Развод. Я его так любила (СИ) - Грин Анна Кэтрин - Страница 18

С запозданием, слишком медленно я поняла, что, пока тыкала по экрану, скорее всего, набрала номер Виктора.

— Виктор сейчас не может ответить, он очень занят.

Я завалилась на спину, ощутила, как в правую лопатку ударила огненным током.

Закусила до крови губы.

А слезы на глазах стояли.

Наверное, в них было отражение того нерождённого мной малыша.

Я ещё какое-то время лежала и рассматривала белый потолок, а по углам небольшие звёздочки ночного освещения.

Грудь сдавливало, стреляло в лопатку, стреляло в руку, стреляло куда-то вниз по грудной клетке через желудок, но самая страшная боль скапливалась внизу живота. Там словно бы клубок змей был, и вместо того, чтобы она собиралась с каждой пройдённой минутой утихать, становилось только больнее.

Я почувствовала, как над верхней губой выступили капельки пота.

Я даже слово вымолвить не могла, поэтому слушала пустые короткие гудки, раздающиеся от трубки телефонной.

Нет, нет, не могло же все так закончиться.

Да это же слишком глупо, я ведь только сегодня сдала эти чёртовы анализы. Не может же быть такого, что я не узнаю, чем все дело закончилось, это ведь неправильно.

Я шмыгнула носом.

Сглотнула вязкую слюну, которая комком прошлась у меня по горлу.

В голове все мутнело, с каждой пройдённой минутой становилось все тяжелее распознавать реальность.

Почему-то перед глазами стояла картинка того, как Роза в махоньком бальном платье, по-моему, ей было шесть, танцевала тогда посреди зала, и мы снимали квартиру, и были везде ужасные советские ковры, которые меня раздражали, потому что их вычистить было невозможно: Роза то чай проливала, то пластилином их заляпывала. И вот тогда был утренник. Я как сейчас помнила, что это был утренник новогодний, белое платье и юбка такая, у которой по кромке был пущен оверлок, который заставлял края приподниматься и загибаться в форме волны. Роза поворачивалась, кружилась, танцевала, а Виктор снимал её на камеру.

В груди давило от того, что у меня были эти воспоминания, но пережить повторно чувство, когда встаёшь рано утром, поднимаешь дочку, заплетаешь косы, либо делаешь высокие банты, ещё гель, Маленькая фея, вроде бы, с блёстками, им заглаживаешь петухи, чтобы причёска блестела, я не могла больше.

Страшное осознание накатывало с каждым спазмом, который рождался внизу живота.

Мне ничего подобного пережить больше не удастся, мне останется только хранить эти воспоминания в своём ларце памяти, потому что ничего другого не будет.

Телефон вибрировал.

Зачем он вибрировал, что-то происходило?

Я не понимала, просто ощущала, что время безбожно спешит вперёд, такое чувство, как будто бы песочные часы перевернули, и каждая уроненная вниз песчинка отсчитывала удары сбоящего сердца, которое вдруг стало таким хрупким, невозможно капризным, что не смогло пережить известий о каком-то непонятном заявлении, господи, что за заявление, какое нападение, я её ни пальцем не тронула…

От этих мыслей сердце снова заходилось боем.

Я ощущала, как даже на ладонях проступал пот.

Где этот чёртов полицейский? Куда он убежал? У них же клятва гиппократа или этой клятвой обычно призывают врачей к исполнению служебного долга?

Да, мысли путались, было чувство, как будто бы я очень сильно пьяная, и из-за этого связно соображать не выходило, а тело словно бы одеревенело.

Я боялась представить, что можно подобрать другое слово…

Окоченело.

Я хотела перевернуться на бок, но вместо этого только скребла ногтями по полу.

Это сердечный приступ.

Я не знала, что надо делать в первую очередь при сердечном приступе.

Мне никто не давал инструкцию.

Я не понимала.

Если бы рядом со мной человек упал, я сообразила, что надо дать под язык валидол и немедленно вызвать скорую, но скорая была вызвана…

А куда этот придурочный полицейский делся?

Болью прострелило прямо в поясницу, и я сквозь стиснутые зубы застонала, выдохнула или проскулила.

Нет, нет, малыш, сиди, пожалуйста, не шевелись, не дёргайся.

В конце концов, двадцать пять лет это слишком долго. Я безумно долго ждала этой встречи. Я знала, что все не вовремя. Я знала, что никому, кроме меня, этот малыш нужен не будет, но я ждала этой встречи двадцать с лишним лет с рождения Розы.

Я умоляла малыша потерпеть, а на глазах кипели слезы, и крик застревал в горле.

— Господи, мама!

Визг дочери резанул по слуху, я зажмурила глаза.

— Мама, мама, мама, — всхлипывая, закричала Роза, стараясь повернуть меня, чтобы я сфокусировал на неё на ней взгляд, но каждое прикосновение ко мне оборачивалось снопом искр, и мне казалось, будто бы мне мясо кусками наживую выдирают. — Мама, мама, мам, что случилось? Пожалуйста! Мама, мам, господи, мама!

Только и могла повторять Роза.

Дочь ощупывала мой лоб, я даже ничего не могла произнести, слова словно были заперты у меня где-то на уровне горла…

— Сердце… — все же выдохнула я спустя томительное ожидание, а потом в поле зрения появилось испуганное, искорёженное паникой лицо дочери.

У неё глаза были на пол лица, а в них стояли слезы.

— Черт возьми, лекарства, — крикнула Роза, и по кафелю застучали шаги.

Что-то упало.

Я слышала левой стороной, что что-то грохнулось с такой силой, что дрогнул пол.

— Мам, мам, пожалуйста. Мам!

Роза вернулась, упала на колени передо мной, наклонилась.

— Мама, открой рот. Мама! — пыталась просунуть мне таблетку, но мне казалось, меня всю свело спазмом, таким сильным, что любое прикосновение отзывалось режущей внутри болью. — Твою мать, твою мать орала в истерике.

Роза перегибалась через меня, старалась поднять.

— Черт возьми. Мам. Мам, мам, пожалуйста. Мам, мам, я тебя умоляю. Мам, не закрывай глаза. Мам, я тебя прошу, не закрывай глаза. Скорая, скорая! Помогите, пожалуйста. Помогите. Мам, смотри на меня, я тебя умоляю. Смотри на меня, не прекращай смотреть на меня. Мам, ты меня видишь?

Роза бессвязно говорила, кричала, хваталась за телефон, старалась вызвонить диспетчера скорой помощи, а я даже от боли внутри не могла ничего произнести.

— Мама, мама, пожалуйста. Мам, мам, мам, не уходи. Мам, мам, я тебя прошу, мама!

— Мамочка, мамуля, пожалуйста, пожалуйста, мам, смотри на меня, — тихо шептала Роза, проводя ладонью меня по щеке, стараясь, чтобы я хоть как-то отреагировала, а мне моргать было невыносимо больно.

Я не понимала, что со мной происходило. При сердечном приступе человек не мог быть настолько беспомощным или у меня наложилось все вместе: выкидыш, сердечный приступ.

Я не понимала, но я очень хотела хоть как-то дочери намекнуть, что все хорошо, и поэтому ледяной ладонью я старалась поймать её руку, чтобы сжать, чтобы она почувствовала, что я её слышу, я рядом.

И вот ведь издёвка судьбы: есть один ребёнок взрослый, живой, безумно любящий тебя, есть другой ребёнок, который умирал.

И матери, у которой сердце разбито, хотелось разорваться на две части, одной частью остаться со своим старшим ребёнком, выдать её замуж, поправлять ей на волосах фату, шнуровать платье. Смотреть, как на свадебных фотках она будет улыбаться и подставлять мужу щеку под поцелуй.

А второй частью хотелось просто беспомощно закрыть глаза и пойти вслед за тем малышом, которого в этом мире увидеть было невозможно.

Я только сглотнула и поняла, что слюни стекают куда-то по гортани, и невозможно ни прокашляться, ни отдышаться, а только с каждой попыткой совладать с телом, побороться с телом, получается боль.

И это было ни с чем не сравнимое чувство беспомощности, когда ты всю жизнь контролируешь своё тело, отправляешь рецепторами из мозга сигналы, что надо поднять руку, надо поднять ногу. А сейчас даже мысли путались.

— Мамочка, родная, пожалуйста, мамуль, мамуль, ну посмотри на меня, я тебя умоляю, мамуль, — Роза плакала, и в слезах своих она была безумно искренней, такой, что я изо всех сил старалась показать, что со мной все в порядке, но со мной не было ничего в порядке.