Былые - Кэтлинг Брайан - Страница 10

Старик вздохнул и ответил:

— Известно ли вам, что воздействие леса накапливается?

Флейшер выпрямился на скамье.

— Но этого не может быть, это невозможно.

— Многие вещи в Ворре не назвать возможными, но это не мешает им существовать. Так или иначе, этак вам не найти пропащих, они будут вас игнорировать и прятаться от ваших случайных вторжений.

Молодой человек вскочил, разозленный и раздраженный стариковским пессимизмом. Он ожидал помощи, а не этого.

— А еще ваши интервенции растревожат некоторых других обитателей.

— Кого? — бросил разочарованный купец с кривой усмешкой, продемонстрировавшей, что опыт еще не развеял и не выжег большую часть его отрочества.

— Прошу меня простить, но вы не в том расположении духа, чтобы обсуждать подобные темы. Думаю, нам лучше встретиться, когда я действительно вам понадоблюсь. Возможно, узнав побольше, вы придете с новыми, толковыми вопросами. Это было бы благоразумным перед тем, как и думать приближаться к Ворру, — Лютхен тоже поднялся, готовый оборвать их короткое свидание.

— Возможно, я не объяснился как полагается. Простите, если кажусь вам неготовым.

Священник тронулся с места — достаточно медленно, чтобы намекнуть следовать за ним. Они прошли вдоль стены часовни к выходу.

— Меня беспокоит ваше благополучие, а также сохранность леса и его обитателей, — сказал Лютхен, медленно поворачивая на углу и останавливаясь у двери.

— Я проявлю всевозможную бдительность.

— Вам известно семейство Тульпов?

Флейшера удивила внезапная смена темы.

— Да, конечно, я знаю декана Тульпа.

— А его дочь Гертруду?

Не успел Флейшер ответить, как Лютхен изогнул свой вопрос в ответ.

— Ей знаком молодой затворник, который недавно прошел через лес невредимым — возможно, он тот, кто вам нужен.

— Такого не может быть. Обычные люди не могут пройти там без последствий.

— Я не сказал, что он обычен. На свете есть многое кроме нас и лимбоя.

Флейшер осознал, что проигрывает этому скользкому старику.

— Благодарю, отец. Вам известно его имя?

— Да! «Да услышит Бог». «Руки его на всех, и руки всех на него».

Лицо Флейшера напоминало кубок из пустого кремния.

— Вам не хватает фактов, чтобы моя выдумка обрела для вас смысл. Его зовут Измаил. Прошу, закройте оконные створки перед уходом, — сказал Лютхен дружелюбно, затем снова кивнул и удалился.

Озадаченный Флейшер проводил старика взглядом, почесал в затылке, потом оглянулся в неф. Живой зеленый свет в другом конце теперь казался разбавленным и висел в стороне от алтаря скомканной кулисой. Лес на витраже потемнел, намекая на еще большую глубину композиции, чем раньше. Скромное окно вытворяло поразительные иллюзии.

Древо познания в середине картины затухло и теперь стало не более чем великой разлапистой тенью. Поистине, как и говорил старик, примечательная работа. Подойдя, Флейшер обнаружил в витраже что-то новенькое. Прямо над сегментом с пылающим мечом он заметил движение во тьме, блик на прозрачном стекле. Не уже виденные ленты с речами, но что-то плотнее, щурящее солнечный свет в сумрак.

Глаза. Вблизи казалось, что они подмигивают и меняют форму. Остроумный обман свинца и стекла, подумал он. Придающий впечатление, будто теперь ангел-меченосец блюдет за округой из уединения в глубине чащи. Он и все остальные дожидались, когда сдвинется солнце. Дойдя до алтаря и найдя веревку, Флейшер заметил уже с дюжину глаз, спрятанных на узком стекле. Трясущимися руками потянул за дрожащую веревку, и маленькая створка жалобно прихлопнула хитро исполненные очи. Тут Флейшер осознал, что это знак, дар или предупреждение. Покинул часовню и отправился восвояси; с каждым шагом он отбрасывал фрагменты знаний старого священника, но приберег привкус его предубеждения. Единственное, что сплотилось для него в факт, — так это существование человека по имени Измаил, ведавшего о Ворре больше любого другого. Теперь насущной задачей стало найти его.

Первые задокументированные случаи доставки этих существ из Ворра на континент относятся к годам основания Эссенвальда. Но были истории и о том, что исследователи обнаруживали их и привозили в Европу за века до того. Среди племен даже ходили сказки о некоторых живых, сношавшихся с предками деревни. Никто не знал, что они есть. Но дали им имя, переводившееся как «Из Прошлого», или «Предшествующие», пока наконец не утвердилось «Былые». Говаривали, что они — нежить, ангелы, духи во плоти. Известно же было только то, что они стары как сам лес.

Недавно высланные из Эссенвальда в фатерлянд сохранились в идеальном состоянии. Каждая деталь их сложенных, скомканных тел осталась нетронутой. От усиков на подбородках до ороговевших ногтей на пальцах ног. Изредка попадался один-другой без значительной части анатомии, и тогда считалось, что она украдена человеческой путаницей или движением земли на протяжении сотен лет. Выглядели они так же, как предыдущие образцы: угольно-черные, изломанные осколки людей, застывшие в вечном мгновении смерти. Но при ближайшем изучении оказалось, что облепившие их листья, лозы, перья и чешую снять нельзя. С других тел их с легкостью распутывали или срезали вместе с остальным мусором из захоронения. Здесь же растительные и животные материи врастали, становились кожей и самой тканью существа. Эти тела, как и прочие, привозили самолетами на родину, где препоручали профессиональной опеке новообразованного факультета анатомии палеолита при Гейдельбергском университете.

То, что упрямые инородные субстанции неотъемлемы, обнаружилось, только когда приняли решение анатомировать вторую поставку. Однако в полное недоумение исследователей ввергли консистенция и конституция костей.

Впрочем, все это не шло ни в какое сравнение с пробуждениями.

Первым был V Эсс. 43/х. Когда прозекторы наклонились для нового разреза, V Эсс. 43/х сжал на скальпеле считавшуюся мертвой плоть, после чего хирург бросился из палаты в слезах. Три дня спустя оно раскрыло твердую ладонь, словно иерихонскую розу. Через месяцы оно уже сидело и двигало головой, реагируя на обращения. Когда пробудился второй, образцы переместили в укромное место, и их существование осталось под покровом великой тайны.

Все более и более прояснялось, что они никогда не были людьми, не сходили с кривой тропинки, ведущей от обезьяны к человеку. Они просто нечто иное. Настолько иное, что находятся вне всего известного разнообразия тканей млекопитающих.

Дом престарелых имени Руперта Первого примостился в верхней части восточного района Цигельхаузен — перевернутого аппендикса Гейдельберга, зажатого между массой Оденвальдского леса и изгибом реки Неккар. Ранее три скрупулезно вычищенных этажа служили последней гаванью для престарелых академиков, давно освободивших свои высокие посты в университете. Небольшая компания вдовцов и убежденных холостяков чаровала и ехидничала, ныла, хохотала и сетовала днями напролет, пока их комнатки становились все меньше в прямой пропорции к их контролю и пониманию современного мира. Они мягко проваливались в разрастающееся сияние прошлого. Здесь расцветали воспоминания, освещая путь до самой маленькой деревянной каморки на свете. В верхнем этаже, под свесами островерхой кровли из красной черепицы, находилось несколько личных спален. Второй этаж разбили на дормитории и комнаты отдыха. Первый отвели для трапез, досуга и приема посетителей. Там же кипели кухня и другие подсобные помещения. Снаружи находился чрезмерно ухоженный сад, окруженный заборами под боком здания в форме «Г» и ловивший солнце долгих вечеров.

Сюда-то их и поместили, высоко на чердак. Смотровые столы сменили на койки и стулья. И почти неохотно выдали им пижамы и ночнушки, повисшие на черных худосочных телах, словно на паре потерянных безработных пугал. Особым постояльцам выделили собственный персонал и медсестер, никогда не общавшихся с другими обитателями дома. В университетском котле сплетен блудило слишком много слухов. Здесь же, на чердаке в пригороде, любые сплетни списывались на старческую путаницу. Никто не ожидал, что находки протянут долго, так что жилье и уход организовали второпях, в качестве временной меры.