Фрейлина (СИ) - Шатохина Тамара - Страница 2

Ну… хотя бы гнев ее понятен — мать билась за свое дитя. Репутация Ольги, а окружение тоже ее составляющая, должна быть безупречна. Такой она и была, насколько я знала.

— Ударилась головой, скорее всего — плохо помню. Зонт… со мной не было зонта? Напекло, закружило, в голове туманилось, — честно пыталась я, нечаянно переходя на русский. На родном проще соображать… сообразить хоть что-то! А что-то нужно было… потянуть время, запутать?

— Ввечеру? — внимательно смотрела на меня женщина, тоже перейдя на русский. Холодно смотрела, раздумывая и решая…

— Не помню ничего, голова болит. Я не зна-аю! — отчаянно простонала я, пряча лицо в ладонях. Становилось страшно от понимания того, какой властью она наделена. Стоит только намекнуть кому нужно, и я запросто понесу самое серьезное наказание за эту… Шонурову.

Вообще не на слуху фамилия!

Каким боком к ней я, интересно? Предки, родня? Так нет же. И даже если — да, то и все равно! Вот это все, что здесь и сейчас… объяснения не имеет.

Вечером… вчера вечером я легла пораньше. Назавтра ожидался особенно трудный день, несколько платных экскурсий на Ольгин пруд — Царицын и Ольгин павильоны. Продолжительность экскурсии два с половиной часа и ноги с языком потом просто отпадают. А еще, ближе к вечеру, мы ожидали нескольких человек из Москвы, от французского посольства. Провести их и всё показать предложили опять мне, потому что хороший иностранный, и это не так утомительно, как экскурсия с переводчиком. Я и не подумала отказаться, хотя и знала, насколько вымотаюсь к тому времени — денег много не бывает.

И тут — на тебе!

— Нельзя ли позвать священника? — решилась я спасать свою уже, получается, репутацию, — я на кресте поклянусь, что не приемлю ни при каких обстоятельствах действий, отчего-то вами заподозренных. А Ольгу Николаевну глубоко уважаю! — вырвалось у меня предельно искренне, потому что честно.

— И неужели перед ее праздником я посмела бы совершить подобную глупость… как и в любой другой день? А стихи не самые удачные, как и… образы в них. И… поздняя осень — не соответствует же совершенно, — безнадежно стихал мой голос. Я-то отстаивала свою позицию, а вот что там могло с этой Таисией?..

За окном качалась на ветру зеленая ветка, давая слабую надежду на то, что и правда все дело в творческом порыве, полете воображения… но, как ни крути, странного. Подозрительно странного. В чем тут можно быть уверенной?

— Не священника, но Мартын Мартыновича попрошу к тебе немедля, пускай еще раз посмотрит. Вместе с ним подойдет Анна Алексеевна, — встала с кресла императрица, — значит… ты шагнула «не туда» от внезапно случившегося головокружения. Возможно. А вот с чего оно случилось… внятную и несомнительную причину необходимо выяснить доподлинно. Надеюсь, она не заставит разочароваться в тебе окончательно. В любом случае, знакомство и сговор ваш с Андреем Сергеевичем я пока откладываю на неопределенное время, как и любые действия по возрождению титула — не хочу подложить свинью достойному человеку. Пускай все это немного забудется.

— Благодарю вас, всем-ми… — выдохнула я с облегчением.

— Возьми это, — тяжело вздохнув, перебила она и бросила мне на грудь тонкую тетрадь: — И спрячь подальше. Не самые лучшие стихи, ты права. Рифма рваная, в каждом четверостишии ритм отличен, да и природные поэтические образы должно навевать настоящими, свежими впечатлениями, а не почти забытыми — оттого получится и тоньше, и трепетнее, но, ко всему, еще и умнее. Ты… по-детски глупа еще и веришь в сказки. Это было бы простительно, это пройдет. Но здесь уже не место и не время для глупости. Повторюсь, Таисия — здесь нужны верноподданные! Отлежись… я разберусь во всем, и если ты честна со мной, все будет, как прежде.

— Благодарю вас… — заклинило меня. Она права — с возрастом и опытом вера в сказки уходит. А еще она имела полное право делать замечания к стихам, потому что сама писала и неплохие. Умела ценить их, в свое время общалась по этому поводу с… Пушкиным и Лермонтовым.

Я не справлялась! И с силой сжала веки, пытаясь прогнать сумасшедший морок. Ну не могло быть всего этого в моей реальности!

Движение воздуха пахнуло цветочным ароматом, упруго прошуршали шелка, дверь тихо закрылась. Перестук нескольких пар каблучков, удаляясь, стихал…

Титульная обложка была любовно расписана красками — цветочные гирлянды, изысканно накрученные виньетки. Скорее альбом… и его нужно спрятать, а лучше сжечь к чертям. Но вначале поискать здесь информацию — ее катастрофически не хватало.

Все это было как-то… слишком. Слишком мощным потрясением для меня!

Не хотело успокаиваться сердце и даже слегка подташнивало от волнения. Потому что слишком в точку! Это то, в чем уже долгое время была моя жизнь. То, на чем построена моя жизнь. Это, как если ребенок попадет вдруг в свою самую любимую сказку. И вместе с восторгом обязательно почувствует страх, потому что останется в ней совсем один — рядом со знакомыми персонажами, но чужими, по сути, людьми.

Я не ребенок, но и мне нужна опора, пусть и не в виде мамы. Нужно понять, определиться, да просто вернуть личную адекватность! Грамотно разобраться во всем этом и понять какого черта здесь делается? Потому что во мне сейчас сразу и восторг, и ужас. И тянула я сейчас на интуиции, на клочках засевшей в памяти голой бездушной информации. И не факт, что вела себя правильно — говорила, смотрела, лежала…

А еще… не веря глазам, я потерянно смотрела на руку, сжимающую вместилище дурных стихов — она не была моей. Слишком нежная, слишком молодая…

В Бога я верила.

Не истово, спокойно. Не отрицала его и даже молилась каждый день. А, скорее, это было суеверной привычкой, как ни стыдно такое признавать. Будто не помолюсь сегодня и с теми, о ком мои молитвы, случится нехорошее. Будто так я оставлю их без Господнего пригляда. За себя просить перестала, когда поняла, что бесполезно. Тогда и наивная вера в скорую высшую помощь ушла. Как в те же сказки.

А вот странная эта боязнь осталась, да.

Три основные молитвы плюс отсебятина с просьбами о здравии для родных — раз в день перед сном, это обязательно было. Почему-то именно вечером. Может из-за лени — встать раньше даже ради молитвы для меня было бы трудно. Сова я, не жаворонок.

То есть… несмотря на эти молитвы и причастие изредка, особым рвением к вере я не страдала.

А сейчас понимала, что, наверное, зря.

Потому что, похоже, со мной случилось что-то из ряда вон… из разряда тех самых чудес высшего порядка. Зеркала я не нашла, как ни оглядывалась, но достаточно видеть руки. Почти детские — тонкие кисти и нежная кожа пальчиков, никогда не знавших тяжелой работы; коротко, аккуратно обрезанные и отполированные ногти. Не те мои кисти — с кожей сухого типа, обтянувшей сухожилия на тощих запястьях и скромным «японским» маникюром.

И лицо… наощупь сложно представить что там, но тоже… Последние сомнения ушли, когда я добралась до волос — длинных и темных, сплетенных в слабую небрежную косу.

А раз все это не моё…

То, что случилось со мной там, страха не вызывало. Рановато, конечно, всего тридцать три — вообще ни о чем и… тромб, скорее всего, а что еще так скоропостижно? Ковидом я когда-то болела, а после него вроде бывает? Но что случилось это без боли и вне памяти — безусловный плюс. И мама не осталась одна, там сестра с семьей. Поплачет, конечно… или давно уже переплакала — смысл тут гадать о невероятном? Но у нее неплохое здоровье, да и внуки там… не дадут свалиться в депрессию.

А вот у меня тут явно речь идет о переселении души. Вот в ее существование я верила всегда и безо всяких. Хотелось потому что. Верить в лучшее хочется всегда, пускай даже оно будет потом, в другой жизни. Особенно когда эта не особо удалась, а вернее сказать — личной у меня совсем не было.

Причин я не понимала — хоть убей.

Вначале пыталась что-то с этим делать и сейчас даже вспомнить стыдно те свои потуги. Все было зря: попытки улучшить внешность своими силами, поиск и судорожное выпячивание «красоты внутренней». И даже отчаянная попытка несостоявшегося (и слава богу!) морального падения, потому что потом я умом бы тронулась, осознав степень своей глупости.