Космонавт. Том 2 (СИ) - Кресс Феликс - Страница 16

— Договорились, — Крутов тихонько рассмеялся, но тут же нахмурился. — А ведь он прав. — Он кивнул на удаляющуюся «Волгу». — В Каче тебя ждут не только самолёты.

— Прав, — согласился я. — Отчасти.

Павел Алексеевич еле слышно ругнулся.

— Ты понимаешь, что теперь будет? — он сжал папку с документами так, что побелели костяшки пальцев. — В Каче все птенцы из генштабовских гнёзд. Твой перевод для них как красная тряпка для быка. — Он нервно провёл рукой по фуражке с потёртым козырьком, оставив на сукне жирный отпечаток. — Там не любят выскочек, Серёга. Особенно из рабочих семей.

— Понимаю, — согласился я и запрокинул голову, глядя, как в воздухе кружатся крупные снежинки.

— Тебя же в там сожрут заживо… — сквозь зубы проговорил Крутов.

Я усмехнулся и посмотрел на майора:

— Зубы обломают, — сказал я.

Павел Алексеевич на несколько секунд замер в напряжённой позе, не сводя с меня глаз, а потом расслабился и тоже уставился на падающие снежинки.

— Это да, — хмыкнув, согласился Крутов.

Мы стояли так минуту, пока ветер не начал забираться под воротник. Затем Крутов махнул рукой и скрылся в здании. Я же остался на пороге, глядя, как снег засыпает следы «Волги».

Морозный воздух звенел, как натянутая струна. Стоя в строю на плацу аэроклуба, я чувствовал, как ледяная крошка со вчерашнего снегопада пробирается под воротник шинели. Перед фасадом здания, украшенным транспарантом «С Новым 1965 годом, товарищи!», выстроились три шеренги курсантов. Над головами трепетал алый флаг с вышитым профилем Чкалова — подарок ветеранов к двадцатилетию клуба.

Крутов вышел на деревянный помост, поправив малиновый кант фуражки. Его сапоги гулко отстукивали ритм по обледенелым доскам.

— Товарищи курсанты! — голос майора, привыкший перекрывать гул моторов, раскатился по плацу. — В канун нового года принято подводить итоги…

Он говорил о плановых показателях, перевыполнении норм по налету часов, о трудовом энтузиазме, с которым наш коллектив встретил решения ноябрьского Пленума ЦК. Снежинки оседали на его эполеты, превращаясь в блёклые звёздочки.

— Но сегодня, — Крутов сделал паузу, доставая из папки лист с гербовой печатью, — аэроклуб имени Валерия Павловича Чкалова отмечает событие, равного которому не было за все двадцать лет его истории. Да что там, такого не было в стране!

В строю зашевелились. Кто-то сдержанно кашлянул, кто-то переминался с ноги на ногу, пытаясь согреть затекшие пальцы.

— Седьмого ноября курсант Громов Сергей Васильевич, — майор бросил взгляд в мою сторону, — проявив мужество и мастерство, предотвратил катастрофу, последствия которой могли стать ударом по престижу Советской Родины.

Строй замер. Даже ветер стих, будто прислушиваясь.

— Особым приказом Министра обороны СССР Маршала Советского Союза Родиона Яковлевича Малиновского от 26 декабря 1964 года, — Крутов выпрямился, держа документ как боевое знамя, — курсант Громов Сергей Васильевич досрочно выпущен из аэроклуба имени В. П. Чкалова с зачислением в Качинское Краснознамённое высшее военное авиационное училище лётчиков имени А. Ф. Мясникова.

Тишину взорвали аплодисменты. Слева тихо присвистнул Володя. Я посмотрел на Катю, которая смотрела прямо перед собой, не мигая. Крутов поднял руку, возвращая строю дисциплину.

— От имени совета аэроклуба, — майор достал из папки бархатный футляр, — вручаем Сергею Громову памятный нагрудный знак «За особые заслуги в авиационно-спортивной работе»…

Он замолк, внезапно проведя ладонью по глазам, будто соринку вытирал.

— … И обещаем, — в голосе майора появилась хрипотца, — что твоя фотография в лётном шлеме будет висеть на Доске почёта до тех пор, пока самолёты поднимаются в небо.

Павел Алексеевич посмотрел на меня и громко скомандовал:

— Курсант Громов, выйти из строя!

Сапоги отбили чёткий ритм: левый, правый, левый. Поворот к строю. Ладонь у виска.

— Разрешите обратиться, товарищ майор?

Крутов кивнул, сжимая футляр со знаком.

— Товарищи курсанты и инструктора! — Я обвёл взглядом знакомые лица — румяные от мороза, с горящими любопытством взглядами. — Когда я впервые пришёл сюда, мне казалось, что небо — это синяя стена за ангарами. Вы научили меня, что небо — это…

Я замолк, поймав взгляд Крутова. Он едва заметно улыбался.

— … Это дорога. Дорога, которая начинается не с полосы, а с чертёжной доски в классе теории. С мозолистых рук механиков, проверяющих каждый болт. С дежурств у рации. — Я поднял руку, показывая на синеву между облаками. — Сегодня я стою здесь благодаря тем, кто верил, что восемнадцатилетний парень без опыта полётов сможет дотянуться до этой высоты.

В задних рядах кто-то крикнул: «Правильно, Серёга!». Строй рассмеялся, нарушив уставную выдержку.

— В Качинском училище я буду помнить, — я сделал шаг назад, возвращаясь в строй, — что за моими плечами не просто аэроклуб. За моими плечами — вы.

Павел Алексеевич первым начал хлопать. Аплодисменты подхватили даже старшие инструкторы у крыльца. Потом майор резко опустил руку — и плац снова стал точным прямоугольником из шинелей и блестящих пуговиц.

— Вольно! — скомандовал Крутов. — До построения в шестнадцать тридцать у вас свободное время.

Строй рассыпался на кучки курсантов. Ко мне уже бежал Володя с расстёгнутой шинелью, размахивая газетой «Советский спорт»:

— Серёга, да ты в историю вошёл! Смотри, тут про тебя…

Я взглянул на заголовок: «Курсант-герой — будущее советской авиации». На снимке изображён я, отдающий честь у Як-18.

Когда Володя сунул мне газету, в памяти всплыл тот самый кабинет в аэроклубе, где позавчера сидели они: двое «проверенных» журналистов с блокнотами «Союзпечати» и фотоаппаратом «Зенит».

Больше всего мне запомнилась Лидия Александровна — корреспондентка «Комсомольской правды». Брюнетка с васильковыми глазами, в строгом костюме цвета морской волны. Её голубой шарф, повязанный пионерским галстуком, резко контрастировал с седыми прядями у висков.

— Товарищ Громов, — начала она, раскрывая блокнот с золотым тиснением «СССР», — ваш поступок стал примером для миллионов советских юношей. Что вы чувствовали в решающий момент?

Я мысленно перебрал шаблонные фразы из стенгазет. «Чувство долга» звучало слишком сухо, «любовь к Родине» — пафосно.

— В тот момент я думал только об одном, — сказал я, глядя на трещину в штукатурке над её головой, — как спасти людей. Лётчик должен сохранять хладнокровие, этому нас учит…

— Аэроклуб имени Чкалова! — подхватила журналистка, записывая каллиграфическим почерком. — Верно ли, что ваши первые шаги в небо начались именно здесь?

«Если бы они знали, откуда я на самом деле…» — промелькнула мысль, но я кивнул:

— Да. Здесь меня научили не просто управлять самолётом, а чувствовать его. Как говорил Валерий Павлович — наш инструктор: «Если быть — то быть первым».

Иван Дмитриевич — второй журналист — щёлкнул затвором, поймав мой профиль в свете зимнего окна.

— Расскажите о ваших наставниках, — попросил он. — Кто вдохновил вас на этот путь?

Образ Крутова встал перед глазами: майор, ругающийся из-за перерасхода бензина, но ночью дописывающий характеристику для моего досрочного зачисления.

— Майор Крутов Павел Алексеевич, — ответил я твёрдо. — Он учил нас, что за каждым успехом стоит труд всего коллектива — от механиков до метеорологов.

Лидия Александровна одобрительно поджала губы, отмечая цитату.

— А ваши личные мечты? — спросила она, смягчив голос. — Кем вы видите себя через десять лет?

«Менеджером высшего звена», — так и просился этот ответ, но я с улыбкой произнёс совершенно другое:

— Хочу служить там, где буду нужнее всего. Как и все выпускники Качинского училища, мечтаю быть на страже воздушных рубежей нашей Родины.

— Прекрасно! — Воскликнула журналистка, чуть ли не хлопнув в ладоши, и перевернула страницу. — Скажите, как вы относитесь к славе? Не боитесь ли, что она изменит вашу жизнь?