Глаза падших (СИ) - "allig_eri" - Страница 2

Тончайшие волоски на теле Ольтеи удерживали её на месте столь же надёжно, как гвозди. На её глазах голова вереницы приблизилась к тому месту, где укрылся ассасин. Караван корзин закрывал от женщины переднего носильщика, однако отсутствие всякой суеты указывало на то, что «забытый» тоже просто наблюдал за происходящим. Движение столь многих тел заставило появиться хоровод теней, но Ольтея всё равно заметила, как последний из носильщиков приблизился к тому месту, где, по её мнению, затаился ассасин. Носильщик шествовал, не встречая препятствий и ни на что не обращая внимания, и посему, наверное, споткнулся, выронив из корзины яблоко. Плод, крутясь, на мгновение завис в воздухе, поблёскивая то красным, то зелёным бочком, а потом покатился по коридору.

Протянувшаяся из тьмы рука схватила его.

И «забытый» направился в обратный путь, вглядываясь в пустоту и рассеянно откусывая от яблока. Белизна плоти плода казалась ослепительной в окружающем сумраке. Ольтея лежала неподвижно, словно дохлая кошка. И даже не дышала, пока убийца не миновал её.

Только в этот момент она полностью осознала весь ужас собственного положения.

Всё уже произошло…

В этот вечер супруга имперского принца только и могла, что думать об этом и заламывать руки. Даже Милена, при всей её занятости, сумела заметить волнение за той показной маской, которую Ольтея всегда натягивала на лицо в её присутствии.

— Причины для страха нет, — сказала Милена, неправильно интерпретировав поведение своей любовницы. — Ты ведь знаешь, что Челефи мог надеяться лишь на Йишил? Я убила её. Своими руками!

Нежно обхватив Ольтею за щёки, императрица подалась вперёд и запечатлела на её устах сладкий поцелуй.

— Нам больше нечего бояться.

Милена хотела, чтобы Ольтея взбодрилась и улыбнулась. Возможно она так бы и поступила, если бы не внезапно возникшее во время поцелуя желание откусить императрице язык.

— Теперь они не сумеют справиться с нашими стенами, милая моя. Мы едим досыта, нас кормит море, и целая Империя спешит к нам со всей Малой Гаодии! Челефи. Был. Большим. Дураком. Он считал, что сумеет воспользоваться нашей слабостью, однако на самом деле всего лишь показал своим дикарям, кому положено править!

Ольтея, конечно, уже слышала всё это, — как и то, что Дэсарандес, при всей его требовательности к провинциям, оставил им немало прав и свобод. Но женщина никогда не видела в кашмирцах и Челефи реальной угрозы. Если на то пошло, она привыкла считать их своими союзниками — и при том донельзя тупыми — в войне с Саргом Кюннетом. Она опасалась одного: что они попросту улизнут, ибо тот день, когда Челефи снимет осаду, станет днём, когда этот заикающийся плод инцеста передаст свой компромат Милене!

Даже если императрица сперва не поверит ему, рано или поздно она всё же сделает это. Проверка подтвердит мелкие неурядицы, которые Милена и без того замечала ранее. Всё станет очевидным, всплывёт на поверхность.

Кроме того, невзирая на все странности нового, пусть и временного, высшего жреца, императрица доверяла Кюннету, считая его одним из самых преданных и полезных придворных.

Ольтея ощущала, что осознание возможных последствий заставляет её тело ударяться в истерику. Это было чересчур… слишком уж чересчур.

Необходимость пронзала её насквозь. Необходимость, помноженная на ещё более безумную необходимость.

Никогда ещё, никогда, даже в самые страшные дни её прошлого, когда она сбежала из Ороз-Хора и пряталась по грязным сточным канавам — пока не добралась до поместья Финнелона — будучи раненой и недолеченной после встречи с Хоресом, она не чувствовал подобного угнетения, такой злой, можно сказать чудовищной, обиды. Огорчала даже Милена! Верить Кюннету, а не ей! Не ей, надо же!

Словом, Дэсарандес слишком многому не научил свою супругу. И ей ещё предстоит научиться.

Дворец Ороз-Хор, взгляд со стороны

Западная терраса опустела, Милена прислонилась к балюстраде, подставив закрытые глаза закатному свету и ощущая всем лицом ласковое тепло. Последний из её министров вместе со своими помощниками растворился среди городских улиц. Здорово сдавший Вентуриос Мирадель, быть может, ощущая её настроение, удалился вместе со всеми остальными. Императрица даже разулась, чтобы полнее ощутить этот закат босыми ступнями. Остались только её гвардейцы, стоявшие в одиночестве неподвижные часовые, воины, готовые умереть, как умер Карсин Беза, храня её безопасность.

Собственные свершения казались Милена чудесными.

Если бы только она понимала их.

Мирадель обнаружила, что, заново перебирая события, понимает их всё меньше. Однако известия о происшедших чудесах и кровопролитиях — о низвержении Киана Силакви и о гибели Йишил, представляющий последнюю надежду Челефи — разошлись повсюду, вызывая ещё и удивление. Менестрели запели о ней, горожане начали отвергать некогда любимую Амму, посчитав, что у них имеется куда лучший пример для подражания. Народ всей Малой Гаодии словно бы объявил её примером для себя и доказательством божественной природы своего дела.

Пошли в оборот памфлеты. Писались и печатались бесчисленные благословения. Она сделалась Миленой Несломленной, Хранительницей Империи.

— «Кашмирские псы досаждают нашей защитнице!» — сообщил ей Дэбельбаф на следующее утро. — Вот что кричит на улице народ: «Наша спасительница в опасности! Наша спасительница!» Они рвут волосы на головах и бьют себя в грудь.

Похоже, что прахом развеялись не только «куклы», но и все остатки былого коварства этого человека. Начальник её шпионов, поняла Милена, принадлежал к числу тех людей, которые отдавали в меру собственной потери — и, скорее всего, по этой причине Дэсарандес назначил его служить ей. Чем больше Мариус Дэбельбаф терял ради своей императрицы, тем больше вкладывал он в её следующий ход.

Тем вечером министр прислал в её апартаменты стопку небольших, с ладонь, листов плотной бумаги с различными благословениями. Когда-то давно, обнаружив своё лицо на монетах, которые верноподданные называли «серебряными императрицами», а отступники «блестящими шлюхами», она буквально онемела, не зная, стыдиться ей или гордиться. Однако сейчас Мирадель не смогла сдержать слёз, увидев эти грубые помятые бумажки, на которых неаккуратно были написаны пожелания удачи, здоровья и прочих, обыденных, но крайне желанных вещей.

Они казались ей необычайно дорогими, священными…

Непобедимыми.

И разве она чужая для них, после того как поднялась с самого низа? Когда помнила дни, в которые было нечего есть, а её мать побиралась по улице, выпрашивая милостыню?

Как вообще могла она не сломаться?

Во всех прочитанных ею историях авторы объясняли события чьей-то волей, верностью принципам или богам. Истории эти повествовали о власти: Милена всегда обнаруживала в описании чей-то каприз. Конечно же, исключением был лишь великий Харакилтус Лиграгас, который не стеснялся и не боялся ничего. Даже критиковать устройство имперской армии.

Побывав рабом на галере, этот человек понимал обе стороны власти и умел тонко обличать кичливость могущественных. Его «Очерк о достоинстве» вечер за вечером заставлял её сжиматься в комок по этой самой причине: Харакилтус Лиграгас понимал природу власти в смутные времена, знал, что история мечет игральные кубики вслепую. Он сам писал, что «в черноте вечной ночи разыгрывается постоянная битва, призрачные люди рубят наугад и слишком часто попадают по своим любимым». Мирадель никак не могла забыть эту фразу.

Теперь императрица понимала и тот постыдный клубок, то переплетение невосприимчивости и ранимости, которое сопутствует власти — достаточно хорошо, чтобы не заниматься бесконечно их разделением. Она не была дурой. Она уже потеряла слишком многое и не доверяла любым последствиям, не говоря уже о своей способности повелевать сердцами людей. Толпа могла называть её любым именем, однако носящей его женщины попросту не существовало. Действительно, она сделала возможным такой поворот, но скорее не в качестве колесничего, а в качестве колеса. Она даже дала своей империи имя, на которое люди могли обратить свою веру, и кое-что ещё.