Рыжий: спасти СССР 2 (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 30

Грузинская кровь не позволяла директору ВНИИСИ хранить верность супруге и намек этой, не слишком обремененной моральными устоями мадам, он понял, как надо, но сейчас ему было не до ее выпуклых прелестей.

— Алексей Николаевич у себя? — нетерпеливо осведомился он.

— Опять рыбку удит. Вот никак не дождусь к обеду, — разочарованно вздохнула она.

— На карьере или на Старице?

— На Старице.

— Схожу, потороплю его.

И он, не выпуская из рук дипломата, прошел дачный двор насквозь и, пройдя через калитку, направился к излюбленному месту на старице Москва-реки, где предсовмина любил сиживать с удочкой. Разумеется, его продвижение по этому маршруту не могло остаться незамеченным охраной. Однако родственника охраняемого лица не останавливали, хотя и по цепочке передавали сообщение о каждом его шаге. Кого другого уже бы тормознули, обшманали и в лучшем случае перенаправили бы в другую сторону.

На Старице у Косыгина было оборудован специальный павильон, где он мог удить рыбку с полным комфортом, даже если пойдет дождь. У входа в этот рыболовный дворец Гвишиани все же приостановил сотрудник «девятки», приложив палец к губам, призвал к молчанию. Гвишиани только раздраженно отмахнулся. Ну не поймает тесть лишнего карася, подумаешь! Сейчас на кону судьба мужа его дочери. Хотя, конечно, Джермен Михайлович, никогда бы отцу своей жены в этом не признался бы. Это все равно, что явиться на Лубянку с повинной. Из такого дерьма Косыгин зятя вытаскивать не станет.

— А-а, это ты, — отложив удочку, проговорил предсовмина.

Судя по мрачному тону — не клевало. Гвишиани опустился в шезлонг, что стоял рядом с соломенным креслом самого Алексея Николаевича. Тот налил запыхавшемуся зятю минералки. Спросил:

— Что у тебя стряслось?

— Сегодня ко мне в институт заходил Романов.

— Ну и что тут удивительного. Он сейчас в Москве.

— И ни один, а с этим Чубайсовым.

— Так это же один из птенцов твоего экономического гнездышка, чем же ты недоволен?

— По моему — это кукушонок… Вам известно, что он наговорил на комсомольской конференции?

— Нет, — слукавил Косыгин, который уже успел ознакомиться со стенограммой выступления Чубайсова, экстренно переданной ему на дачу по спецсвязи. — Никак не пойму, что тебя так волнует, Джермен?..

Гвишиани, который уже успел пожалеть, что неосторожно высказался в свою прошлую встречу с тестем насчет необходимости развалить всю систему, теперь старался следить за базаром. Поэтому он выдохнул, опростал стакан минералки и только тогда произнес:

— Романов сказал мне, что Чубайсовым заинтересовался Андропов, а тот откладывать дела в долгий ящик не любит.

— И правильно делает, — кивнул предсовмина. — Мой тебе совет, зятек, ты бы почистил у себя в институте и за его пределами, все что может тебя скомпрометировать. А то ведь Юра не посмотрит на память твоего отца…

Гвишиани кивнул. Совет почистить он понял по своему, подумав: «Надо позвонить Тенгизу…»

Микроавтобус Рижского автобусного завода, в просторечии просто «РАФик», бодро катил по Рублевскому шоссе, в 1977 году еще не забитому в обе стороны дорогими иномарками. Сидя рядом с Маргаритой, я испытывал своего рода ностальгию. Сколько раз на таких вот «РАФиках» выезжал я с опергруппой к месту предполагаемого убийства. Задница, пусть уже не моя, странным образом помнила эти не слишком-то мягкие, по меркам XXI века, обитые красным кожзамом, сиденья.

Моя спутница, любовница товарища Трошкина, мгновенно влилась в компанию молодых ученых, вызывая восхищенные взгляды молодых парней и неприязненные — девушек. Особенно — Маши Стругацкой, которая, похоже, всерьез вознамерилась меня склеить. Я возражений не имел, но пока не выбрал, кого мне предпочесть на сегодняшнюю романтическую ночь — королеву Марго или дочь популярного писателя? С другой стороны, Рита никуда не денется, а вот опередить Егорушку было бы неплохо.

По прибытию в Дунино, в место, где когда-то жил великий советский писатель Михаил Пришвин, Мария сразу почувствовала себя хозяйкой положения. Стала распоряжаться, что и куда положить и где поставить. Девчонок, включая королеву Марго, тут же подрядила готовить все, кроме шашлыка, который, как известно, женских рук не терпит. Благо на даче обнаружился вполне приличный мангал, а к нему — запас дров.

Я как человек наиболее опытный, быстро его раскочегарил, даже не имея жидкости для розжига. Пацаны тем временем, насаживали на шампуры кусочки промаринованного мяса, которое умудрился достать Марат. Когда дрова прогорели, образовав самые подходящие для жарки шашлыка угли, я приступил к готовке. Поначалу, ни о чем серьезном мы не говорили. Так — музычка, киношка, прочитанные книжки, институтские, мало мне понятные сплетни. И только потом речь зашла о вещах серьезных, к которым стоило прислушаться.

— По циклам Кондратьева сейчас в мировой экономике спад и к восьмидесятому году он достигнет точки депрессии, — заговорил Володя Фокин. — Понятно, почему Западу выгодно с нами сотрудничать! Капиталисты, за счет поставки наших ресурсов и наших закупок у них, намерены пересидеть этот период с минимальными потерями. Они это учитывают, а мы — нет.

— Точно! — подхватил Витька Васильев. — Благодаря нам, после восьмидесятого года у них начнется подъем экономики, а у нас спад, потому что не бывает так, чтобы у одних прибыло, а у других при этом не убыло. Закон сообщающихся сосудов.

— Отсюда и все эти Хельсинкские соглашения — дымовая завеса, чтобы обокрасть нас до нитки, — проворчал Марат Гафурин.

— Что же тогда будет с нами в восьмидесятых? — спросил Эрик Гольдштейн.

— А вот что, ребята, — встрял я. — Сначала они навяжут нам новый виток гонки вооружений, разместив в Западной Европе ракеты средней дальности с ядерными боеголовками, попутно развязав широкомасштабную пропагандистскую компанию о якобы нарушениях в СССР прав человека. Втянут нас в войну на чужой территории, таким образом создав не только дополнительное давление на нашу экономику, но и подорвав международный имидж нашей страны. Все это в конечном счете создаст напряжение внутри Союза, приведет к нехватке продовольствия и товаров первой необходимости. Уже сейчас за бугром стоит крик — требуют разрешить советским евреям свободно эмигрировать в Израиль. Думаете, это забота о том, чтобы еврейские семьи могли воссоединиться? Как бы не так. Ведь их не интересуют простые бухгалтеры, их интересуют ученые, инженеры и прочие специалисты, способные обеспечить им технологический прорыв. Верно, Эрик?

Гольдштейн потупился.

— Мама говорит, что неплохо бы уехать, — проговорил он. — Там тетя Хая, дядя Мойша…

— А ты что думаешь? — спросил Володя.

— А я не хочу… Они там всех молодых — и парней и девчонок — в армию гребут… И потом, куда же я без всех вас?

— Правильно, Эрик, не поддавайся! — одобрил я.

— Ну-у, мальчики! — послышался капризный девичий голосок с веранды. — Скоро вы там? Жрать хочется…

Мясо было готово, и мы потащили шампуры со скворчащими кусочками на дачную веранду, где девчата уже накрыли на стол, нарубив салатиков, колбасы и сыра, расставив бутылки с «Байкалом» и «Киндзмараули». Дядю Мишу, шофера микроавтобуса, понято, тоже пригласили. Для него предусмотрительный Володя захватил с дюжину бутылок «Жигулевского». Так что пир вышел на славу. Водила плотно поев и отполировав съеденное пивком, завалился спать прямо на веранде. А компания переместилась на берег Москва-реки, прихватив недопитое и гитару.

Сначала побренчали ребята, кто — Визбора, кто — Высоцкого, а потом шестиструнку взял я. Исполнил пусть и не в тему, грустную песню, на этот раз бессовестно обокрав Олега Митяева, «До Нового года…». Специально для девчонок, которым тут же взгрустнулось, особенно на словах:

Луна исполняет свой график,

И ниточка грусти тонка,

Сплетается медленно-медленно в шарфик

В немом ожиданье звонка.

Звонка, от которого эхо