Спасти СССР. Реализация (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 29

Разомлевший от чая с пирогом, я не сразу насторожился. Просто не ожидал таких речей от Марины, убежденной комсомолки. А если она говорит не от себя? Если у нее такое задание — выявить у Дюши Соколова родимые пятна капитализма?

— Марин, — усмехнулся я с холодком, — граница СССР мне представляется линией фронта. По ту сторону — враги. Даже в Польше, Чехословакии, Венгрии, Румынии их полно, а уж на Западе — сплошь! Им на фиг не нужен коммунизм, чтобы счастье для всех, и даром. У них, у всех иная мечта — заделаться большими боссами! Лишь бы помыкать работягами, пухнуть от жира и долларов, франков, марок! И любой эмигрант, как тот Плохиш — перебежчик, изменник Родины.

— А не слишком жестко? — прищурилась Пухначёва.

— Нет! — отрезал я. — Эмигрируют мещане, и плевать они хотели на хваленые свободы и права человека! У них иное желание — дорваться до западных магазинов, где сто сортов колбасы! Вот и рядятся в правозащитников и прочих «борцов с кровавым кремлевским режимом», начинают швыряться по СССР банановыми шкурками и собственным помётом… прямо, в каком-то обезьяньем неистовстве! И… разве я вешаю ярлыки? Вот, представь себе, что все эти новгородцевы, солженицыны, годуновы и прочая мразь до сих пор здесь, у нас, зато страны НАТО оккупируют Советский Союз… Куда, по-твоему, все эти власовцы побегут? В военкоматы, чтобы добровольцами на фронт, или в леса — партизанить? Нет! В комендатуры натовские побегут — преданно служить новой власти, истово вылизывать буржуинские задницы! Одни — переводчиками или ведущими «Русской службы Би-Би-Си», а другие — карателями. Вот такой тест, Мариночка.

Девушка зарумянилась, и опустила вздрагивающие ресницы.

— Это… — с трудом вытолкнула она. — Это тоже был тест. Извини!

Вскочив, Марина выбежала в коридор, а я обессиленно отвалился на скрипучую спинку стула. Вежливо пропустив Пухначёву, в «кают-компанию» шагнул Резник и сдавленно фыркнул:

— Помирились!

«Третья мизансцена, — подумал я, релаксируя. — Хэппи энд!»

Вторник, 12 декабря. День

Москва, Ясенево

Минцев шагал по красной, глушившей шаги «кремлевке», до того задумчив и рассеян, что не смотрел по сторонам, уставившись в обтянутую серым пиджаком спину Андропова, ступавшего впереди. Лишь войдя в приемную, он встрепенулся, здороваясь невпопад, а полностью вернулся из мысленных далей, когда очутился за порогом кабинета.

— Значит, Жора, вы считаете, что проверка удалась? — заговорил председатель КГБ, раздергивая плотные шторы.

— Да, Юрий Владимирович, считаю, что удалась. Более или менее…

Подполковник замешкался, но Андропов, живо обернувшись, указал ему на кресло у столика «для бесед». Хозяин кабинета присел одновременно с гостем, облокотился на столешницу и сцепил нервные пальцы.

— Ваши доводы, Жора. Для зачина, так сказать…

Минцев заерзал.

— Ну, во-первых, отписки «Волхва» и «Сенатора» пересекались лишь частично и, я бы сказал, косвенно. Вот, скажем, вопрос об экономической войне с Японией… В обоих ответах присутствует отсылка к «ковбою Ронни», но «Волхв» лишь предполагает… экстраполирует, как выражаются математики, дальнейшие события, а вот «Сенатор» прямо утверждает, что изберут именно Рейгана, что он выполнит свои предвыборные обещания и обложит японцев заградительными пошлинами. Впрочем, самое любопытное «Сенатор» изложил в конце. «Рейганомика», по его выражению, будет подпитываться внутренними и внешними займами, из-за чего Америка начнет жить в кредит, и долги вырастут до размеров, просто колоссальных — триллионов, десятков триллионов долларов. И однажды наступит срок, когда вся эта гора зеленых бумажек рухнет, похоронив под собою экономики капстран!

— Да, — кивнул Ю Вэ, складывая ладони, — меня этот пассаж тоже впечатлил. Но еще больше понравился вывод «Сенатора»…

— Что не стоит ждать краха шатких американских финансов, а подпихивать их — и пусть падут? — хищно оскалился Георгий.

— Именно, — губы Андропова изогнулись в добродушной улыбке. — «Сенатор» щегольнул новым словцом… «Дедолларизация».

— Я, конечно, не финансист, — осторожно проговорил Минцев, — но, мне кажется, о подобной стратегии стоит подумать всерьез.

— Уже! Уже думают — я напряг Е Пэ и… парочку «голубятен», — председатель КГБ усмехнулся. — А что вас еще зацепило?

Подполковник поморщился.

— Если честно… Сильней всего на меня подействовали гадости, изложенные «Сенатором»… Эти извращенцы у меня из головы не выходят! Однополые браки… Не женщина, а «менструирующий человек»… Не мама, а «родитель А»! Юрий Владимирович! Тошнит с такого будущего!

— А это не наше будущее, Жора, — тонко улыбнулся Андропов. Осторожно откинувшись на спинку кресла, он погладил ладонью полированную столешницу. — Меня лично впечатлил ответ по Китаю… Вернее, по переносу производства из Америки в КНР. Это выгодно всяческим корпорациям и банкам, но Соединенные Штаты останутся без промышленности. Детройт, столица автомобилестроения, превратится в город-призрак! И ведь это важно, Жора, очень важно — знать будущие слабости вероятного противника, тем более, среднесрочные! — Ю Вэ задумался. — Вот что… По-хорошему если, по-человечески… этого… Соколова надо аккуратно выводить из игры, но тогда мы утратим хорошую возможность хоть как-то влиять на США. Видеть и понимать проблемы, которые десять-двадцать лет спустя изменят политический ландшафт Запада, оголят новые болевые точки! Да и польский трек даст жару. А посему… — Он задумчиво покусал губу. — Поиграем, Жора, до февраля… Или до весны… А там посмотрим!

Суббота, 16 декабря. День

Ленинград, проспект Газа

Пухлые серые тучи, занавесившие небо с утра, к полудню поредели и побледнели — проглянула вышняя лазурь, а по ней плыли облака. Правда, им недоставало ярой белизны — кумулюсы выглядели густым дымом костра, в который подкинули прелой листвы. Но пусть хоть так…

Терпеть не могу вставать рано, когда за окном стынет чернота ночи! А светлые часы в Ленинграде коротки, после четырех опять стемнеет…

Я прищурился на тускловатый солнечный блеск. Растопить мерзкую слякотную снежную кашу ему не по силам, но смутные тени очертились-таки. Четче проступили конструктивистские объемы домов и черные фракталы деревьев. Забытые с «ноябрьских» флажки на крашеном серебрином столбе играли с ветром в бойкий алый трепет.

Словно приветствуя дневное светило, из-за дверей военно-патриотического клуба вырвался дружный хохот, мешая спектры веселья — поверх несдержанного мальчишеского гоготанья хрустальными фонтанчиками проливался девичий смех.

А я в который уже раз пожалел, что не могу опроститься, забыть о своей химерической натуре и просто жить, огорчаясь по сущим пустякам и радуясь мелочам бытия…

На крыльцо, увертываясь от Иры, выскочил Паштет. Он приседал, вжимая голову в плечи и прыская в ладони, а девушка лупила его тугой скаткой ватмана, не больно, но гулко.

— Вот тебе! Вот тебе!

Завидев меня, Пашка извернулся, хватая Родину в охапку, и отрапортовал, срываясь на хихиканье:

— Здравия желаю… тащ командир! Ведем… боевую и политическую… подготовку!

Девушка не вырывалась, мстительно щуря глазки, но, стоило комиссару броситься к дверям, как она взвилась, замахнулась скрученной стенгазетой, и ринулась следом, восторженно крича:

— Прибью!

Посмеиваясь над парочкой, я перешагнул порог и сразу окунулся в знакомую атмосферу. В клубе буйствовала вполне школьная энергетика — шумная и позитивная, хоть и не встретишь здесь никого, младше восьмиклассника.

Взрослые дети научены были сидеть смирно на уроках, но приходя сюда, где все знали друг друга, чувствовали себя, как на длинной-предлинной перемене. И укротить их пылкий энтузиазм, их пытливый азарт было невозможно. Да и зачем?

Я же помнил, как плакали девчонки, откапывая костяки в истлевших гимнастерках, как лица парней стягивала непривычная суровость. И в клуб они приходили не для того, чтобы потусоваться. Ну, не только для того. Вон, Ирка с Ясей и Мелкой, как самые усидчивые, неделями терпеливо отклеивали, настойчиво раскручивали слипшиеся бумаги, орудуя пинцетами — и все ходили на цыпочках за их согнутыми спинами, говорили шепотом… Зато как орали и приплясывали, когда на серых шершавых листочках протаивали буквы! Общая радость, общее горе — чего же боле?