Спасти СССР. Реализация (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 41

Гжегож ухмыльнулся, оглядывая свинарник на кухне, да разгром в гостиной — повеселились его парни! — и тут же скривился. Что не говори, а он проявил слабость, лично участвуя в акции, тем самым нарушив приказ, но… Америка далеко, а резидент в Варшаве ему не указ. Да и сколько же можно смирно сидеть в тихом и безопасном посольстве, когда место настоящего патриота на улицах, спина к спине с митингующими, а еще лучше — в военных гарнизонах оккупантов! Вот, где он действительно нужен!

Остановившись на пороге спальни, экс-полковник равнодушно оглядел избитую женщину в жалких обрывках одежды. На ее груди, на боках, на лице наливались синяки; симпатичная супруга забитого офицера шмыгала носом… Но нет, глаза ее были сухи, а в темени зрачков копилась тяжкая свинцовая ненависть.

Просто кто-то из насильников разбил русской красавице нос — две струйки крови, стекавшие на нежный подбородок, запеклись, а губы, опухшие от пощечин, вздрагивали в палящей злобе.

Вот это и оскорбило Гжеся. Красотке полагалось скулить, жаться от ужаса, умолять!

Глумливо усмехаясь, Чешиньский достал из кармана оба серпасто-молоткастых паспорта, раскрыл нужный, и с запинкой выговорил на корявом русском:

— Ире-на… э-э… Ирина Каховская. Хех! — он оскалился, из-за чего его тонкие губы, хрящеватый нос с горбинкой и брови, одна выше другой, сложились в маску Мефистофеля. — С прискорбием сообщаю, пани, что ваш муж… Сер-гей Каховский, погиб смертью храбрых! — Издевательский тон прервался, заместившись небрежным: — Он там, в коридоре, валяется!

Экс-полковник сбросил куртку на опрокинутый кухонный стол, сверху уронил автомат, и шагнул в спальню. Черные глаза Ирины набухали остервенением, бросая молчаливый вызов. Ему!

Напружив желваки, Чешиньский поставил ногу на смятую простынь, пачкая белье рубчатой подошвой, и хищно улыбнулся:

— Носком этого ботинка я отбил печенку твоему муженьку… Целуй!

— Сдохни! — хрипло вытолкнула женщина.

Гжегож не ударил ее, а молча расстегнул ремень и раздернул «молнию» ширинки. Изначально он не собирался развлекаться вместе с личным составом группы, иначе вошел бы в спальню первым. Но эта русская дико возбуждала его, именно своей яростной неукротимостью.

Каховская зарычала, бешено сопротивляясь, но сил у нее не осталось совершенно, и Гжегож овладел русской, стискивая тонкие, как у девочки, предплечья, и прижимая их к постели. Особого удовольствия он не получил — приходилось следить, чтобы та, что вяло трепыхалась под ним, не плюнула в лицо.

Кривя рот в бурном дыхании, Гжегож рывком встал и привел себя в порядок, свысока поглядывая на истерзанное женское тело. Каховская, едва сдержав стон, сползла с кровати, опускаясь на четвереньки. Ухватилась за полированную дверцу шкафа и, дрожа от напряжения, выпрямилась, достала с полки полотенце, белое с красным узором по бахромчатому краю.

Брезгливо морщась, Чешиньский отвернулся.

— Пан командир! — крикнул из дверей Зденек. — «Лютый» докладывает, что всё в порядке — он вырезал четверых! Мы с ним? В тот дом на углу?

— Выдвигайтесь! — громко ответил Гжегож. — Я вас догоню.

Гулкий топот озвучил уход «борцов с оккупантами», но с улицы не донеслось ни звука — группа как будто растворилась в темноте.

«Моя выучка!» — горделиво подумал экс-полковник.

Припомнив, что куртка осталась на кухне, он шагнул к двери…

Знакомое, очень короткое, будто окончательное, металлическое клацанье за спиной продрало нутро Гжегожа ледяной щеткой. Безмерно усталый женский голос вымолвил на хорошем польском:

— Стоять! Руки в гору, лицом ко мне!

Еще не веря случившемуся, Чешиньский выполнил приказание. Та, которую он списал в отбросы войны, стояла, прижавшись спиной к шкафу — голая, изнасилованная, избитая, но прекрасная. Роняя узорчатое полотенце, женщина вскинула старенький «Вальтер» П38, поддерживая вздрагивающее запястье левой рукой.

«Валькирия!» — мелькнуло у Гжегожа, и он скривился в крайней досаде. Как порой дисциплина, вбитая в подкорку годами службы, портит жизнь! Зачем, ну зачем было застегивать кобуру? Да, вполне может быть, что он не успел бы, не опередил бы эту сучку, но нельзя же так глупо подставляться, упускать шанс! Или сыграть с судьбою в покер, имея на руках две двойки? Вдруг, да выпадет туз…

— Опусти оружие, дура! — грубо скомандовал экс-полковник.

Женщина криво усмехнулась, и как будто послушалась — ствол повело вниз. Грохнул выстрел, и поляк заорал от взрывной, резучей боли в паху. Он едва устоял, чувствуя, как кровь и моча стекают по ногам теплыми струйками.

Скуля, Чешиньский лапал кобуру, вот уж и пальцы, скрюченные от стыдной муки, выцепили рукоятку пистолета… Вторая пуля раздробила локоть, и старенький «VIS» выпуска тридцать восьмого года шлепнулся на загаженный ковер.

— И чесать тебе больше нечего, — хладнокровно прокомментировала Каховская, мрачно усмехаясь, — да и нечем. И незачем…

— Не-ет! — взмолился Гжегож.

Русская как будто передумала стрелять — еле шевеля разбитыми губами, она спросила, требуя ответа:

— Кто такой «Лютый»?

— Из националистов… — заторопился экс-полковник, часто дыша и таращась в дуло «Вальтера». — За Пилсудского… Его фамилия — Пакула, Казимеж Пакула… У «Лютого» своя группа, они не оставляют свидетелей… Больше я ничего не знаю, клянусь!

Женщина небрежно кивнула, по привычке благодаря за правду, и выжала спуск — третья пуля просадила Чешиньскому живот. Краткий вой перешел в жуткий клекот.

Покачиваясь, Ирина обошла супружескую кровать, стараясь не наступать на мокрое. Со стоном наклонилась, подбирая пистолет врага, и доплелась до мойки. Оба огнестрела со стуком легли на крышку буфета из вишневого дерева.

В душе стыла пустота, но это и к лучшему. Зато ни отчаянья, ни страданий… Физическая боль пройдет, и даже тошнотворное ощущение запачканности сотрется.

Тело мужа остывало в коридоре, но идти туда не хотелось совершенно. Пусть лучше Сережа останется в памяти живым, а не побежденным…

Отупело помотав головой, Каховская подмылась. Кухонным полотенцем обтерла ноги, морщась и шипя. Враги могли нагрянуть в любую минуту, но что же делать, если грязь вызывает в ней гадливое отторжение? Прихватив оружие, женщина вернулась в спальню и оделась.

— Пся крев… — выдавил кривой рот Чешиньского, надувая розовый пузырь.

Ирина безразлично глянула на него. Подтянув джинсы «Одра», она заправила их в сапожки, и накинула мужнину меховую — «пилотскую» — куртку. Большевата, зато не стесняет движений. А там еще было четверо…

Подумав, Каховская порылась в шкафу, в ящике, где Сергей держал коробку… Сжав губы, она пересыпала в карманы куртки по горсти тусклых патронов, смахивавших на крохотные медные пенисы.

Как будто дождавшись ее, в коридоре забухали шаги, и по квартире загулял глуховатый зов:

— Пан полковник, вы где?

Ирина хищно улыбнулась, узнавая голос насильника.

— Он здесь! — откликнулась она, шагая в кухню.

Зденек — или Франтишек? — переступил порог, сгибая шею под притолокой. В мешковатом камуфляже, с автоматом на груди, он выпрямился всею своей мужицкой статью… Увидел женщину, узнал ее, но времени сообразить, что произойдет дальше, не осталось — жизнь Зденека или Франтишека кончалась.

Сухой раскат выстрела заполнил всю кухню, а пуля прободала боевику широкую грудь.

«Пани Каховска» усмехнулась, вспоминая, как хихикала в тире, видя Сережино удивление — она вколачивала калибр в «яблочко», стреляя навскидку. И не ойкала, пугаясь по-женски, не отворачивалась и не зажмуривалась. Молодые польские офицеры из ЗОМО впечатленно свистели…

…Громила в камуфляже рухнул ничком, с костяным грохотом, будто охапку дров бросили на пол у печки.

Ирина опустила «Вальтер», а какую-то секунду спустя ночную темноту и тишину смело — на улице взревели мощные моторы, и яркие фары бросили свет, лучами шаря по окнам. Загоготал пулемет, затрещали автоматы, резкие команды на польском мешались с удалым русским матом.