Шарлатан (СИ) - Номен Квинтус - Страница 28

Я привык когда-то к тому, что информация является вещью общедоступной. Не вся, конечно, но основная ее часть. Конечно, это не значило, что получаемая информация хоть в какой-то степени верна, но если сравнивать информацию, получаемую из многих независимых источников, и она оказывается в целом одинаковой, то ей, скорее всего, можно все-таки верить. Однако недаром русская пословица предупреждает: доверяй, но проверяй — ну я и проверил, на собственном опыте…

Оказалось, что в Ворсме нет военкомата, да и не было никогда. Люди этим словом называли воено-учетный стол, работающий при заводе имени Ленина, и в этом «столе» работали ровно три человека. Тетка лет сорока была делопроизводителем (то есть оформляла, отправляла в собственно военкомат и выписывала людям нужные бумажки). Кроме нее там работала довольно молодая девица, которая называлась вроде как сотрудницей архива — и ее заботой было хранение копий документов всех зарегистрированных в городе и ближайших селах военнообязанных. А третьим сотрудником там был пожилой мужик с необычной для Советского Союза должностью «курьер», и он занимался перемещением бумажек между военкоматом (который размещался в Павлово) и «столом», а так же развозил повестки мобилизуемым. Еще, как он сам мне рассказал, отвозя меня на своей бричке обратно в Кишкино (пожалел бедного меня, всего аж взмокшего, таща свою тележку так далеко, а «мне всяко в ту сторону сегодня-завтра ехать, так поеду сегодня»), ему полагалось, в соответствии с приказом военкома, возвращать семьям мобилизованных гражданскую одежду. Ну да, избытка одежды ни у кого не было, а кто придумал ее возвращать родне, было неизвестно. Я о такой практике никогда раньше (то есть позже) и не слышал, но вряд ли простой районный комиссар мог такое приказать? Или мог?

Пока мужик укладывал в свою бричку котомки с вещами, которые ему предстояло раздать в деревнях, я забежал в магазин и купил мыло. Мыло там продавалось обычно двух сортов: хозяйственное и банное, иногда и туалетное какое-то попадалось, но редко. А сегодня хозяйственного не было, а банное было, и продавщица, которая меня уже знала (я с мамой часто сюда заходил, когда она что-то для детского сада покупала), сказала тихонько, наклоняясь ко мне, хотя в магазине никого больше и не было:

— Шарлатан, а у тебя денег-то много сегодня? Я гляжу, ты с тележкой, так бери мыла побольше, на все деньги бери: говорят, что в Ленинграде и в Москве на все уже карточки ввели, того и гляди и у нас введут. А вам-то в деревне откуда карточки-то брать? Их, говорят, только по городам раздавать будут…

Ну, насчет того, что «карточки только по городам», я был абсолютно не уверен, ведь не будет же страна своих кормильцев в грязи держать — но совета послушал. Тем более что, по словам продавщицы, «мыло только вчера привезли» и было его очень много. Так что банного по рублю за кусок большой (не очень большой, на сто пятьдесят граммов) я купил целых пятьдесят кусков, а еще взял — для девчонок только — и туалетное мыло «Земляничное». Оно, конечно, дороговато было, девяносто копеек за маленький стограммовый кусок, но пахло-то оно очень хорошо! Его я двадцать кусков взял, и продавщица мне все мыло завернула в три больших куска плотной оберточной бумаги и помогла свертки аккуратно в тележку положить. Меня удивило, что она же потом подошла к кассе и пробила чеки, но она, заметив мой взгляд, тут же пояснила:

— Зинка-то теперь на завод ушла работать, одна я осталась. Но оно и к лучшему: остальное мыло я потом пробью.

— Почему потом?

— А не положено нам больше двух кусков в одни руки давать, спекулянтов начальство опасается. Но тебе-то… мы ведь должники твои. Так что это, считай, наше спасибо.

— За что?

— Ну все же знают: Шарлатан придумал делать электрические машины для деревень, а теперь муж мой на генераторном мастером, квартиру вон нам дали. Ну ладно, иди уже… — она помогла мне спустить тележку со ступенек магазина и — я обратил внимание, когда заворачивал за угол, направляясь к «столу» — стояла у входа и смотрела мне вслед. И я подумал, что в провинции народ, несмотря на войну, совсем не оскотинился. Наверное и потому, что здесь всегда люди друг к другу как-то душевнее относились, и потому, что здесь все всех знают, а потому за собственной репутацией все же следят, стараются ее не запачкать…

А еще, что я тоже счел важным, народ поверил и осознал, что вместе они работают для того, чтобы сделать всем хорошо. И что даже случайный прохожий на улице — он тоже работает, чтобы каждому было лучше. А что всем становилось лучше — это каждый человек каждый день видел. Я вообще часто читал, что советские люди считали сороковой год самым счастливым, и теперь своими глазами увидел, почему. Да, в магазинах изобилия любой роскоши не наблюдалось — но все необходимое в них практически всегда было. В гастрономе в Ворсме уже поставили «холодильный прилавок», даже три прилавка — и там всегда в продаже и масло сливочное теперь было (хотя чаще все же топленое продавали), часто и мясо свежее, а еще очень часто была самая разная рыба. И икра, но не красная, а черная — ее тоже на развес продавали, но обычно она в магазинах была в начале лета. И все понимали, что это изобилие достигнуто трудом других людей, а поэтому и к такому незнакомому прохожему тоже стоит отнестись с уважением, а уж если о ком-то «заранее известно», что он делает людям хорошо, то не высказать ему благодарность, не проявить в отношение него свое уважение — это вообще последнее дело.

Вот продавщица и проявила — а в результате у меня случился первый облом. То есть все же не первый, а первый в полностью самостоятельной работе…

Военный курьер меня довез до самого дома: оказалось, что среди всего прочего он и в Кишкино «посылку» отвозил. Вещи дяди Николая — и он очень удивился, что дом под номером один расположен вообще в центре деревни. А еще больше он удивился деревенским дорогам, которые были даже лучше, чем городские (не все городские, а те, которые в Ворсме были). Оно и понятно: «детский эксперимент» с площадью перед колодцем всех в деревне вдохновил, за зиму мужики навозили очень много цемента с базы стройматериалов, которая была открыта возле станции, а весной, как только земля подсохла, все кучи возле домов «преобразовали в мостовую». Для удобства преобразовывания они — тоже еще зимой — изготовили две небольших электрических бетономешалки и землю с цементом в ним и смешивали. Правда, утрамбовывать ее трамбовками деревянными они не стали: приволокли откуда-то асфальтовый каток (небольшой, ручной) и раскатывали им землю лишь утоптанную. А утаптывали ее как раз дети, для них это было развлечение и даже соревнование «кто больше утопчет». И в соревновании победила как раз малышня: много было в деревне именно мелких детишек, а я их выстроил в колонну по пять, и такой колонной, да под ритмичную песню, они рассыпанную землю топтали очень быстро. И при этом даже не особенно и уставали: я предложил, чтобы после каждых десяти «топов» первый ряд отходит и становится позади колонны. И таким образом они и уставали меньше, и заодно все считать научились до десяти.

А еще теперь именно малышня деревенская поголовно ходила с медалями: на маленькой, размером с три копейки, медали из нержавейки было написано «Ударник топтыгинского труда». Колодка к медали была по форме «Геройской», а ленточка — оранжевой с коричневыми полосками по бокам — эти ленточки тетки деревенские и соткали, из ниток мулине. Вообще-то по краям основа была черной, а уток везде был оранжевый, но получилось вот так…

А курьер дороге такой удивился, спросил у меня, «где тут первый дом, направо или налево ехать», выгрузил меня перед домом и отдал котомку с вещами дяди Николая. Затем спросил, как тут лучше в Грудцино проехать — и убыл. А я сначала занес котомку в комнату тети Маши, затем разгрузил мыло (его я тоже в «червячный домик» отнес), и только потом увидел, что тяжелые свертки с мылом измяли мою поделку. Совсем измяли, ее теперь даже починить было невозможно: хоть плохонько, но сопромат нам в институте дали, а вот с материаловедением там было совсем никак…