Таких не берут в космонавты. Часть 3 (СИ) - Федин Андрей - Страница 7

Он поднял руки на уровень груди и резко шагнул мне навстречу. Дохнул в меня смесью табачного дыма и алкогольного перегара. Бросил в мою голову кулак: целил он в кончик моего носа.

— Ха! — сказал Шипуля.

— Ха, — ответил я.

Сместился влево — рука толстяка будто отогнала табачный дым от моего лица.

Пугливо вскрикнула Иришка. Я заметил похожие на одинаковые бледные маски лица Ермолаевых.

Пробил по опорной ноге толстяка.

Он снова махнул руками — на этот раз двумя сразу, как крыльями. Заодно и ногами. Но не взлетел. «Рождённый падать летать не может», — вспомнил я любимую фразу своего тренера.

— Хо! — выдохнул Роман.

Воздух покинул его лёгкие, когда спина толстяка врезалась в землю. Шапка Шипули укатилась в сугроб. Я на шаг увеличил дистанцию между собой и замершим на земле телом.

— Ух, ты! — хором воскликнули пионеры.

— Ааать! — снова выдохнул толстяк.

Он закряхтел, повернулся на бок. Сейчас Шипуля походил на тюленя. Толстяк запрокинул голову, взглянул на меня. Свет фонаря всё же коснулся его лица — я прочёл в глазах толстяка удивление и злость.

— Убью! — пообещал Роман. — Щас…

Толстяк ударил по земле руками-ластами. Поднялся на колени. На пару секунд замер — будто проверил, раскачивалась ли под ним тропинка. Вновь закряхтел и всё же выпрямился.

Он вновь отыскал меня взглядом. В нелитературных выражениях сообщил: моя жизнь добралась до своего финала, финал её будет печален. Пообещал, что мучиться я буду долго.

Шипуля взглянул на меня исподлобья. Учёл прежнюю ошибку: он тоже расстегнул пальто, а затем и вовсе снял его и бросил в руки одного из братьев Ермолаевых. В другого Ермолаева он метнул шарф.

Я последовал примеру Романа: передал своё пальто Иришке. Отметил, что мой соперник без пальто стал чуть уже в плечах. Но объём его талии будто бы не уменьшился.

— Убью! — повторил Шипуля.

Он расставил руки, будто приготовил для меня дружеские объятия.

— Давай, — согласился я. — Рискни здоровьем.

— Отлупи его, Вася! — потребовала стоявшая позади меня Иришка.

В её голосе прозвучали азартные нотки.

— Вася, бей его! — крикнули с вершины горки пионеры.

Они подобрали с земли портфели, но к школе не поспешили.

Братья Ермолаевы промолчали — лишь переглянулись.

Шипуля так и рванул ко мне: с расставленными руками. Я тоже шагнул к нему — впечатал ботинок в его живот. Толстяк не опрокинулся. Замер. Чуть приоткрыл рот. Второй удар я нанёс ему по печени — левой ногой.

Удар под рёбра будто бы не достиг цели.

«Раз, два, — отсчитал я. — Дошло».

Шипуля прикрыл правый бок локтем. Согнулся в поклоне и тут же опустился на колени. В моё лицо он не посмотрел — зажмурил глаза. Медленно завалился на бок. Поджал ногу, а левый висок прислонил к снегу.

— У-у-у! — выдохнули пионеры.

«Королевский нокаут», — вспомнил я слова тренера.

Ермолаевы засуетились. Но к толстяку они не подошли — топтались на месте. Мальчишки на горке поздравляли друг друга с моей победой; комментировали мой удар, размахивали руками и ногами.

Я повернулся к Иришке — встретился взглядом с её глазами.

— Вася, а… что с ним? — спросила Лукина.

Она показала портфелем на Шипулю — тот стонал, но не шевелился.

— Жить будет, — ответил я. — Не обращай внимания. Пока он спрятался под лавку.

— … У-у-ка… — выдавил толстяк.

Я заправил рубашку в брюки, отряхнул прилипший к штанинам снег. Присел, завязал на ботинке шнурок.

Кровь весело бурлила в венах — требовала продолжения поединка.

Братья Ермолаевы вспомнили о сигаретах, выпустили в мою сторону две струи табачного дыма.

— Су-у-ка, — повторил Шипуля.

Прежнего веселья в его голове я не услышал. Различил только ярость. Роман упёрся ладонью в снег и снова встал на колени. Локоть от рёбер он не убрал. Но уже дышал: шумно и будто бы судорожно.

Мальчишки на горке притихли, словно ожидали «второй раунд» (или уже третий?) Во взгляде Иришки снова промелькнула тревога. Я замер в четырёх шагах от толстяка. Наблюдал за тем, как он поднимался с колен.

— Всё, москвич, — едва слышно произнёс Роман. — Тебе конец. Убью.

Он всё ещё кривил губы от боли. Но уже стоял на ногах, слегка пошатывался. На его виске белел снег. Шипуля пристально посмотрел на меня исподлобья. Дожидался, когда завершится качка.

Роман сунул руку в карман брюк, вынул оттуда… Сперва мне показалось: толстяк сжал в руке свинчатку. Но «свинчатка» блеснула — из неё выскочило лезвие. Я услышал тихий щелчок фиксатора.

Шипуля приподнял и вытянул перед собой правую руку. Он показал лезвием ножа на мой живот, сощурил глаза. Я заметил, что острие ножа шевельнулось, словно рисовало в воздухе невидимый штрих.

— Убью, — произнёс толстяк.

Говорил он едва слышно — его голос походил на шипение.

— Смотрите, пацаны! — крикнул стоявший на горке мальчишка. — У него нож!

Шипуля снова скривил губы — на этот раз в улыбке.

Вперёд мы шагнули одновременно.

— Вася! — воскликнула у меня за спиной Лукина.

— Убью, — повторил Роман.

— Попробуй, — сказал я.

Шипуля дёрнулся вперёд. Словно сделал выпад рапирой. Целил в мой живот.

Я сохранил дистанцию — Роман не дотянулся.

Он ухмыльнулся. Сплюнул мне под ноги.

Я ударил его по руке. Носком ботинка. Резко. Снизу вверх, как учили на тренировках.

Шипуля разжал пальцы — нож взлетел к небу.

— Ать! — выдохнул Роман.

— Вася! — крикнула Иришка.

Я опустил ногу на землю. Тут же сложился, кувыркнулся вперёд. Ударил толстяка по голове. В падении. Тяжёлым советским ботинком. Услышал, как треснули нитки на моих штанах.

Я приземлился на снег, откатился в сторону. Увидел, как падал Шипуля: будто срубленное дерево. Толстяк распластался на тропинке, не шевелился. Я вскочил на ноги и замер.

Ко мне подошла Лукина.

— Вася, с тобой всё в порядке? — спросила она.

Я снова отряхнул брюки. Увидел, как рванули к распластавшемуся на тропинке толстяку Ермолаевы.

Один из братьев уронил в снег портфель, стал перед Шипулей на колени, склонился к его лицу.

— Живой? — спросил я.

Ермолаев поднял на меня взгляд и кивнул.

Тут же добавил:

— Дышит.

Я посмотрел на Иришку и запоздало ответил:

— Со мной всё нормально, сестрёнка. Не переживай.

Поднял с земли нож. Взглянул на него лишь мельком. Убрал в рукоять клинок, спрятал нож в карман.

Заметил, как Шипуля пошевелился. Услышал его стон.

Принял из рук двоюродной сестры пальто и шапку. Оделся. «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…» — снова зазвучала у меня в голове песня. Ветер метнул мне в лицо порцию крохотных колючих льдинок. Я зажмурился.

Иришка дёрнула меня за руку и попросила:

— Вася, идём. Скорее. Мы в школу опоздаем.

Мы обошли по краю тропы толстяка (тот пошевелил руками и ногами — Ермолаевы усадили его на землю). Направились к школе.

— Пацаны, вы видели это⁈ — прозвучал на горке звонкий мальчишеский голос. — Как он его⁈ Ногой! По башке!

Другие голоса ему ответили:

— Клёво!

— Здорово!

— Я тоже так могу!

— Покажи!..

По пути к школе я всё же ощупал руками швы на своих брюках — надрывов не нашёл. Хотя точно слышал: затрещали нитки, когда я отвесил Шипуле свой коронный удар в падении.

Осмотрела мои брюки и Иришка (там, где я их только что ощупал). Она заверила меня, что продукт советской лёгкой промышленности в целости пережил мой акробатический трюк.

— Что это вообще было? — спросила Лукина. — Мне показалось, что ты поскользнулся. А потом хрясь!..

Иришка взмахнула портфелем.

— … Твоя нога ему прямо по голове врезала. У Шипули, наверное, искры из глаз полетели.

Лукина улыбнулась.

— Это приём такой, — сказал я. — Хитрый. Я его полгода отрабатывал. В Москве.

Иришка покачала головой.

— Здорово получилось, — заявила она. — Только… бамс! И Ромка уже на снегу лежит. Как мешок с песком.