Свадебное проклятье (СИ) - Колесова Наталья Валенидовна - Страница 46

— Ну что, намиловались? — сварливо интересуется старуха. — Не передумали, значит?

— С чего бы? — беспечно отвечает Маркус за двоих. — Ведь самое интересное только начинается!

— Ай-я! — совершенно с интонацией хозяйки Гу восклицает «птичница» (точно, сестры!) — Интересно ему! Дурак, как есть дурак!

Чэн разводит руками — вместе с зажатой моей.

— Таким уж я уродился, момо! Давайте поскорее приступим, а то вся наша брачная ночь так на этом кладбище и пройдет!

Дергая его за руку, возмущенно шиплю, а шаманка неожиданно разражается смехом, напоминающим совиное уханье — жутковатым, но очень подходящим обстановке. Совы поддерживают хозяйку пронзительными криками и хлопаньем крыльев: просто диковинный ансамбль сложился, птичий бэнд! Покачивая головой, старуха говорит даже с одобрением:

— Вот же дурачина отчаянный! Ну гляди, потом пеняй только на себя! — И с ходу начинает командовать: — Встали рядом! Молчим! Смотрим только вперед! Не двигаемся, не оборачиваемся, что бы ни случилось!

Моментально хочется обернуться; судя по напрягшемуся плечу жениха, ему тоже. Как в сказке о Синей Бороде: «Никогда и ни за что не открывай вон ту запертую дверь!» Переглядываемся, разминаем ноги, встаем поудобнее и крепче перехватываем руки друг друга.

Закрывшая глаза старуха принимается раскачиваться, вновь напоминая сушащееся на веревке белье, потом вертеться и подпрыгивать, трясти головой, делать выпады в стороны руками с зажатыми в них трещотками и бубенцами. И всё это — с непонятным бормотанием, сперва тихим, потом все более громким, пронзительным. Заклинания? Бессвязный набор слов и звуков, вводящий шаманов в священный транс?

Совы наблюдают за хозяйкой не менее прилежно, чем мы с Маркусом, иногда приподнимая крылья — точь-в-точь разминающиеся спортсмены, готовые по команде «старт» сорваться с места.

…И с клеканьем взлетают-таки со своих насестов-памятников, когда старуха вскидывает руки и замирает, будто сама превратилась в статую. Но связки колокольчиков в ее неподвижных руках продолжают дрожать, посверкивая в ярком лунном свете, звеня все громче и громче. Профессиональный навык? Или бубенцы и впрямь намекают на присутствие… кого? Птицы сменяют умолкшую хозяйку, наполняя кладбище разнообразными криками, уханьем, свистом, даже мяуканьем… Если кто из живых и оказался сейчас здесь (например, какой-нибудь безобидный расхититель могил), точно принял их за завывания кладбищенских привидений!

Проклятые орущие совы носятся туда-сюда, то поднимаясь до самой луны, то почти задевая наши головы; вскоре кажется, что над кладбищем кружит целая птичья стая. Накрывает своей тенью дальние могилы… или это подползают невидимые кладбищенские обитатели? Брр… Может, пора читать молитвы? Переступаю с ноги на ногу, касаюсь плечом плеча Маркуса; щурясь и кривясь от ветра, поднимаемого мощными крыльями, он кивает: мол, да-да, понимаю и разделяю… держись!

Вот и старуха отмерла, пошла по кругу — шоу продолжается. Провожаю ее глазами, насколько это возможно не поворачивая головы: шаманка скрывается за нашими спинами и вдруг коварно тычет связкой бубенцов меж нами, оглушая звоном и заставляя буквально подпрыгнуть. Может, специально провоцирует — автоматически обернемся, а старуха: «А-а-а, вы условие не выполнили, вон пошли!» Нет, опять завела-завыла свои странные песни, двинулась в обход нас и ближних могил…

Не знаю, сколько всё это длится — по моим ощущениям, скоро уже рассвет. Ноги онемели не только от усталости и неподвижности, но и от холода, которым в какой-то момент начинает ощутимо веять от земли, могил, памятников: словно кладбище вытягивает из нас тепло, сосет кровь из вен, саму жизнь из тела. Чэн крепко обнимает меня за плечи, то ли согреть и поддержать, то ли устоять самому. Мы по-прежнему молчим, лишь иногда непроизвольно выдыхая или охая от какой-нибудь мерзкой неожиданности — вроде ледяного прикосновения сзади к шее или неизвестно чьего ехидного смешка в самое ухо. Слова нам заменяют выразительные взгляды: «Стоишь? Держишься? Не бойся! Потерпи еще чуть-чуть. Еще немного…»

Заключительным — и эффектным аккордом, от которого я все-таки вскрикиваю — оказывается срывание с меня фаты. Вместе с волосами.

— Отлично! — резюмирует старуха осипшим, но уже человеческим голосом. Удивительно, что вообще может говорить, попой и повой-ка несколько часов подряд! Раз уж шаманка нарушила молчание, значит, и нам можно; и я огрызаюсь, осторожно ощупывая макушку — кажется, целый клок волос вырван:

— И что тут отличного?! Я так с вами облысею!

— Дай посмотрю, — Маркус осторожно изучает мою порушенную прическу и сочувственно цокает языком. — Да уж, прям до крови… Кто это сделал?

Оглядываю из-под его руки пустынное кладбищенское пространство. Ни следа от фаты и чьего-то присутствия. И правда, кто? Шаманка и ее совы — вот они, все перед нами… И зачем? Что за… некрохулиганство такое?

Старуха начинает стягивать свою пеструю лохматую шаманскую униформу. Всё, обряд закончен? Комментирует ворчливо:

— По волосам расстрадались! Радуйтесь, что головы еще на месте! Твоя фата, девушка, взята мертвецами в плату за службу.

Передергиваюсь.

— Это… как? За какую службу?

— А вот так вот! — передразнивает старуха противным голосом. — Теперь вас будут охранять духи, раз уж живые с этим не справляются.

Переглядываемся. Не знаю, что думает Маркус, а у меня в голове только: и ради этого мы торчали на ночном кладбище несколько бесконечных часов?! «Всё, идите, с вами благословение ду́хов!» Могла бы просто немножко помахать своим шаманским инструментарием и сразу это объявить!

— Спасибо за ваш труд, момо, — почтительно произносит меж тем мой жених… муж? — Теперь мы можем идти?

— Иди… а, нет, погодите! — Старуха ныряет куда-то вниз и выпрямляется с керамической бутылкой в руке. — Брачное вино же!

Ну хоть что-то от нормальной свадьбы! После отвешенных друг другу чинных поклонов опустошаю кубок, связанный красной лентой с чэновским. Еле сдерживаю гримасу: привкус у вина странноватый, какой-то затхлый… Землистый. Уж не мертвые ли его для нас приготовили?

— Пошли?

Теперь уже останавливает Маркус.

— Погоди, мы еще кольцами не обменялись!

— Я устала, давай лучше в машине…

— Ну уж нет, свадьба так свадьба! К-куда они запропастились? — Пока Чэн с озабоченным лицом охлопывает карманы, вспоминаю, чего еще не было на нашей супернеобычной свадьбе. Речей от родителей нет, банкета тоже, брачных клятв не давали, торт не разрезали… Подарочных красных конвертов от безмолвных и неподвижных каменных гостей тоже не дождешься.

А в светских новостях с подачи нашего пиар-отдела появится коротенькое сообщение, что свадьба госпожи Мейли Эбигейл и господина Чэна Маркуса прошла скромно, в узком кругу родственников в особняке на одном из островов, принадлежащих семье. Или что-то в таком же духе.

— Ага, вот! — торжествующий Маркус демонстрирует наконец обнаруженный в одном из карманов красный бархатный футляр. Пытаюсь разглядеть бренд на крышечке: незнакомый. Надеюсь, Чэн не слишком потратился, стараясь произвести впечатление на меня и мою семью. Потому что это трудно. Практически невозможно.

Словно прочитав мои мысли, он говорит смущенно:

— Эби, я пока не могу подарить кольцо, которое тебя по-настоящему достойно, так что подожди немножко. («Какую-нибудь тысячу лет, ага», — неожиданно просыпается моя вредная старушка. И где она была все эти жутковатые часы? Скрасила бы обстановку своим привычным брюзжанием) Заказал у одного старого ювелира по своему эскизу. Он сейчас не работает, но за работу взялся. Сказал, интересно ему.

Маркус открывает и зачем-то протягивает коробочку мне: оценить? Будто, если не понравится, тут же извлечет из кармана другое, на выбор. Да мне вообще все равно, натяну даже колечко от пивной банки! Послушно достаю кольцо и подношу к глазам, разглядывая оправленную в белое золото мелкую мозаику: две бабочки — символ любви и семейного счастья. Нефрит! Зеленый, белый, черный, красный, оранжевый, лавандовый…