Рыжий: спасти СССР 2 (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 37

Обед прошел в несколько напряженной атмосфере. И, честно говоря, я был рад, когда мы с телохранителем покинули мой отчий дом. В следующие выходные я пригласил родителей в гости по своему новому адресу. А пока сказал Илье, чтобы он подбросил меня в «Гастроном №1», он же «Елисеевский» на Невском. Перед тем, как ехать к общаге, следовало затариться. Я добро помню.

Молва бежала впереди меня, а скорее всего, Романов дал распоряжение по сети горторга. Потому что принят я был в «Гастрономе №1» как родной. Даже лучше. Здесь мне, в отличие от дома, ехидных с подковыркой вопросов не задавали, а отгрузили дефицитных деликатесов сколько моя душа пожелала, а денег взяли смехотворно мало. И с этими вкусностями поехали мы с Ворониным к общежитию ПТУ №144.

На вахте оказались «Дубль В», то есть — обе Валентины. Увидев меня, обрадовались. А еще больше — привезенным мною гостинцам. Я велел им собрать народ в Ленинской комнате, потому что это было единственное в общаге место, где имелось несколько составленных в стык столов и достаточное количество стульев. Петр Миронович, комендант, дал добро и сам, несмотря на свой суровый нрав, согласился посидеть с нами за столом.

Валентина Петровна осталась на вахте дежурить, а ее напарница, Валентина Мироновна кликнула девчонок и те принялись накрывать на стол. Из мужиков, не считая коменданта, подвалил пока только Вася Шрам. Мы с ним поручкались. Он оглядел нарезаемую и раскладываемую снедь, присвистнул. И тут же куда-то ринулся. Вернулся минут через пять с гитарой.

— Слушай, — сказал я ему, — а Степан Сергеевич, военрук, в общаге? Что-то я его не вижу.

Вася посмотрел на меня ошарашенно.

— А ты чё, Аркадьевич, не в курсах?

— Нет. А насчет чего?

— Так замели Сергеича-то! Болтают, убийство на него вешают.

— Что ты мелешь, папа! — сквозь слезы проорала Людмила Алексеевна. — Как Джермен может быть антисоветчиком!

— А вот так! — в сердцах выкрикнул всегда уравновешенный Косыгин и продолжил уже спокойнее. — Завербовали его в Австрии. Между прочим — через бабу, которая оказалась шпионкой… Я тебе давно говорил, что он у тебя бабник, а ты верить не хотела… По заданию ЦРУ хотел развалить СССР. Я знаю, о чем говорю. Он мне сам в этом признавался.

— Да не может этого быть, — не унималась его дочь. — Он же сын чекиста! Охранника самого Берии.

— Нашла о чем вспомнить… Ни Берии, ни Гвишиани-старшего давно уже нет… Много воды с тех пор утекло, дочка. И мир изменился и Союз… Слишком много по заграницам стали шастать… Враждебные голоса по радио по ночам слушать, вот и нахватались их гнили… Ты вот о бабнике своем воду льешь, а об отце ты подумала?.. Какая тень на меня ляжет?.. Зять Косыгина — агент зарубежных разведок!.. Кое-кто может втемяшить в башку Леониду мыслишку: может зять и тестя своего завербовал? То-то он вылез со своей реформой… Брежнев, конечно, не Хозяин, но ведь Подгорного-то, к примеру, не пожалел. Снимут меня со всех постов. А тебя попрут из твоей библиотеки. Да и Таньке с Алешкой жизнь могут сломать. Вот о чем надо думать… Так что, пока не поздно, подай на развод. Я похлопочу, чтобы вас развели без проволочек. Сама фамилию смени и детей уговори. Будете Косыгины, чем плохо?..

В дверь кабинета в доме в Архангельском, где происходил этот разговор, постучали.

— Да! — рявкнул Алексей Николаевич.

Дверь приоткрылась и в щель сунулась крысиная — как считала Людмила Алексеевна — мордочка горничной.

— Людмила Алексеевна, извините, там вас спрашивают!

— Кто там еще?

Горничная воровато оглянулась и сообщила громким шепотом:

— АНДРОПОВ!

— Сейчас я ему все выскажу! — подскочила Гвишиани.

— Держи язык за зубами, Люська! — рявкнул отец. — Помни, с кем говоришь!

Людмила Алексеевна уже не слушала. Она ринулась к двери, едва не размазав по стенке горничную, которую искренне ненавидела, подозревая, что та спит с ее мужем. Ворвалась в столовую, но увидев ледяной взор Председателя КГБ, разбилась о него, как о стену. Все то, о чем только что говорил ей отец, предстало перед ней с беспощадной ясностью. Боже мой, что будет с детьми! Они же только-только на ноги встали…

— Здравствуйте, Людмила Алексеевна, — сказал Андропов. — Прошу вас, сядьте. У нас будет трудный разговор…

Ноги и так ее не держали. Она рухнула на диван, забыв о ярости, которая душила ее минуту назад.

— Хочу сразу уточнить, Людмила Алексеевна, что ни на вас, ни на ваших детях сложившаяся ситуация не отразится. Я лично прослежу за этим. Более того, если такие факты все же будут иметь место, сразу же обращайтесь ко мне. Лично.

— В чем обвиняют моего мужа? — с трудом проговорила она.

— Это вы узнаете от него.

Гвишиани медленно выпрямилась.

— Мне разрешат свидание с ним?

— Простите, я не точно выразился. Вы узнаете это из его письма.

— Вы привезли его письмо, Юрий Владимирович?

— Вот оно. Прочтите.

Главный чекист страны протянул ей сложенный вдвое листок. Без конверта. Ну конечно же, он читал это письмо. Кто бы сомневался. Дрожащими пальцами Людмила Алексеевна развернула листок.

«Дорогая Люся! — начиналось послание. — Мне трудно писать тебе об этом, но необходимо. Чужим словам ты не поверишь. Чтобы тебе обо мне ни сказали, поверь, я желал своей стране только хорошего. И не моя вина, что это хорошее достижимо лишь через полное разрушение действующей общественно-политической системы. Я вполне отдавал себе отчет в том, что, возможно, радикальные перемены могут принести нашему народу много горя. Слишком глубоко он увяз в существующем строе. Многое пришлось бы выдирать с корнем. Тем не менее, я уверен, что со временем народ понял бы и простил меня. Меня и тех, кто за мною последовал бы. Простил бы в том числе и то, что мне пришлось пойти на сговор с иностранной разведкой. Я не видел иного выхода, но Родины не продавал. Моя Родина — это Грузия, которую я хочу видеть свободной и независимой. Как хочу видеть свободной и независимой твою Россию. Прости и ты меня, дорогая. Попрощайся за меня с детьми. Береги нашу внучку Катеньку. Прощай. Твой муж Джермен.»

Она подняла голову и посмотрела на молчащего Андропова непонимающими глазами.

— Что все это значит, Юрий Владимирович? — проговорила она. — Это не мог написать Джермен… Это фальшивка…

— Вы знаете почерк своего мужа, — равнодушно обронил тот.

— Что вы с ним сделали⁈ — истерично выкрикнула Гвишиани. — Отвечайте!

— Он напал на охранника. Отнял у него пистолет и застрелился. Врачи ничего не смогли сделать.

— Нет. Я вам не верю… Как он мог тогда написать это письмо? Разве ему разрешена была переписка?

— Попросил в камеру листок и авторучку. Объяснил это желанием во всем чистосердечно признаться. И, как видите, признался. Письмо мы нашли в камере.

— Это все ложь! Ложь! Проклятая ложь! — завыла она, падая на колени. — Как вы могли, палачи, убийцы! Чем он вам мешал!

Письмо выскользнуло у нее из пальцев и упало на ковер. Людмила Алексеевна вцепилась себе в волосы и выла, раскачиваясь из стороны в сторону, как простая деревенская баба. Председатель Комитета, аккуратно ее обошел, подобрал листок, положил его в кожаную папку и, не оглядываясь, покинул столовую загородной резиденции Председателя Совета Министров СССР.

Разумеется, я сразу позвонил Романову. Меня связали с ним незамедлительно.

— Добрый день, Анатолий Аркадьевич! — сказал он. — Как устроились?

— Спасибо, Григорий Васильевич, благодаря вашим заботам.

— Превосходно.

— Простите, Григорий Васильевич, что беспокою в выходной день, но есть ряд вопросов, которые требуют безотлагательного решения.

— Ну что вы, Анатолий Аркадьевич. Вы же видите, я у себя в обкоме. Какой там выходной. Столько дел накопилось.

— Так я подъеду?

— Подъезжайте. Свиридов вас встретит. Вы его знаете.

— Еду!

Звонил я первому секретарю Ленобкома из кабинета коменданта общежития. Положив трубку, вернулся в Ленинскую комнату. Там уже собрались все мои общажные друзья. Кроме тех, кто на лето укатил в родные края. Ну и Степана, конечно. Ждали только меня. Пришлось их огорчить.