Воронцов. Перезагрузка (СИ) - Тарасов Ник - Страница 13

Митяй, подойдя к лошади и съёжился под её взглядом. Зорька недовольно мотала головой, шлёпая ушами и размахивая хвостом, отгоняла назойливых мух. Явно чувствовала недоброе.

— Она же лягнуть может… — пробормотал Митяй, остановившись в шаге от животного. — Так смирная же, как говорили — я подтолкнул его к крупу лошади. — Давай, давай, нам леска нужна!

— Кто нам нужен? — не понял Митяй.

— Ай, не обращай внимания! Волос конский нам нужен. Да побольше, чтобы его сплести можно было, чтоб не порвался он в самый ответственный момент.

Митяй кивнул и с выражением лица смертника аккуратно потянул пару волосков из хвоста. При этом его физиономия была похожа на лицо сапёра, обезвреживающего бомбу.

Зорька тут же взвилась на дыбы с обиженным ржанием, будто её за живое задели. Митяй с перепугу прыгнул в сторону, сжимая в кулаке драгоценные волосы.

— Видите? — потряс он вырванными волосками. — Говорил же, что лягнуть может!

— Но ведь не лягнула, — философски заметил я, разглядывая трофеи. — Митяй, ну каких-то три жалких волосины! Ты давай придерживай у основания так, чтобы ей было не больно, и отрывай аккуратно. Вот и не лягнет.

Митяй неуверенно кивнул и, осторожно погладив лошадь по шее, успокаивая её ласковыми словами, принялся за работу с удвоенной осторожностью. Зорька фыркала и переступала с ноги на ногу, но постепенно успокоилась, смирившись со странной процедурой.

В итоге у нас была целая охапка конского волоса — тёмного, жёсткого, но на удивление прочного. Теперь предстояло самое сложное — сплести из него что-то похожее на плетёнку.

Плетение же превратилось в какой-то фарс. Мои пальцы путались в волосах, будто в паутине, сплетённой пьяным пауком. Косичка расползалась, едва я пытался её затянуть. А когда старался сделать потуже, то опасался, что просто оборву волос и придётся начинать сначала. Проклятая работа давалась мне с трудом — в современном мире таких навыков просто не требовалось.

— Барин, — Митяй, наблюдая это безобразие и переминаясь с ноги на ногу, робко подал голос, — может, давайте я попробую?

И протянул руку, словно прося разрешения помочь неумёхе.

— Да ради Бога! — я с облегчением передал ему то убожество, которое получилось у меня.

Тот взял конский волос и стал плести — именно плести, а не то жалкое подобие, что до этого изображал я. Его пальцы прямо-таки двигались гипнотически, словно сами знали, что делать. Переплетали, закручивали, завязывали узлы с такой лёгкостью, будто всю жизнь только этим и занимались. Я стоял и смотрел на это, как завороженный.

В итоге минут через десять у наших ног лежала довольно неплохая плетёнка — прочная, ровная, красивая. Прикинул — метра два с половиной, может, и все три получилось.

— В детстве лапти плёл, — сказал Митяй скромно, слегка покраснев от смущения.

А мне только оставалось грызть локти от зависти к этому простому крестьянскому умению, которое в моём времени было бы музейной редкостью. Какие же мы, городские жители, оказались беспомощными без своих технологий!

Тут мне в голову пришла ещё одна идея. Я пошёл в дом и стал перебирать то, что мне дали в сундук и в баул из родительского дома. На глаза попалась шёлковая рубаха из алого шёлка, расшитая золотыми петушками. «Машка бы оценила», — усмехнулся я мелькнувшей мысли, и принялся рвать шов под мышкой. Нитки же сопротивлялись, как юристы при увольнении. Откуда эти мысли у меня? Память упорно подбрасывала обрывки прежней жизни, словно насмехаясь над моим нынешним положением.

— Эх, матушка, пусть и не моя — бормотал я, осторожно распуская узорчатый рукав, — твои предки в моём времени в гробу переворачиваются.

Митяй, зашедший в дом за какой-то мелочью, остановился как вкопанный и наблюдал за этим вандализмом, крестясь чуть ли не каждые три секунды. Глаза его округлились так, будто он видел, как я жгу иконы.

— Барин, да что же вы… — начал было он, но махнул рукой.

— Всё я правильно делаю, Митяй. Из этого добра выйдет куда больше толку.

Зато из распоротого подола получились нити длиной в три моих роста. Шёлк оказался на удивление прочным — видно, в те времена умели делать вещи на века. И что скорее всего — это был самый настоящий импорт — китайский. У меня довольно хорошо получилось сплести плетёнку косичкой, причём очень даже быстро — не то что с конского волоса, который постоянно норовил расползтись. Митяй даже подошёл ближе и попробовал получившуюся плетёнку на прочность. Потянул, покрутил в руках, кивнул сам себе и отдал мне обратно.

— Крепко, — одобрительно хмыкнул он. — Не порвётся.

— Так, теперь крючки, — объявил я, и мы направились в сарай.

Долго рылись на столе и по углам среди всякого хлама. Паутина лезла в лицо, пыль щекотала в носу, но поиски увенчались успехом — на глаза попался железный прут в одном из ящиков. Прям сыромятина! Поставив на стол наковальню и этим же прутом нарисовав на земле будущий эскиз крючка, я взял молоток и стал выгибать конец прута.

Получилось истончить и изогнуть его так, в общем-то, как мне было нужно, хотя результат выглядел весьма сомнительно. Одна заготовка напоминала вопросительный знак, а вторая — серп луны. Руки, привыкшие к клавиатуре и компьютерной мыши, явно не предназначались для кузнечного дела. Хотя, в детстве, в деревне, я даже помогал местному кузнецу, который давал мне мелкие поручения.

Митяй снова в своём репертуаре скромно проронил:

— Позвольте, барин, я поправлю немного, — снова предложил он, глядя то на мой корявый эскиз, то на то, что я держал в руках.

Я с облегчением протянул Митяю молоток, и тот довольно сноровисто стал постукивать им по тому убожеству, что получилось у меня. Под его умелыми руками кривые железяки начали приобретать правильную форму. В итоге четыре крючка вышли хоть куда — каждый как аккуратный полумесяц с бородком, ровный и почти острый.

— Закалить надо, — вспомнил я уроки труда из далёкого детства. — Огонёк бы развести.

Тут же, в сарае, Митяй нашёл всё для этого необходимое — кресало и кремень.

Костёр развели недалеко от колодца, на всякий случай. Подождав пока он разгорелся, и угли разогрелись до ровных, ярко-красных, горячих углей без сильного открытого пламени. Положили заготовки наших крючков в самую сердцевину пламени, придерживая их клещами, которые тоже взяли из сарая.

Когда заготовки раскалились от однородного ярко-вишнево-красного до оранжево-красного свечения, я быстро перекинул их в лохань с водой. Вода зашипела и забурлила, поднимаясь паром. Первый же крючок, брошенный в лохань, лопнул с мелодичным звуком — будто струна порвалась.

— Да вы же его перекалили! — воскликнул Митяй, хватаясь за голову. — Как стекло хрупкий стал!

— Всё-то ты знаешь, — покачал я головой, но без упрёка.

Вторая и последующие попытки дали кривоватый, но всё-таки удовлетворительный результат. И было видно, что железо закалилось и стало более прочным — теперь крючки не гнулись под давлением пальцев.

На радостях мы чуть не плясали вокруг костра, как какие-то дикари. И как назло, в этот самый момент из-за угла дома вынырнула Аксинья с вёдрами на коромысле.

Увидев нас, чуть ли не танцующих у костра с раскрасневшимися лицами, она остановилась и пробормотала себе под нос:

— Белены объелись, что ли?

Мы смущённо переглянулись и рассмеялись, представив себя со стороны. Аксинья покачала головой и пошла к колодцу, но я заметил, как уголки её губ дрогнули в попытке скрыть улыбку.

— Так, Митяй, а сейчас у тебя очень важная миссия, — сказал я, отложив в сторону заготовку самодельной удочки.

Митяй вскинул голову и уставился на меня с готовностью свернуть горы.

— Сходи к курятнику и найди там пару-тройку самых больших перьев.

Тот кивнул — что мне и нравилось в нем, не задавая лишних вопросов, тут же побежал исполнять поручение. Ноги его мелькали между грядок, перепрыгивая через бурьян и кочки с ловкостью горного козла, прыгающего со скалы на скалу.