Фрейлина (СИ) - Шатохина Тамара - Страница 7

Не давали покоя слова врача о бугристости головы. Вряд ли у каждого она ровная, как бильярдный шар. И небольшие бугорки кое-где ощущались пальцами — да. Но их же не должно быть видно под волосами?

Хотя здесь мне не стоило бояться повторения той моей истории, Тая по определению не могла быть плохонькой. Это жена следующего императора продумано набирала фрейлинский штат из надежных, но невзрачных девушек, зная о похождениях мужа в прошлом цветнике.

А при Николае I набирали исключительно смазливых девиц, задача которых была не только прислуживать императрице и великим княжнам, но и (по его словам) поражать иностранцев и подданных Его Величества красотой дворянок России и великолепием их наряда.

Мовешками (от mauvaise — «дрянная») называли тех, кто вел себя неподобающе, нарушал дисциплину и ленился.

Парфетка произошло от французского parfaite — совершенство. Парфетками гордо назывались лучшие воспитанницы.

Отложив зеркальце, я осторожно повернулась набок и попыталась уснуть — назло злому провиде́нию и нервному ознобу.

Долго лежала с закрытыми глазами, но сон не приходил. Будто и слабость, и усталость есть, отдохнуть бы, а что-то не дает. Да и странно бы иначе, если плохо и не так физически… Морально плохо и даже жутковато слегка.

Не по причине немыслимой красоты Таи, теперь уже мне грозившей многими домогательствами — это несерьезно, да я ее и не обнаружила. Больше того — мне не понравилось увиденное. Полное отторжение, абсолютное неприятие!

Я только сейчас осознала полностью, дошло только сейчас вот — на меня, на мою личность натянули чужое тело!

Такой себе повод для стресса? Но если бы только это! Я умерла так-то… и теперь почему-то должна держаться, подстраиваться, вывозить все это, бояться! Чем не повод для истерики? Так даже поистерить нельзя.

Одна в страшной сказке! И уже не в том возрасте, когда верят, что мама придет и спасет.

Настроена я была критично и рассматривала себя в зеркале цинично и подробно. И там даже напрягаться не пришлось — спутанные волосы, глаза с воспаленными белками, темные провалы под ними, отечные веки, сухие потрескавшиеся губы — я выглядела, как и положено восставшей оттуда. Весьма непрезентабельно, скажем так, выглядела.

Но и права оказалась в своем предположении — страшненьких сюда не брали. Только здесь не красота, а что-то другое. Намешано всего…

Узкое лицо, маленький рот бутоном… или гузкой — я злилась. Высокий лоб, небольшой нос с плавной горбинкой — не славянское лицо. Смесок, метис? Но и не так, чтобы восток или Азия… разрез глаз европейский.

Да — краски же еще!

Волосы не просто темные, как я мельком определила вначале, а темно-рыжие. Только у темно-рыжих кожа имеет такой оттенок. Это красненькие все конопатые, а тут ни единой веснушки.

Глаза, как глаза — серые, а вот ресницы… такие ресницы бывают у маленьких детей — длинные и будто неряшливо растрепанные, торчащие в разные стороны. Только они и понравились мне безусловно, через не хочу и не могу — придавали лицу какую-то… первобытную диковатость что ли? Или неприлизанную естественность, живость.

В общем, если брать все по отдельности, то и неплохо, а в сборке все как-то… полное несоответствие того, что я вижу и как себя ощущаю.

Возраст… он же не только на лице и теле. Он во взгляде и повадках, опыте и самоощущении. А тут почти ребенок с нестандартной внешностью, которую, даже глядя со стороны, еще нужно принять. А я вообще не чувствовала ее своей. Из-под этой маски упорно лезла, пробиваясь через глаза, некрасивая растерянная тетка на четвертом десятке. И от этого муторно, от этого бессилие. Обида, неприкаянность, страх, что не справлюсь…

Моей горничной оказалась высокая и мощная то ли девица, то ли замужняя женщина лет тридцати с длинноватым приятным лицом. В крахмальном чепчике, черном платье с белым воротничком и длинном белом переднике. Неизвестно, что там раньше была за Катя, но за эту я была благодарна — она ворочала и крутила мной, вопросов особо не задавая. Будто сама отлично знала, что мне требуется и как именно. Может имела опыт сиделки, или это просто — опыт.

Скоро я уже была вымыта, вычесана, заплетена, одета в свежее и уложена на чистую постель. Именно уложена — меня таскали на руках, как тяжелобольную.

На прокладке оказалось не так много крови, и на вопрос во взгляде то ли прислуги, то ли ответственного надзирателя, я только и смогла ответить, пожав плечами:

— Заканчиваются?

Откуда мне знать, что там и как⁈ Первый день здесь…

Голова все еще тупо ныла, а вот живот почти успокоился, когда я поела куриных щей. Судя по вкусу супа, это были как раз они. Вместо хлеба дали крохотные пирожки с печенью и поджареным луком.

Пока я ела, сидя в постели, был вынесен горшок, грязная вода из большого таза, протерт пол, а передник поменян на свежий. Я ела, наблюдала и соображала, как нужно вести себя с прислугой.

По Чехову, подневольные люди сопротивляются жестокости, но деловую строгость ценят. Доброту же воспринимают, как слабость. Но это русские люди. Есть иной менталитет и у нас тот самый случай.

Ирме доверили наблюдение и контроль за мной, значит человек она преданный и надежный. Служба при дворе частенько носила наследственный характер, дети дворцовой челяди здесь и рождались, и вырастали, замещая потом родителей. Такая работа хорошо оплачивалась, за нее держались.

Вообще в числе дворцовой «комнатной» прислуги было много иностранцев. Верных и надежных людей зарубежные невесты привозили из своей страны и наоборот, соответственно — Ольга Николаевна потащила за собой в Штудгарт даже личного кучера. А голландки и немки могли набираться в штат и отдельным порядком — считались особенно трудолюбивыми и чистоплотными.

Тихо кашлянув, я предложила:

— Можешь быть свободна. Когда ждать тебя следующий раз?

— Я теперь служу вам, — сделала она книксен, — буду тогда у себя.

По-русски Ирма говорила свободно и чисто, но что-то все-таки чувствовалось. Так бывает, когда дома, в семье люди общаются на родном — легкий, едва заметний… даже не акцент, а говор.

Кивнув в ответ и проводив ее взглядом, я какое-то время прислушивалась к звукам за стеной, понимая уже причину плохой звукоизоляции.

«У себя».

Значит здесь, как в Зимнем. Там комнаты младших фрейлин делились тонкой дощатой перегородкой надвое, вторую половину занимал гардероб и личная горничная. А еще по штату положен был один на двоих фрейлин «мужик» для тяжелой работы: наносить дров для печки, проследить за ней, почистить, натаскать воды, притащить судки с едой из общей кухни, организовать транспорт, если вдруг случится поручение за пределами дворца, что-то там еще… На такую работу брали одиноких солдат-отставников из гвардейских полков.

По моей просьбе Ирма оставила на кровати тот самый альбом со стихами. Творчество может многое сказать о человеке, а мне нужно было понять Таю, чтобы хоть как-то соответствовать.

Каждый стих, кроме того — последнего, был красиво оформлен цветными рамочками и фигурными виньетками. Старательно, с любовью даже… тоже своего рода вид творчества. Аккуратность, терпение, организованность — вот, что мы здесь видим. И еще… Величество тоже, скорее всего, отметила незаконченность в оформлении того стиха — падение в воду случилось по свежим следам, и мое блеянье с оправданиями во внимание вряд ли приняла. Но шанс дала. Похоже, для Таисии Шонуровой у нее имелся некий кредит доверия. Но не безграничный, поэтому и здесь нужно быть осторожной.

Сначала я просто наскоро просматривала, роя информацию, а дальше нечаянно ухнула в творчество Таисии с головой. Пару раз заглядывала Ирма, осторожно прикрывая потом за собой дверь. Удивленно вскинула бровь, когда поняла, что я переложила подушку в ноги и легла так, чтобы света для чтения было больше — незаметно за окном потемнело и срывался ветер, как перед дождем. Потом и он тихо зашелестел по крыше. Я плотнее завернулась в одеяло.