Былые - Кэтлинг Брайан - Страница 4

За купанием ребенка в голову вдруг пришло, что его можно оставить себе. Кому какое дело? Явно не тем, кто его бросил. Никто другой не захочет кормить лишний рот, особенно столь странный. Во время купания Кармелла заметила, как трудно определить его пол. Ей не доводилось видеть ничего подобного этому крошечному половому органу. Ей попадались уродства у животных. Она знала, что люди от животных отличаются, но не сильно. Она одела чадо в платьице, оставшееся от дочери, и внесла драгоценный узелок обратно в спальню. От нафталина и вышивки на глаза навернулись слезы.

Она не видела их, когда вошла, но ощутила за спиной. Влажные кляксы в воздухе и аккуратные шаги. На сей раз страха не было. Теперь все голоса, все видения сгрудились в ее спальне. Они улыбались. Ребенок приподнялся на ее руках.

— Добрая мать, — услышала она, словно промолвила это сама спальня, — мы пришли воздать тебе хвалу за то, что ты приняла малыша в свой приют. Малыш слишком долго спал. Спал под землей, ожидая возвращения, чтобы проснуться и петь. Добрая мать, оберегай его и корми. Мы условимся с твоим священником. Благословлена будь.

Они ушли с великим порывом — бесшумным и без дуновения воздуха.

Кармелла с ребенком впали в глубокий сон на железной койке.

Отец Тимоти закончил заутреню и вешал балахон в длинном узком чулане, пропахшем фимиамом и паутиной. Услышал, как кто-то входит с другого конца пустой часовни. Быстро поднял взгляд и увидел Кармеллу.

Мысленно простонав, он решил, пока еще не развеялась аура священнодействия, уделить ей из милости несколько минут.

— Ах, Кармелла, вижу, ты пропустила службу, но не меня. Тебе есть что еще поведать о своих видениях в полях?

Он облачился в мирское и отвернулся, намереваясь увлечь ее на пыльную улицу, чтобы там покончить с разговором. Тут он осознал, что она все еще молчит в тенях.

— Кармелла, что-то стряслось?

Через несколько секунд молчание стало раздражать.

— Кармелла?

Тут, пока он невольно обмочил штаны, из того, что он принимал за нее, полыхнули и завизжали двадцать голосов. Их громкость и тембр возопили и ударили в отца Тимоти приливной волной. Изломанные октавы не упустили ни единого резонанса ни в нем, ни в тонком помещении. Они повторялись и сотрясали, покуда не остался только раскатывающийся стон.

— Слушай, маленький пастор. Нам многое нужно сказать. Слушай и внемли. Поднятое из земли чадо есть длань Господня созданная для Ворра. Стать ей зрячим оком слепой бури, чреватой угрозой для всего сущего, и расти ей вне оков времени. Она уже старше тебя, но потребуется еще год, чтобы ей завершиться. В сей краткий срок оберегай ее и женщину, которая ее приняла, пока их не призовут. Ты под присмотром, и ты подчинишься.

В Эссенвальде на свет являлся другой ребенок.

Гертруда Тульп горячо гордилась, что станет его единственным родителем. Госпожа Тульп гордилась многим. Независимость и решительность были путеводными звездами ее необычной юной жизни. Со времени после того, как она влезла в закрытый дом на Кюлер-Бруннен, они выросли по экспоненте. Рьяное любопытство завело в дом, таящий невозможное.

Тогда она была чуть моложе, и многие сбежали бы с криками при виде того, что она нашла в подвале: четыре искусственных человека воспитывали мальчика-циклопа. Но бакелитовые машины и их необыкновенная палата заворожили ее, превратив инстинкт скрываться в инстинкт сражаться. И она победила — ненадолго. Так она приняла на себя дом и одноглазого ребенка, которого звали Измаил, и наблюдала в изумлении, как тот расцветает и мужает. Этим мужчиной она овладела. Сейчас она приложила ладонь к животу и почувствовала, как двинулся ребенок. Не потому ли, что Гертруда вспомнила циклопа? Существовала немалая вероятность, что он и есть отец, и единственным ее страхом оставалось, что младенец родится с тем же уродством.

Все остальное в ее самодостаточном существовании, казалось, находилось под контролем, даже родители, вынужденные смириться с беременностью и безотцовщиной. В конце концов, зачатие случилось во время карнавала, когда мораль большей части обитателей Эссенвальда надевала маску. На любые опрометчивости и мелкие преступления в ходе этих дней старательно смотрели сквозь пальцы. Посему никто ничего не сказал — богатство и положение семейства Тульпов угождало ее любым потребностям. Но были и другие, негласные причины для этого сочувственного отклика. Гертруда заручилась крепкой дружбой с Сиреной Лор, одной из богатейших женщин в Эссенвальде. Сирена поклялась поддерживать и защищать ее. Даже когда Измаил обратил свои сексуальные авансы к Сирене, что для Гертруды втайне показалось не меньше чем благословлением. Всю приязнь Гертруды к уродцу уже исчерпали его требования, его копящиеся неудовлетворение и мелочная жестокость. Теперь же ее внимание было целиком приковано к растущему младенцу. Чрезмерную сексуальность Измаила и его потребность отведать и покорить каждый аспект своей новой жизни переуступили Сирене. В конце концов, это он, предположительно, исцелил врожденную слепоту Сирены, чудесным образом «забрав» недуг, диктовавший ей, как жить, пока в ее постель не заполз циклоп.

Во время своего последнего визита Сирена снова обсуждала с Гертрудой вероятность того, что ребенок принадлежит Измаилу.

— Интересна ли я еще Измаилу, проявляет ли он любопытство к ребенку? — спрашивала Гертруда.

Сирене претило лгать лучшей подруге, но истину, что он о ней и не вспоминал, было слишком больно произнести.

— Время от времени мы беседуем о родах, когда он справляется о тебе после того, как я возвращаюсь с наших встреч, — на деле он ни разу не заикнулся и не имел никакого интереса ни к Гертруде, ни к тому, чем занималась Сирена без него. Их отношения накалялись, но не поделилась она и этим.

— Можно ли быть с тобой при родах? — спросила Сирена.

Гертруда едва покачала головой, поджав губы и прикрыв глаза. Затем пристально посмотрела на подругу и ответила:

— Мне лучше быть одной. Родичи знают свое дело, вы станете друг другу мешать.

Сирена хотела было возразить, когда Гертруда перебила:

— Ты моя дражайшая подруга, и мы многое прошли вместе. Ты единственная знаешь об их существовании, и большего тебе знать не полагается. Конечно, я хочу, чтобы ты была со мной, но обстоятельства против.

Возникла секундная пауза, затем Гертруда продолжила:

— А еще ребенок может быть от него, и если он родится таким же, то я не хочу твоего присутствия. Прости за эту грубость, но мне действительно кажется, что иначе нельзя.

Сирена угадала истинный смысл слов, но не посмела о нем расспрашивать. Выпытывать мотивы и выворачивать столь болезненную почву — только посеять, взрастить и выпестовать больше боли, чем могут нести существующие реалии, спутанные по обе стороны родов. И она согласилась прийти, только когда за ней пошлют. Сирена поцеловала подругу, стараясь придушить трепещущую в сердце панику.

Гертруда воспользовалась возможностью выбраться из-под влияния Измаила и передать циклопа на руки кому-то с большими богатством и состраданием, чем когда-либо будут у нее. Она уже хвасталась перед родителями своей близостью с Сиреной и некими «друзьями» в доме, благодаря которым им не следовало ни о чем беспокоиться, а родители были только рады сократить свое участие и не задавать лишних вопросов. Знай они, что эти «друзья» — не люди, то еще задумались бы.

Родичи обитали в доме номер 4 по Кюлер-Бруннен задолго до появления Гертруды. Это были машины неизвестного происхождения — искусственные люди, гладкие и могучие, с рудиментарными заботливостью и преданностью, и при первой встрече у каждого посреди лба торчал единственный глаз. Но теперь Родичи стали новыми, переменившимися. Не теми бакелитовыми циклопами в полчеловеческого роста, какими она их увидела впервые. Ранее они были ростом с Измаила, пока тот был ребенком, и, подобно ему, смотрели единственным глазом. Ныне же выросли размером с нее, и у каждого стало по два глаза. Где-то и что-то изменилось, но Гертруда еще не знала в точности, что.