Барин-Шабарин 7 (СИ) - Старый Денис - Страница 23

— Бах-бах-бах-бах! — артиллеристы нетерпеливо начинали пускать в полёт бомбы, фугасные снаряды.

— Тра-та-та! — застрекотали сразу три пулемёта, расходуя меньше, чем за минуту целые ленты с патронами.

Всё стреляло, все стреляли. Снайперы, даже те, которые находились сейчас рядом со мной, стреляли буквально в сторону врага, быстро, не целясь. Противник шёл уже толпой, промахнуться было тяжело.

Не жалеть, уничтожать, разить любого англичанина, пришедшего на наши земли, желающего унизить нас, ослабить наше государство настолько, чтобы подорвать веру населения в могущество России, создать толпу недовольных, которые будут готовы воспринимать всякую политическую информацию на веру, взрывать, подрывать основы государства.

Сейчас я воевал за это. И, судя по всему, воевал хорошо.

Звуки выстрелов и разрывов снарядов, бомб, стрельба из винтовок… Всё слилось в непрекращающуюся мелодию смерти. Шло уничтожение врага. Смерть летала над долиной. Сегодня у неё много работы.

Во многих местах случались серьёзные заторы. Кони падали, люди, многих английских всадников топтали копытами.

— Бах! Бах! Ба-бах! — гремели взрывы от заложенных фугасов.

Мы использовали все свои преимущества. У нас есть талантливый инженер Тотлебен, он работает. Быстро заложили подготовленные фугасы, в том числе и с использованием в качестве взрывчатки пироксилин. Огромное количество поражающих элементов разлеталось в разные стороны. Стальные шарики, даже куски гвоздей, все это превращало живые организмы в решето. Земля, чуть промерзшая после ночного мороза, быстро оттаивала, обильно сдабриваясь теплой кровью.

'Две мили, две мили

До русских высот,

Долиною смерти

Скакали шестьсот…' — звучало у меня в голове стихотворение Альфреда Теннисона, написанное им в иной реальности про ту самую «Атаку легкой кавалерии», что состоялась в другом мире. В мире, где не было меня. И теперь я могу видеть, что я сделал своими руками, своим умом. Не шестьсот скакали, да как бы не четыре тысячи вражеских конных.

И сейчас же уже не было двух милей до наших высот. Оставалось метров семьсот, дальше врагу не удавалось пробиться. Такая плотность огня в этом мире была впервые. Если кто-то и будет описывать события и сочинять стихи, так и не потребуется большой фантазии, чтобы преувеличить. Все было сегодня преувеличено в реальности.

'Пушки бьют справа,

Пушки бьют слева,

Пушки бью прямо

По ним — но вперёд…' — не оставляло меня в покое произведение английского поэта, который увековечил память уничтожения элиты английской армии.

Но тогда погибло до четырех сотен… Какую же поэму нужно сочинить, чтобы описать потери нынешние⁈

Да, англичане уже поняли, что они в ловушке. Но выбраться из западни имели шансы только те кавалерийские части, что были в арьергарде. Но именно туда были нацелены сразу шесть пушек-шабаринок, отрабатывающих с холмов на разрыв стволов. Учитывая феноменальную скорость заряжания… Мясо… Фарш из остатков английских тел. И это становилось уже крайне неприятным. Вот только давать приказ остановиться я пока не собирался.

Сзади, за спинами уничтожаемых кавалеристов, колонами шла пехота. Турки, расположенные неподалеку, наконец, организовались. Но… они не шли, они медленно семенили, не горя желанием вот так же, как и их союзники умирать.

— А после, познав гнев ударных полков,

Назад понеслись,

Но уже не шестьсот! — в какой-то момент я читал стихотворение уже вслух.

Да, в иной реальности англичане могли удрать. Да и сейчас, может, человек с пятьсот смогли это сделать. Но это все… Да и те, кто бежит, не факт, что смогут скрыться. Кони у них уставшие.

— Кавалерии!.. Вперед! — хотел я выкрикнуть, но хриплый голос не позволил.

Однако, главное, что меня услышали.

— Перенаправить часть пушек на подходящие батальоны турок! — поступил от меня следующий приказ.

Все… Победа. Не получилось взять врагу наши новые укрепления, что были выдвинуты от города. Пулеметы сработали как надо, и даже лучше. Теперь, даже если и захотеть подойти к смертоносным машинкам конструктора Лукашова, то это можно сделать лишь со стороны города. Ибо впереди собралась поистине гора из трупов людей и лошадей. Апофеоз войны — он такой!

Казачьи сотни, конные стрелки, –из-за городских укреплений выходили все конные, что были в моем корпусе.

— Господин генерал-майор, дозвольте мне своим полком поучаствовать! — с нетерпением и с даже с какой-то мольбой обратился ко мне казачий полковник.

Он уже минут двадцать переминался с ноги на ногу возле меня. Не мешал, но явно ждал возможности обратиться.

— Дерзайте! — сказал я, указывая направление, в котором мог ударить еще один казачий полк, состоявший в регулярной армии.

И меня не волновали сейчас вопросы субординации, нужно ли этому полковнику брать разрешение у своего командира. Пусть внесет свою лепту в разгром врага. И ладно… Ведь речь идет еще и о больших трофеях, на которые теперь полковник и его полк будут иметь право. Но все же надеюсь, что жажда наживы стоит на другом месте, где-то в конце причин, почему казаки решили принять участие в сражении.

— Господин Шабарин! Доложитесь! — на позиции ко мне, как только полковник казачьих войск удалился готовить свой полк к атаке, подошел наследник российского престола в сопровождении всех высших командиров.

— Имею честь разгромить противника. Сражение завершается, Ваше Императорское Высочество. Дозволите ли вернуться к управлению войсками? — отвечал я.

Потом… Даже для цесаревича, но все потом. И доклады будут, и реляции в Петербург. Все будет…

— Прикажите прекратить огонь, генерал-майор. Дайте врагу возможность сдаться! — величественным тоном, не предполагающим отказал, повелел государь.

Россию когда-нибудь погубят не дураки с дорогами, к чему у нас уже есть иммунитет. Россию может погубить милосердие, иными воспринимаемое за слабость. Но я был обязан подчиниться.

— Да, Ваше Императорское Высочество, — согласился я и начал отдавать нужные приказы.

Нет, казаков не возвращал, но они теперь не убивали тех, кто сдавался. Такое вот половинчатое исполнение воли будущего монарха.

Поступил приказ дать врагу возможность сдаться. Милосердие ли проявить? Или в Севастополе так много провианта и жилых незанятых построек, чтобы кормить и содержать большую массу пленных? Даже если отправлять тысячи пленников подальше, то нужно организовывать целую специальную операцию, чтобы их доставить.

Да и легко сказать, чтобы противник сдавался, сложнее, чтобы это предложение было услышанным. Александр Николаевич Романов, наследник Российского престола, что? Предлагает мне взять в руки рупор и бегать с ним в толпе уничтожаемых врагов?

Так что приходилось поступать иначе. Обозначать, что больше мы не намерены уничтожать своих врагов, резко снизить количество выстрелов из пушек, да и вовсе практически никто уже не трогал те относительно жалкие остатки вражеской кавалерии, которые оставались зажатыми между гор. Жалкие? Да тысячи две вражеских всадников еще живы. Опять же… Перегружать будем свои лазареты и тратить медикаменты? А Пирогов такой профессионал, что, кажется, ему все равно кого лечить, лишь бы человека. Хотя… дай ему смертельно больную обезьяну, и ту на ноги поставит.

Казаков, отправившихся на сафари я не останавливал, как и своих стрелков. Разве же можно упускать тот шанс, когда противник совершает одну ошибку за другой? Ну вот куда идут эти турецкие полки? Ну некому уже идти на помощь, самим им надо было бы даже, может, не спасаться, но организовывать оборону, засесть, залечь, выстроиться в каре…

Так что главный удар нашей кавалерии был нанесён по туркам, числом, наверное, до двух полков. Немало турки отправили пехоты на помощь союзникам. Но и недостаточно, чтобы суметь в одиночку противостоять порядка трем тысячам русских конных.

Так что уже скоро начался грандиозный разгром ещё и турецких соединений. Я вот всё думал, хвалил, чуть ли не восхищался, что противник оказывает ожесточённое сопротивление, проявляет мужество и даже в какой-то степени героизм. И, наконец-то, появился повод сказать, что враг не всегда мужественен и принципиален.