Глаза падших (СИ) - "allig_eri" - Страница 14

— Что он уже успел сделать? — задумалась Ольтея. — Страховка! Я должна найти её и уничтожить первой!

Компромат, которым её шантажировал Сарг. Он точно должен быть. В его комнате. В церкви. Кто-то должен знать, что забрать и кому передать. Если она успеет перехватить этих людей…

Вид практически разорванного тела снова привлёк её взор.

— Он мёртв, — прыснула она. — Он мёртв! — гораздо громче закричала Ольтея. — Стража! Сюда!

Женщина положила себе на колени его искалеченную голову, воззрившись в лицо, вдавившееся внутрь смявшимся бурдюком, и, слегка наклонив подбородок, позволила себе злорадную ухмылку.

«Ты веришь в это? — прошептал её внутренний голос. — Всё не может быть так… просто. Так… удачно. Для нас. Слишком хорошо, чтобы быть правдой!»

«И всё-таки я верю».

Кем бы ни был этот бог, контролирующий «забытого», он был ей другом.

— Стра-а-ажа-а-а!

Случившемуся наверняка дадут название, — подумал я. — Назовут как-нибудь… Может пафосно, типа: «День Большой Крови» или попроще: «Исход».

После бойни кровь и трупы несло из устья реки Чирапи в море Гурен почти неделю, в красно-чёрном потоке поблёскивали бледные, раздутые тела. Среди солдат поговаривали, что настала «акулья пора», ибо подобное просто не могло остаться без внимания этих морских падальщиков.

Ужас не вставал ни на чью сторону, не выбирал своих и чужих. Он растекался во все места — от одного города к другому. Из отвращения среди жителей Нанва родился страх. На очередном собрании Анселма сообщила, что направила письмо Дэсарандесу о нашем решении, а он ей — ответ, что приказал флоту из Тире выдвинуться на помощь Первой армии. Это означало, что к Магбуру приближался имперский флот. Неужто грядёт контрудар, где мы объединимся со старым врагом, чтобы одолеть нового? Боги! Политика — словно грязная шлюха, готовая дать каждому, кто покажет монеты!

Однако, для начала нам нужно было добраться до Магбура, а Кердгар Дэйтус ещё отнюдь не закончил.

Кедровый лес к северу от реки рос на ступенчатых выступах известняка, а торговая дорога петляла по лощинам и крутым, опасным склонам. Чем дальше измученная колонна заходила в холодный зимний лес, тем более древним и зловещим он становился.

Я вёл свою лошадь в поводу, спотыкаясь, когда под ноги попадались камни. Рядом грохотала повозка, нагруженная ранеными солдатами. На кóзлах сидела Ариана, чей хлыст щёлкал над грязными, прореженными таявшим снегом и ручейками пота спинами двух волов под ярмом.

Где-то за моей спиной ехала Силана с Джаргасом, которых я уже успел навестить и успокоить — даже несколько раз. К счастью, она не полезла с основной массой беженцев, а потому выжила. Аналогично навестил я и сестру, хоть наш разговор и был максимально сухим — слишком много наблюдателей. Может, ещё выдастся момент…

Вздохнув, посмотрел на руку, которую уже давно привёл в порядок — но привычка осталась. Может, я избавлюсь от неё, а может и нет. Пока не решил.

Потери у брода Чирапи звучали у меня в душе глухой, монотонной песнью. Казалось бы — привыкнуть надо, но… Погибло более двадцати тысяч беженцев! Среди них — непропорциональное число детей. Ветеранов среди солдат осталось не больше пяти сотен; элиты, включая Полос, Гусей, Серых Ворóн — ещё меньше. В том столкновении Первая армия потеряла почти тысячу бойцов убитыми, ранеными и пропавшими без вести. На ногах остались дюжина магов и всего два десятка сионов. Погибли три знатные семьи — чудовищная потеря, с точки зрения Совета.

И Вешлер. В одном человеке — память двадцати четырёх колдунов, которую не смогли никому передать. Потеря не только чародейского могущества, но знания, опыта и мудрости. Этот удар бросил пустынников на колени.

Днём, когда колонна временно остановилась, ко мне подошёл Маутнер — поговорить. Мы разделили скромную трапезу. Сначала разговор шёл медленно и со скрипом, словно о событиях на Чирапском броде нельзя было говорить, хоть они и заражали, словно чума, каждую мысль, отдавались призрачными отзвуками в каждой картине вокруг, в каждом звуке лагеря.

Капитан начал медленно собирать остатки еды. Затем остановился, и я заметил, что он смотрел на свои руки, которые мелко дрожали. Нервное, не физическое.

Отведя взгляд, я сам поразился внезапному чувству стыда, которое меня охватило. А на кóзлах спала Ариана, рядом с которой, откуда ни возьмись, появился Ворсгол, волком охраняющий сон «везучей девушки».

Впрочем, с учётом того, что нам поведал Зилгард… Наверное, разбудить её было бы милосердно, но что ещё могла бы увидеть Ариана? Гисилентилы… Древняя сказка или Оксинта хочет сказать нам что-то через свою избранную?

Да, было бы милосерднее разбудить её, но жажда знания сильнее. Жестокость теперь даётся слишком легко.

Маутнер вздохнул и сжал кулаки, обрывая рефлексы.

— А ты чувствуешь необходимость чем-то ответить на всё это, Сокрушающий Меч? — спросил он. — Я помню, как тебе дали это звание и осознаю, что вряд ли тебе напрямую удаётся общаться с богами… — капитан усмехнулся, но взгляд его был вопрошающим. Я молчаливо мотнул головой. — Однако ты грамотный и начитанный, — немного увереннее продолжил он. — Впитал столько мыслей от других — мужчин и женщин. Как смертный человек может ответить на то, на что способны ему подобные? Неужели каждый из нас, солдат или нет, доходит в какой-то момент до точки, когда всё увиденное, пережитое изменяет нас изнутри? Необратимо изменяет. Чем мы тогда становимся? Менее людьми — или более? Вполне человечными — или слишком?

После пережитого — где смерть могла прийти в любую секунду и с любого направления, некоторые ломаются, некоторые ищут себя на дне бутылки, а некоторые становятся философами.

Слова Маутнера заставили меня зависнуть и хорошо так задуматься. Я не владел слишком уж большим жизненным опытом, а потому не был уверен, что являлся подходящим собеседником.

— У каждого из нас — свой порог, — наконец сказал я, глядя ему в глаза. — Солдаты или нет, мы не способны держаться вечно, рано или поздно мы превращаемся… во что-то другое. Будто мир вокруг нас изменился, хотя на самом деле это мы начали на него смотреть иначе. Меняется перспектива, но не от умозаключений — видишь, но не чувствуешь, или плачешь, а собственную боль рассматриваешь со стороны, как чужую. Здесь нет места ответам, капитан, потому что все вопросы выгорели. Более человек или менее — тебе самому решать.

— Наверняка же об этом писали — учёные, жрецы… философы?

Моя улыбка была адресована промёрзшей земле.

— Натыкался на подобное. Да… были попытки. Но те, кто сам переступил через этот порог… у них почти нет слов, чтобы описать то место, куда попали, и мало желания объяснять. Как я и сказал, там нет места умствованию, мысли там блуждают — бесформенные, несвязные. Потерянные.

— Потерянные, — повторил Маутнер. — Вот я точно потерян.

— Ну… — почесал я затылок, — мы с тобой хотя бы потерялись в осознанном возрасте. Взгляни на детей, вот где отчаяние.

— Как на такое ответить? Я должен понять, Изен, иначе сойду с ума, — он выглядел серьёзным. Даже желание направить его к Кейне куда-то улетучилось. Ха, как бы я сам отреагировал, если бы меня направили к Силане? Нет, женщина нужна для другого. В моменты, когда ты ищешь себя, она может лишь помешать. Удел «второй половинки» — поддерживать уже принятое решение.

— Как ответить? — повторил я его слова. — Ловкостью рук.

— Что? — нахмурился капитан.

— Вспомни магию, — щёлкнул я пальцами, наглядно высекая искру-молнию, что пробежала по кисти. — Она по-настоящему величественна — огромная, неукротимая, смертоносная. Даже мы, колдуны, дивимся и ужасаемся ей. А теперь подумай о фокусниках, каких каждый из нас хоть раз видел за свою жизнь — об игре иллюзии и искусства, которую они умели творить руками, чтобы показать нам чудо.

Маутнер молчал, не шевелился. Затем поднялся.

— И это ответ на мой вопрос?

— Только это приходит мне в голову, — пожал я плечами. — Уж прости, если этого недостаточно.