Шарлатан (СИ) - Номен Квинтус - Страница 1

Родился я двадцать первого июня тысяча девятьсот тридцать шестого года. То есть дату я позже узнал, а вот все остальное… Как сейчас помню: родился я, думаю, где-то ближе к полудню. Потому что как раз к полудню солнце переставало освещать стену в комнате, но вот оконная рама еще была залита светом. Небо было ясным: помню, что в окне я именно голубое небо и увидел — а вот насчет того, что там не было ни облачка, утверждать не берусь. Потому что видел я все очень расплывчато, точнее, как будто я опять очки не надел — а я и в очках ведь вижу не очень. По хорошему их давно уже поменять следовало бы, но жаба душила: я же уже привык носить почти незаметный на носу Ray-Ban Aviator с практически невесомыми стеклами, но я их и купил-то сдуру, все же гляделки ценой под тысячу вечнозеленых нормальный человек в здравом уме не купит — но тогда я только что вернулся из длительной командировки… Очень длительной: когда я уезжал, купил у входа в метро «Речной вокзал» простенькие китайские за двадцать тысяч, так что очки за сорок шесть меня даже не смутили. Настолько не смутили, что я две пары сразу заказал, а потом-то уже поздно было: стекла изготавливались на заказ и только они стоили сорок. А потом я к этим очкам привык, а проблему с ухудшением зрения решал более бюджетными способами: в конце концов даже монитор в сорок два дюйма не настолько уж и дорог.

А чтобы постоянно не искать, куда я эти очки задевал, я их вообще прицепил за веревочку, надетую на шее, которую снимал крайне редко и только спать с очками на груди все же не рисковал, а тут — я же не спал! А под рукой очков не обнаружил, и по привычке, выработанной еще в офисе, заорал «какая падла мои очки переложила опять»⁈ То есть я имел в виду это проорать, но получилось как-то странно. То есть проорать-то у меня получилось довольно громко, однако ор в слова почему-то не оформился. Мне это не понравилось, так что орать я прекратил, раздумывая, как же мне все-таки донести до окружающих мое недовольство — и почему-то мне в голову пришла странная мысль: ведь младенцы начинают фокусировать глаза только неделям к двум, так что нужно просто подождать и все само образуется. И мысль эта меня почему-то успокоила — но вот окружающие меня люди (я чувствовал минимум троих) успокаиваться не захотели. Сначала протерли меня мокрой тряпкой, потом положили какой-то женщине на живот…

Все прочее я вспомнил урывками: все же у младенца столько новых впечатлений каждый день и даже каждый час появляется, на запоминание всего у него мозгов просто не хватает! А вот разнообразия в жизни точно не хватало, вся моя деятельность сводилась к двум основным занятиям (да и то, если «писать» и «какать» считать не основными): есть и спать. А в таком режиме трудно не то, что что-то запомнить, трудно разобраться в последовательности действий. Так что я точно не могу сказать, в каком возрасте я впервые испугался, когда сидящая рядом со мной на табуретка мама вдруг оказалась очень далеко от меня. Где-то я слышал, что детей эта «метаморфоза» очень пугает, но раз я знал, что «это пугает» и знал, что «это» вызвано лишь тем, что младенец просто не сразу получает способность правильно оценивать расстояния на глаз, то всерьез пугаться не стал. Пугает-то неизвестность…

Зато, поскольку иных дел у меня в общем-то и не было, я довольно много думал. И додумался вот до какой мысли: люди, которых врачи вернули с того света, часто рассказывают, что они перемещались куда-то по темному узкому тоннелю к свету, и из этого почему-то делали вывод, что они летели в рай. Или в чистилище — и я решил, что люди эти вообще не врали. Вот только ни в какой рай они не летели, а просто вспоминали самое яркое событие в жизни: собственное рождение. А там как раз и «тоннель» был, причем действительно узкий, и свет в конце — а так как это было самым первым впечатлением в их жизни, и тогда они вообще первый раз свет увидели… Вывод, конечно, не самый радостный: никакого рая нет. Но все же человек попадал в жизнь, а уж получится там рай, чистилище или ад, много от чего зависит. В том числе и от самого человека…

Впрочем, эта мысль меня тоже надолго не заняла: у младенцев все мысли короткие, а вокруг столько всякого интересного! Жалко только, что в деревне электричества нет, а керосин мужики экономили. Так что зимой все спать ложились рано, а в темноте точно ничего не происходит. Разве что кошка начнет за мышами гоняться, но и мыши в дом забегали редко. Зато зимой в доме было тепло: печку топили раза три в день, из чего я сделал вывод, что с дровами у нас хорошо. А еще я хорошо высыпался за длинную ночь и поэтому днем старался все же восстановить забытые навыки. И, похоже, кое-что восстановил: первые свои слова я произнес месяцев в восемь, и слова были «исё казку!»

А произнес я их, когда баба Настя, которая часто сидела со мной (по дому у нее дел было немного) в очередной раз закончила свой рассказ — а ведь ее «сказки» были для меня почти что единственным источником хоть какой-то информации об окружающем мире! Ну что можно узнать, лежа в люльке? Разве что подсчитать число сучков на потолочных досках, да и то лишь в одной комнате. А вот из ее рассказов я успел узнать очень много об «окружающей действительности». Например, я узнал, что родился я в деревне с забавным названием «Кишкино», и именно в деревне, а не в селе: село с таким названием тоже было, но до него три дня идти требовалось. И родился я в «фамильном доме», который, кроме всего прочего, был самым первым домом, в деревне выстроенном. Его еще Фрол Кишкин, основатель деревни, поставил, а был этот Фрол вроде как отставным унтером-сапером, и деревню основал на земле, которую ему выделил (из земель казенных, не владельческих) тогдашний начальник Ворсменского уезда. Который в войну (в Отечественную еще войну) был у этого Фрола командиром. И выделил земельку как бы за дело: Фрол-то с войны с медалью вернулся, а из армии был уволен по ранению какому-то.

Еще узнал, что до «последней переписи» (то есть, вероятно, до царской еще переписи) деревня так и называлась: «деревня Кишкина», буквочка «о» на конце именно во время переписи появилась. Вероятно, кто-то из писарей в бумагах деревню с селом перепутал… Но все это было лишь «фоном» повествования, а вот мой дед (муж бабы Насти) дом этот купил у наследников Фрола и его немножко перестроил. Совсем чуть-чуть, и стал этот дом самым большим во всей деревне. А в результате я, оказывается, жил теперь в «коммуналке»: три семьи этот огромный дом занимали, и каждой по комнате было выделено.

Баба Настя говорила, что «в революцию» заехал в деревню какой-то комиссар, велел семью раскулачить — но после его визита никто комиссара больше и не видел. И никто никого раскулачивать не стал. Потому что никаких кулаков в деревне не было и в принципе завестись не могло: кулаки ведь — это крестьяне, разбогатевшие на ограблении односельчан, а в деревне крестьян не проживало.

То есть сейчас-то уже несколько завелось, а раньше все мужики были рабочими, и работали они все в соседнем городе, в Ворсме, ножики там разные делали. И не просто ножики, а лучшие ножики по всей Россиюшке! Да что там, лучшие перочинные ножики на всей Земле! Кроме тамошних рабочих вообще никто не умел такие же ножики делать — а потому никто и комиссара пропавшего искать не стал, и рабочих на заводе никто не трогал. То есть на заводе-то попытались куда-то там рабочих смобилизовать, но ничего не вышло…

То есть вышло, но не совсем то, чего новая власть хотела. Присланного из Нижнего нового директора-большевика рабочие поставили к верстаку, попросили нож уже из готовых деталей собрать. Затем поколотили, несильно, а для того, чтобы только ума вложить и сказали, что когда он хотя бы на уровне ученика сможет нож собрать, то рабочие его слушать будут, а пока пусть он просто не мешает людям дело делать. Впрочем, мужик нижегородский оказался упорным, да и руки у него не из жопы росли, через месяц уже работу освоил, а через полгода оснастку придумал, на которой нож вдвое быстрее собирался. А еще придумал, как лезвия уже втрое быстрее делать — так что и завод у властей на хорошем счету был, и с директором народ поладил — а он для народа тоже много всякого полезного сделал. И вот как раз к нынешнему времени завод стал ножей уже впятеро больше дореволюционного делать!