жука, посмотрела на меня.

— Хе-хе… Сейчас я вам устрою цирк шапито, — подумал я, посмотрев на обе страницы книги и тут же её захлопнув.

— Under the pressure of his stare, — начал я, — she turned half away, exposing her profile. And he realized there was no single and precise thing that brought her beauty to focus. The face was oval under a cap of hair the color of polished bronze. Her eyes were set wide, as green and clear as the morning skies of Caladan. The nose was small, the mouth wide and generous. Her figure was good but scant: tall and with its curves gone to slimness…[1]

Хе-хе-хе… Фотографически запомнить книжный текст для меня было плёвым делом. А вот осознать его, я мог только прочитав его и, желательно, несколько раз. Вот если бы меня попросили пересказать, или спросить, о чём написано, то я бы этого сделать не смог, а воспроизвести увиденное — легко. Однако, когда Тиэко забрала у меня книгу и сказала:

— Давай ещё раз!, а я закрыв глаза «прочитал» то же самое ещё раз, все японцы — и не только — буквально «выпали в осадок».

[1] Под давлением его взгляда она полуобернулась, показав свой профиль. И он понял, что не было ничего особенного в её красоте. Лицо было овальным, с шапкой волос цвета полированной бронзы. Глаза были широко расставлены, зелёные и ясные, как утреннее небо Каладана. Нос был маленьким, рот — широким и щедрым. Фигура была хорошей, но худощавой: высокая, с плавными изгибами.

— Ну, и зачем ты это сделал? — спросил меня мой «внутренний голос». — И про Джона рассказал, и себя выставил суперменом?

— Скучно мне…

— Да, ладно, скучно ему. Перед Тиэко рисуешься? Смотри… Гэбэшники замучают тебя после лагеря.

— С чего бы это? Ил они не знали, что я изменился после комы? А куратор зачем? А Виктор? А Пырков?

— Так ты сам себя связал с Джони. Ты, практически, уровнял своё состояние с его аномалией. А про его «изменения» они кое-что уже знают, раз спрятали.

— Да и фиг с ними! — скривился я. — Зато сейчас я в центре японского внимания, а Тиэко снова проявляет ко мне интерес, и мне не надо кружиться вокруг неё, выполняя обязанности телохранителя на расстоянии.

— Вот ты хитрый! — хмыкнул «внутренний голос». — Придумал объяснение для куратора?

— А заодно получил кучу японцев, желающих обучить меня японскому языку.

Процесс запоминания иероглифов шёл полным ходом. Сначала я запоминал их визуально и фонетически, потому, что японцы русского языка не знали. Мне дали какую-то книжку и я визуально запомнив иероглифы, написал их на доске, чем вызвал оглушительные эмоции восторга у сидящих за партами до того скромных «зрителей».

Потом мне несколько раз «озвучили» мной написанное, и я ста называть те иероглифы, на которые, вразнобой, указывала Тиэко. Публика совсем взбесилась. Японцы едва не «ходили на головах».

Вожатый Саша Филимонов помог мне с переводом иероглифов — у него имелся японо-русский словарь — и я принялся их заучивать, читая, переводя и укладывая в свою матрицу словарный запас.

Книжка, по которой я изучал иероглифы, оказалась романом Роджера Желязны «Этот бессмертный». Также оказалось, что «предок» перечитавший всего, как он утверждал, Желязного, именно эту книгу не читал и сильно ею заинтересовался. Лично меня сюжет, почему-то, не очень заинтересовал и я, пройдя испытания, устроенные мне «гостями», книгу её хозяйке вернул.

Однако, не тут-то было. Хозяйка книги Тосико, девушка лет двадцати пяти, выполнявшая роль сопровождающего воспитателя детей средней группы, спросила меня, не буду ли я так любезен, продолжить своё обучение японскому языку, а заодно почитать книгу её детишкам, которые, в отличие от меня, явно заинтересовались апокалиптическим сюжетом романа. Я вспомнил приоткрытые от удивления глаза и рты моих японских экзаменаторов во время чтения мной «проверочного текста» и понял, что отвертеться без риска нанесения имиджевого ущерба не получится.

Заканчивалась вторая неделя пребывания японских детей и до их отъезда оставалось четыре дня, а тут вдруг, как обычно, налетел тайфун, принёсший из Китая сначала пыль, а потом ливневые дожди, наполнившие, до сего времени чистейшее, море мусором и окрасившие воду в коричневый цвет.

Гости уже немного утомились от суеты активного отдыха, спортивных соревнований и экскурсий, и явно, судя по их лицам, желали умиротворения.

— М-м-м… Можно использовать для этого кинозал, — предложил я. — Там, на сцене и микрофон есть.

— Это было бы великолепно, — сказала Тосико. — Я сама озвучиваю кино и мультфильмы и слышу, что у тебя очень хорошо получается читать за различных персонажей. Ты так меняешь голос…

У Тосико тоже был удивительно волшебный голос и некоторые девочки из её группы явно ей подражали. Японки вообще любили говорить высоким голосами, а японские парни грубыми.

— Спасибо за комплимент, — сказал я.

Она покрутила головой.

— Это не комплимент. Ты, наверное, хорошо поёшь? Я видела у тебя гитару, но ты ни разу не брал её в руки. Почему?

— Да, как-то не было повода…

— А я в мультфильмах озвучиваю персонажи и пою. У вас демонстрировали наш мультфильм «Кот в сапогах» Я в нём озвучивала мальчика Пьера. Между прочим, я тоже играю на гитаре. Можно устроить песенный конкурс.

— Можно, — согласился я. — С чего начнём?

— Давай, начнём с гитары? Можешь её принести? Я пока привыкну к ней, а ты договорись с кинозалом.

Мы переглянулись с Филимоновым, и я пошёл за гитарой. У меня на гитаре вместо шестой струны стояла пятая. Наши советские шестые струны были такие толстые, что о них стирались любые пальцы. Особенно мои, только-только осваивающие гитару. Это Серёжка Громов посоветовал мне поставить две первых струны и далее по номерам. Так натяжение струн было меньше и усилие для прижима их к ладам, соответствующее.

Так, вообще-то, поступали наши «профессиональные» музыканты на электрогитарах. Потому, что на электрогитарах советские струны были ещё «дубовее». Мягкие струны моей гитары Тосико понравились и пока мы испрашивали разрешение коменданта наших корпусов на эксплуатацию кинозала и его звукового оборудования, Тосико с гитарой освоилась, и когда мы вернулись в наш корпус, пела жизнерадостную песенку[1] с каким-то революционным смыслом. Потом она спела ещё одну[2], и третью[3]. После этого она передала гитару мне.

Пока мы ходили, я быстро-быстро прикинул, что буду исполнять. Тем более, что «Чебурашку» и «Крокодила Гену» японские дети видели и мультфильмы им очень понравились, а слова я запомнил. Начал я играть «Пусть бегут неуклюже»[4], которую не успел начать, как её тут же подхватила Тосико и дети. Я удивился и сразу следом перешёл к «Голубому вагону»[5], который тоже спели совместно. Тогда я перешёл к домашним заготовкам, подобранным с помощью Станислава Куприяновича и выученным мной за месяц.

Услышав первые аккорды, на сцену выскочили две девчонки и, подхватив мелодию, запели свой вариант «У моря, у синего моря»[6]. И текст в ней был, на сколько я понял, покруче нашего[7].

— Две русалки, — млять, подумал я, слегка нахмурясь, ибо не ожидал такого от японских «скромняжек».

Потом мы спели известные всем песни «Ландыши»[8], «А я иду, шагаю по Москве»[9], «Наш сосед»[10]. На японском языке, естественно. Для меня стало откровением, что в Японии поют русские песни. Не совсем с тем же переводом, но поют. Смысл русских песен с сохранением ритма передать другим языком очень сложно. И наоборот. Я сам попробовал переложить английские песни на русский язык и не получилось. Другая ритмика речи. Слишком уж русские слова растянуты.