Грач - Макгоуэн Энтони - Страница 8

Единственное, что мне теперь светило, — это долгий путь домой. Но в каком-то смысле я ещё неплохо отделался. Например, не попался на глаза Саре.

Я вышел из-за микроавтобуса и столкнулся с прохожим. Он отшатнулся от меня, а я принялся было извиняться.

Но тут увидел, кто передо мной.

Пару секунд он озадаченно на меня смотрел, а потом его лицо будто окаменело.

— Ты чего тут делаешь, педик? — спросил Пит Станхоуп.

11

До этой минуты я твёрдо знал, кем мы с Питом Стэнхоупом приходимся друг другу. Он с его компанией были львами, а я со своей — разбегающимися от них зебрами и газелями. Это, конечно, полная фигня, но мы хотя бы понимали, что они — хищники, а мы — добыча. И это придавало нам немножко сил.

Но сейчас я попался на том, что прятался у его дома и шпионил за его сестрой. От этого я почувствовал себя слабым и виноватым. И стал заикаться, чего не случалось со мной уже много лет.

— Н-н-н-ничего.

Я заикался, когда был маленьким. Наверно, это было как-то связано с тем, что от нас ушла мама. Помню, как в третьем или четвёртом классе, отвечая на уроке, я спотыкался на слове «мисс». «М-м-м-м-м- м-м-м-м-м-м-м-м…» — подолгу мычал я, и весь класс смеялся надо мной, а мисс Уэнтворт в конце концов теряла терпение и выходила из себя. Но потом я от заикания избавился. Сам не знаю как. Но ведь бывает же, что плохие вещи проходят сами собой.

А потом вдруг возвращаются.

— Тогда пр-р-р-р-роваливай, — передразнил меня Станно, сделал шаг и толкнул меня в грудь. От неожиданности я потерял равновесие и полетел на проезжую часть. Хорошо, не было машин, а то бы меня переехало насмерть.

Иногда я мечтал сойтись со Станно в честной драке, один на один, так чтобы нам не мешали его болваны. Но сейчас я был растерян, а не зол, и драться не мог.

Я приподнялся на локте, думая только о том, как бы поскорее улизнуть, как побитая собака.

Он, вместо того чтобы пару раз наподдать мне ногой, просто молча смотрел на меня сверху вниз. Потом глаза у него расширились, он улыбнулся, но улыбка мгновенно сменилась гримасой отвращения.

— Это ты из-за неё, да? — спросил он.

— Что?

— Из-за девчонки. Ты…

— Нет!

— Не «нет», а «да». Ты же… как это… преследуешь её!

— Нет!

Но залившиеся краской щёки выдали меня с потрохами.

— А то я не вижу! — сказал он. — Ты же, урод, небось подглядывал за ней? Хотел подобраться к окну спальни? Вот же грязный извращенец!

Станно несколько раз пнул меня. Я стерпел, закрыв руками голову.

Когда ему надоело пинать, он сплюнул на меня и пошёл прочь.

12

Когда я добрался до дома, уже стемнело. На обратном пути настроение у меня с самого начала было паршивое, а к тому времени, как я подошёл к нашему заднему крыльцу, ночная чернота заливала меня, как вода — трюм тонущего корабля.

Свет из окон слепил глаза. Пахло готовкой, в гостиной работал телевизор. Отец смеялся над юмористическим шоу. Много лет после маминого ухода он вообще не смеялся, а теперь, казалось, хохотал без перерыва. Будто скопил в себе долгие годы смеха, а потом решил потратить накопленное.

Но я сдуру решил, что отец смеётся надо мной.

— Это ты, Ники? — крикнул он. — Если да, то на чай ты опоздал.

— Купил бы мне долбаный телефон, я бы не опаздывал, — огрызнулся я. Вместо «долбаный» я употребил настоящее слово, которое «долбаным» заменяют.

Только открыв рот, я понял, как сильно бесился из-за этого телефона. У всех моих приятелей были мобильные телефоны, и только у меня не было. Отец говорил, что я могу заработать на него по выходным, но в городке невозможно было устроиться никем, даже разносчиком газет. Газет больше никто не выписывал, все читали интернет.

В гостиной наступила тишина. Похоже, там выключили телик.

Потом оттуда появился отец и с отсутствующим лицом встал в дверях кухни. Под отсутствующим выражением скрывалась ярость. Я видел такие лица у завсегдатаев паба, когда они выходили наружу подраться.

В ярость его привело то, что я на него ругнулся. Никогда раньше я этого не делал. Мне было плохо, хотелось плакать, но вдобавок ещё разбирала злость. Не на отца, а на всё вообще. Отец просто подвернулся мне под руку.

— В этом доме таких слов не используют, — сказал он.

— Да ты-то сам как ругался, как напьёшься. И это у тебя было дерьмо, и то дерьмо.

— Перестань, Ники.

Но я уже разошёлся.

— И жрать было вечно нечего. Мы с Кенни два года на тостах без ничего прожили.

— Я старался как мог.

— Ага, но получалось одно дерьмо.

Отец отступил на шаг и отвёл назад руку, словно замахиваясь для удара. Уворачиваться я не стал. Хватит с меня, науворачивался. Но тут появилась Тина и подняла лай — она всегда так делает, когда начинается буча.

— Давай, бей. Ты это хорошо умеешь, — сказал я. — Дерьмовые отцы без этого не могут.

Но он не стал меня бить. Да и, скорее всего, не собирался. Даже в худшие свои времена он почти не давал воли рукам.

— Почему все кричат? — спросил выросший у него за спиной Кенни. — Тина этого не любит. Она от криков огорчается. И Грачик тоже. Ему, чтобы поправиться, нужен покой.

Грачик. Я совершенно о нём забыл. Мне захотелось узнать, как он. Но расспросить про него или пойти проведать значило бы уступить. А я уступать не собирался.

— Заткнись, Кенни, — сказал я. — Мне глубоко наплевать на твою кретинскую птицу.

Я протиснулся между отцом и Кенни и пошёл на второй этаж. Тина как заводная лаяла мне вслед. Наверху я с такой силой захлопнул за собой дверь спальни, что задрожал весь дом. В спальне я рухнул на кровать, зарылся лицом в подушку и лежал, как мёртвое тело. Мне, собственно, и хотелось быть мёртвым телом, потому что мёртвое тело ничего не чувствует.

13

Спальня у нас с Кенни одна на двоих, так что я знал, что он скоро появится.

— Отец сказал, что ты чокнутый придурок, но, наверно, у тебя был тяжёлый день, — заявил Кенни, натягивая пижаму «как у Человека-паука».

Она появилась у него уже очень давно, и теперь пижамные штаны с трудом доставали ему до колена, но каждый раз, когда отец выбрасывал пижаму в помойку, Кенни упорно доставал её из мусорного бака. Не уверен даже, что ему как-то особенно нравится Человек-паук. Но к этой пижаме он прикипел.

Я ему ничего не ответил, поэтому он продолжил:

— Грачик поел червяков, ему стало получше, и он походил по коробке, но потом ему опять стало плохо, и отец сказал, что у него, наверно, микробы и что он принесёт лекарство, чтобы этих микробов убить. Ещё отец сказал, что, если мы немного подождём, ты придёшь, поужинаешь и поиграешь с Грачиком, но ты не пришёл.

— Кенни, замолчи. Я пытаюсь заснуть.

Я и забыл, что остался голодным. Но идти есть было уже поздно.

— Хорошо, — сказал Кенни. — Тогда расскажи мне историю.

Когда мы были маленькие, я много читал Кенни вслух. Книжки мы брали в библиотеке, потому что дома у нас книг не было, вернее, была одна, про рыбалку — мама подарила её отцу на Рождество до того, как ушла.

Кенни нравилось, как я читаю, но ещё больше он любил, когда я рассказывал истории собственного сочинения. Он их называл «говорильные истории». Как мне кажется, в говорильных историях ему больше всего нравилось то, что они могли продолжаться без конца, тогда как любая книга рано или поздно кончалась. Он каждый раз боялся, что книжка закончится быстрее, чем он успеет к этому приготовиться.

— Нет, — сказал я. — Ложись спать.

— Без истории не могу.

— У меня сейчас неподходящее настроение.

— Если не расскажешь историю, я буду гудеть.