Грач - Макгоуэн Энтони - Страница 9

Кенни иногда начинал глухо гудеть себе под нос и говорил, что это помогает ему уснуть, но мне кажется, он понимал, что рано или поздно я не вынесу его гудения, сдамся и расскажу историю. Обычно этим и заканчивалось.

Но сегодня я был слишком расстроен и раздосадован. Если история, которую я ему расскажу, окажется интересной, он от меня ещё несколько часов не отстанет, требуя продолжения. Чтобы побыстрее закончить этот паршивый денёк, я решил наплести Кенни что-нибудь совсем уж бредовое.

— Ну ладно, — сказал я. — Сиди тихо и слушай.

Иногда слышно, как человек улыбается, — звук улыбки похож на то, как шуршит обёртка, когда разворачивают подарок.

За этим звуком раздался другой, скребущий. Кенни встал с кровати и впустил Тину. Она всегда спит у него на кровати, упёршись задницей прямо ему в лицо.

— Как история называется? — спросил Кенни, когда улёгся обратно в кровать. Тина устроилась у него под боком.

— Она называется «Грач».

— Она, что ли, про нашего Грачика?

— Конечно про него. А может, и нет. Без разницы. Короче, жил на свете грач. Он был совсем молодой, почти птенец, и ничего не смыслил в том, что надо и что не надо делать, чтобы остаться в живых. В один прекрасный день его убил ястреб-перепелятник. Потому что так устроено в природе. Сильные убивают слабых, а потом их съедают.

— Неправда! — воскликнул Кенни.

— Заткнись.

— Но он же его не съел. У тебя в истории неправильно. Грачик жив.

— Ладно, давай по-другому. Ястреб не съел этого грача, потому что двое обалдуев решили, что могут его спасти. Он промучился у них ещё пару дней, а потом умер и отправился в мусорный бак. Из этого можно сделать вывод, что в законы природы вмешиваться не надо, потому что в них всё равно невозможно ничего изменить, а для грача было бы лучше, если бы ястреб его сразу убил и съел. Всё. Конец.

Я взглянул на Кенни. Он лежал с перекошенным лицом, заткнув пальцами уши.

Я почувствовал себя конченым подонком. Такого ещё никогда не бывало — чтобы я причинил Кенни боль. Чтобы нарочно сделал ему больно. Я себя за это ненавидел. Скорее всего, я и сделал это только потому, что мне была нужна убедительная причина для ненависти к себе. Нашёл чёрную пещеру ненависти и заполз в неё, как упырь в заброшенную могилу.

Я долго пролежал без сна. Сначала я услышал, что Кенни задышал медленно и размеренно. Потом — как тяжело и устало поднимается по лестнице отец. Подождав ещё — не знаю, сколько точно, потому что, когда лежишь без сна, время течёт очень странно, — я встал с кровати, тихонько спустился на кухню и заглянул в Грачикову коробку. Кенни наложил ему туда веточек, листьев и сухой травы. Наверно, хотел изобразить гнездо.

— Привет, Грачик, — сказал я.

Грач снизу вверх смотрел на меня, а я — сверху вниз — на него. С проплешинами на спине и груди он выглядел не очень. Я погладил его, и он на этот раз не стал драться. Вынув грача из коробки, я сел на пол и посадил его себе на коленку. Он сидел смирно и покорно — дикие животные ведут себя так, только когда умирают. Плакал я скорее не по умирающей птице, а по себе, по Кенни и по отцу. Но и по Грачику я тоже, конечно, плакал.

14

Оттого что вечером я не задёрнул занавески, яркие лучи солнца разбудили меня совсем рано утром. Первой моей мыслью было растолкать Кенни и попросить прощения, но потом я подумал, что лучше этого не делать. Он легко забывал плохое, а если я напомню ему о вчерашнем, он только снова расстроится. Перед отцом мне тоже было неудобно. Я понимал, что он хороший, добрый человек, а с тех пор как у них всё образовалось с Дженни, стал вдобавок и хорошим отцом. Но я всё ещё был слишком зол, чтобы перед ним извиниться.

Злость, между прочим, не такая плохая штука. Она придаёт тебе сил, будит желание что-то сделать, вместо того чтобы просто свернуться калачиком и умереть.

И мне очень захотелось сделать одну вещь.

Вчера я был жалким неудачником. Я увязался за Сарой, как бездомный пёс или как дурной запах. Как прилипчивая туалетная вонь. А потом её брат поизмывался надо мной, хотя и был один, без своих дружков.

Я решил, что всё исправлю. Что сегодня всё будет по-другому: я разберусь со Станно, а потом попрошу прощения у отца и у Кенни.

Я оделся. Тина, судя по тому, как она на меня посмотрела, хотела попросить еды, но потом примостилась обратно под бок к Кенни. Собакой она была глупой, но что-то всё-таки соображала.

Хлебнув молока прямо из пакета и схватив со стола горбушку хлеба, чтобы съесть по дороге, я успел на ранний автобус. Когда я приехал к школе, никакие засранцы у задних ворот ещё не кучковались. Во дворе болталось только несколько ботанов, которые всегда приезжали задолго до начала уроков.

Немного погодя двор начал наполняться. Несколько ребят поздоровались со мной, я что-то пробурчал им в ответ.

А потом появился он.

Станно.

Он шёл в сопровождении обычной свиты. Лицо у него было бледное, и выглядел он так, будто плохо себя чувствует.

Отлично.

Я очень надеялся, что ему плохо.

И собирался сделать так, что он почувствует себя гораздо хуже.

Я всё продумал. Я встану у него на пути, прямо здесь и сейчас. Скажу ему, что он скотина и трус и что без своих мордоворотов он никто. Потом ударю. Один раз, точно в зубы, как в кино. Он, как мешок с дерьмом, повалится на землю. А я пойду найду Сару и приглашу её на свидание.

План был великолепный, с этим всякий согласится.

Если он идиот.

Когда я двинулся навстречу Станно, меня охватил нервный, дёрганый задор. По спине и по рукам будто побежали противные насекомые. На ходу я почёсывался, как блохастая собака, и одёргивал одежду.

Приятели Станно заметили меня раньше, чем он сам. И с первого взгляда поняли, что сейчас что-то будет. Один из них толкнул Станно локтем, но тот никак не среагировал, как бы задумавшись о своём, о чём-то гораздо более важном. Казалось, все взгляды устремились на нас. Вопли, галдёж и смех утихли, и над школьным двором повисла мёртвая тишина.

Наконец Станно обратил внимание на происходящее. Он взглянул на меня и попытался придать лицу такое же грозное выражение, как у его спутников. Но с ним по-прежнему что-то было не так. Это прибавило мне уверенности. Он же боится до усрачки. Боится меня. Раньше ничего похожего не случалось. До него, видать, дошло, что сейчас я с ним поквитаюсь и он не сможет мне помешать.

С самого начала я надеялся, что нужные слова сами собой придут мне на ум, как они приходят положительным героям, которые всегда говорят что-нибудь запоминающееся перед тем, как прикончить негодяя.

Но теперь, когда я стоял лицом к лицу со Станно, мне ничего такого в голову не приходило. Ему, судя по всему, тоже. Он смотрел на меня в упор, но не мог сфокусировать затуманенный взгляд. Никто не понимал, что происходит. Один из приятелей снова толкнул Станно в бок. Они привыкли, что он ведёт их за собой, показывает, что надо делать. А он стоял неподвижно, как истукан.

Действовать пришлось мне. Бить Станно просто так, на ровном месте и как бы ни с того ни с сего не хотелось. Поэтому я толкнул его в грудь. Я думал, от моего толчка он упадёт, как я накануне вечером. И после этого всё начнётся. Он очухается и бросится на меня. Вот тогда я ему врежу. Одного раза будет достаточно. Потом он с приятелями, скорее всего, отделает меня до полусмерти, но это уже не важно.

Толкнул я довольно неловко. Расстояние между нами было слишком большим — я дотянулся до него, только полностью выпрямив руки. Толчок получился как у маленького ребёнка. Он не мог ни причинить противнику боль, ни заставить его попятиться.

Станно и не попятился. Вместо этого он рухнул, как будто получил кирпичом по башке.