Волшебная ферма попаданки, или завещание с подвохом (СИ) - Луна Кармен - Страница 33

Весь следующий день мы были как пьяные. Пьяные от успеха, от усталости и от осознания того, что мы сделали. Мы ходили смотреть на нашу исцелённую поляну, как на восьмое чудо света. Трава была сочной, цветы пахли мёдом, а воздух над этим местом был чистым и лёгким. Даже Зорька и Ряба, казалось, чувствовали перемену и вели себя оживлённее.

Кейден был молчалив. Но это было другое молчание. Не холодное и надменное, а задумчивое. Он подолгу смотрел на меня, когда думал, что я не вижу. И в его взгляде я больше не видела ни снисхождения, ни даже простого удивления. Там было что-то новое. Что-то похожее на… уважение? Или даже на трепет. Словно он смотрел на равную себе силу, которую не мог до конца понять, и это его одновременно и восхищало, и пугало.

Вечером, когда Элина, утомлённая впечатлениями, уснула, мы остались у очага вдвоём. Наш дом, наш оживший, тёплый дом, тихо вздыхал вокруг нас. Огонь потрескивал. Напряжение, которое висело между нами с самого первого дня, исчезло. Осталась только густая, уютная тишина. И эта тишина была красноречивее любых слов.

Я смотрела на его профиль, освещённый пламенем. На резкие линии скул, на тень от густых ресниц. Я видела не бога, не монстра, а просто… существо, которое несёт на своих плечах груз веков. И мне стало до боли любопытно.

— Кейден, — тихо позвала я, впервые назвав его по имени без всякой язвительности.

Он повернул голову. Его золотые глаза в свете огня казались жидким янтарём.

— Каково это? — спросила я, сама удивляясь своей смелости. — Жить так долго?

Он не сразу понял, о чём я. А когда понял, его лицо на миг стало непроницаемой маской. Он привык к вопросам о магии, о силе, о битвах. Но его никто, никогда, наверное, не спрашивал о нём . О его чувствах.

Он долго молчал, глядя в огонь. Я уже подумала, что он не ответит. Что я нарушила какую-то невидимую границу и он сейчас снова закроется своей бронёй из высокомерия. Но он заговорил. И его голос был тихим, глухим, полным древней, как мир, печали.

— Это… утомительно, — сказал он. — Это как стоять на берегу океана и смотреть, как волны набегают и отступают. Каждая волна — это эпоха. Цивилизация. Жизнь. Ты смотришь, как они рождаются, как достигают своего пика, а потом… неизбежно откатываются назад, оставляя после себя лишь мокрый песок.

Он говорил, и я видела перед глазами эти картины.

— Я помню, когда на месте этих гор, — он кивнул в сторону окна, — было тёплое, мелкое море. Я плавал с первыми гигантскими ящерами. Потом море ушло. Выросли горы. Я смотрел, как ледник вырезает эту долину. Я помню, как первые деревья учились дышать. Как первые звери выходили из леса. Я видел, как приходят и уходят народы, строят замки, которые потом превращаются в руины. Я помню Изольду, когда она была юной, полной сил и ярости ведьмой. А потом я смотрел, как она стареет и угасает.

Он замолчал, и я почувствовала, как по моей щеке катится слеза.

— Всё всегда исчезает, Элара, — сказал он, и в его голосе была не горечь, а лишь констатация факта. — Всё превращается в пыль. Друзья, враги, любовь, ненависть, целые миры. Всё, кроме долга. Долг — единственное, что остаётся. Единственный камень, за который можно держаться в этом бесконечном потоке времени.

Теперь я поняла. Я поняла его холодность. Его отстранённость. Его презрение к «человечкам». Мы для него были лишь рябью на воде. Мгновением. Зачем привязываться? Зачем чувствовать? Если всё, что ты полюбишь, обречено исчезнуть, оставив в твоей душе лишь новую дыру. Его броня из высокомерия была не для нападения. Она была для защиты. Для защиты своего собственного сердца от бесконечной боли потерь.

Я смотрела на него, на это могущественное, бессмертное, и такое бесконечно одинокое существо. И весь мой сарказм, вся моя злость, вся моя обида — всё это смыла волна чистого, пронзительного сочувствия.

Не думая, я просто протянула руку и положила её на его предплечье. Туда, где совсем недавно была страшная рана.

Он вздрогнул. Так сильно, будто я его ударила. Он резко посмотрел на мою руку, потом на моё лицо. Его золотые глаза были широко раскрыты, в них плескалось недоумение. Он не привык к такому. К простому, человеческому жесту утешения.

— Не нужно меня жалеть, — сказал он хрипло.

— Я не жалею, — честно ответила я. — Я… сочувствую. Это разные вещи. Никто не должен быть один так долго. Даже если он — дракон.

Мы сидели в тишине. Я не убирала руку. И он не отстранялся. И я чувствовала, как под моей ладонью его напряжённые, как камень, мышцы понемногу расслабляются. Он позволил мне. Позволил коснуться не только его тела, но и его души.

Наконец, он медленно, очень медленно, накрыл мою руку своей. Его ладонь была горячей и огромной. Она полностью скрыла мою. И в этом простом жесте было больше, чем во всех поцелуях из моих прошлых, земных романов. В нём было доверие. Принятие. Признание.

Воздух в комнате загустел, наполнился чем-то новым. Не страстью, не напряжением. А хрупкой, звенящей нежностью. Он смотрел мне в глаза, и я тонула в его расплавленном золоте. И я видела там не бога, не хранителя, а просто… его. Уставшего, одинокого, и отчаянно нуждающегося в тепле.

В этот самый момент, — с ужасом и восторгом поняла я, — я совершила самую страшную и самую прекрасную ошибку в своей жизни. Я пожалела дракона. А жалеть дракона — это верный способ отдать ему своё сердце. Целиком. Без остатка. И, кажется, было уже слишком поздно что-то менять.

Он так и не убрал свою руку. А я — свою. Мы просто сидели у огня, держась друг за друга, как двое выживших после кораблекрушения. И в этой тишине рождалось что-то новое. Что-то, чему у меня ещё не было названия. Что-то гораздо большее, чем просто партнёрство. И гораздо более опасное.

Утро после откровения было… странным.

Я проснулась с ощущением, что между нами что-то безвозвратно изменилось. Воздух в доме был другим. Он больше не звенел от напряжения, но был наполнен какой-то густой, тягучей неловкостью. Мы оба не знали, как себя вести.

Вчера вечером мы держались за руки, как двое выживших. А сегодня утром мы старательно избегали встречаться взглядами. Он, как обычно, сидел у очага, но в его позе больше не было царственного спокойствия. Была какая-то… настороженность. Словно он сам был напуган той откровенностью, которую себе позволил.

А я… я чувствовала себя так, будто у меня внутри поселился целый рой светящихся бабочек, и они с размаху бьются о мои рёбра. Я пыталась сосредоточиться на приготовлении завтрака, но руки не слушались. Я чуть не посолила кашу сахаром, который мы выпарили из какого-то корня по рецепту Изольды.

Так, Соколова, возьми себя в руки! — мысленно приказала я себе. — Ну, пожалела ты дракона. Ну, подержались за ручки. Это ещё не повод терять голову! У тебя ферма, у тебя проект, у тебя дедлайн от этого же самого дракона! Хотя… какой теперь к демонам дедлайн?

После завтрака, прошедшего в оглушительном молчании, я поняла, что больше не могу находиться с ним в одном замкнутом пространстве. Мне нужно было действие. Работа. Конкретная, понятная задача.

— Нам нужны гвозди, — объявила я, нарушая тишину. — И лезвие для топора. Моя кочерга, конечно, универсальный инструмент, но рубить ей дрова неудобно. И ещё нам нужна ткань. Хоть какая-нибудь. Я не могу вечно ходить в одном платье, а Элине нужно сшить что-то потеплее.

Я говорила это, глядя в стену, но чувствовала, как его взгляд прожигает мне спину. — Мы пойдём в деревню, — заключила я.

— Мы пойдём в деревню, — поправил он. Голос был ровным, но в нём не было места для возражений.

— Я могу сходить и одна, — упрямо сказала я.

— Ты одна не пойдёшь, — отрезал он, вставая. — Я видел, как на тебя там смотрели. Эксперимент окончен.

И я поняла, что он прав. После того случая с деревенской шпаной отпускать меня одну было бы верхом глупости. Но мысль о том, чтобы снова появиться там вместе с ним, вызывала у меня приступ паники.