Курсант Сенька (СИ) - Ангор Дмитрий - Страница 16

На всю же эту операцию у нас ушло несколько часов. А когда мы представили Деньцову и его приятелям-старшекурсникам наши творения, они сначала рассмеялись, но затем, к нашему удивлению, похвалили за находчивость и выполнение задачи. Трудно было долго издеваться над нами — лица у нас были серьёзные, приказ выполнен, старших по званию мы слушались беспрекословно. А это уже первый шаг к уважению.

Ну, правда, на следующий день нас удивил уже сам Кузеванов. Явился в казарму и скомандовал.

— Взвод, подъём! На построение с тумбочками явиться! — и вышел.

Мы переглянулись в недоумении, хотя это был старый как мир розыгрыш. Нам, «духам», предстояло притащить на плац свои тумбочки просто так — проверка на беспрекословное выполнение команд. Я быстро оделся и скомандовал товарищам хватать прикроватные тумбочки. Они были нелёгкими даже после разгрузки, но опаздывать на построение было недопустимо.

И вот стоим по стойке «смирно», лица бесстрастные, с тумбочками в руках, а старший лейтенант усмехается, но одобрительно кивает. Главное — пережить первый год, дальше будет легче. Пока же нас здесь не воспринимают всерьёз и постоянно учат подчиняться старшим по званию.

В общем, учебные будни были насыщенными, я даже пропускал иногда самоподготовку в свободное время. Мы просто сидели с ребятами в казарме, отдыхали и разговаривали. И в один из таких вечеров пока Коля гладил форму, мы лениво переговаривались, уставившись в потолок.

— Знаете, парни, это может странно звучать, ведь мы только недавно начали обучение, а мне уже хочется домой, — задумчиво произнёс Паша. — У меня бабушка совсем одна на гражданке.

— А родители твои где? — спросил я.

— Отец смылся, как только узнал, что мать беременна, — хмыкнул печально Рогозин. — А мать меня сразу после родов бросила и отказалась воспитывать. Вот бабушка мне вместо матери и стала. Вырастила меня, считай, на ноги поставила.

— Хорошая у тебя бабушка — настоящий герой, — вздохнул Лёха.

— Да, она хоть и на пенсии была, а всё равно работала, чтобы одевать меня и кормить, так что я ей всем обязан. Вот даже здесь, получая курсантское довольствие, отсылаю ей каждый месяц по пять рублей, — я одобрительно похлопал его по плечу, а он, слегка улыбнувшись, обвёл нас взглядом. — Ну а вы, парни? Вас кто-нибудь на гражданке ждёт? Может, у кого-то девушка есть?

— У меня мать с отцом в деревне — у них там своё хозяйство и живность своя, — откинулся я на подушку. — Ну об этом я вам уже и так говорил. Девушки же у меня нет. А после выпуска, как и у всех, служба. Дальше же пока не знаю…

— И это все твои планы на жизнь? — удивился Коля, работая утюгом. — Мечта, может, какая есть?

— Да какая уж там мечта — главное, просто домой вернуться для начала, — махнул я рукой.

А что касается планов, то у меня их и правда не было. Я ведь до сих пор с трудом верю в происходящее… И живу словно на автомате, прикидываясь, что всё в порядке, но у меня просто выбора нет — здесь либо так, либо мне сейчас в дурдом ехать.

— Да уж, — оторвал меня от мыслей Форсунков. — А я вот после выпуска служить буду и «копейку» бы потом себе купил или «Москвич» после этого, — сказал он мечтательно. — И возил бы на ней девчонок.

— У тебя, смотрю, губа не дура, — хмыкнул Овечкин. — А дома тебя сейчас кто ждёт?

— Мать с отцом и младший брат Ванька, — пробурчал Лёха, глядя куда-то в сторону.

— У меня только мать да девушка, — улыбнулся Овечкин, не отрываясь от глажки. — Машей зовут. Мы с ней в одной школе учились, она сейчас в медицинский поступила.

— Фото есть? — тут же оживился Пашка, подавшись вперёд.

— А как же, — кивнул Коля и, оставив утюг, метнулся к тумбочке.

Мы все невольно прильнули к снимку — оттуда на нас глядела юная девушка в берете, с двумя длинными косами и комсомольским значком на кофточке. Не сказать, чтобы красавица — самая обычная внешность, но улыбка добрая, открытая. Симпатичная, одним словом.

— Красивая, — произнёс я вслух, и остальные согласно закивали.

— Да, — довольно улыбнулся Овечкин и бережно убрал фото.

А потом вдруг как закричит…

— Гимнастёрку! Я гимнастёрку подпалил! — он одним движением выдернул вилку из розетки. — Как я теперь завтра на утреннее построение пойду? Мне же Гуров потом за испорченное обмундирование не просто по шее даст, а сразу на гауптвахту отправит!

— Может, как-то закрасить? — пригляделся к подпаленному месту Пашка, почёсывая затылок.

— Ага, чтобы я как партизан в маскхалате выглядел! — с горечью выдохнул Коля, разглядывая злополучное пятно.

— Слушай, а если вот так сбоку поглядеть, то не очень-то и заметно, что что-то не так, — прищурившись, прикинул Форсунков. — Если спросят, то просто скажи — свет не так падает.

— Нет, Коля, даже не вздумай, — я решительно мотнул головой. — Не слушай Лёху! У него самого наряды вне очереди были, ты что ли тоже хочешь схлопотать?

— А что ему тогда делать? — встрепенулся Форсунков.

— Сдаваться завтра — взыскание всё равно неизбежно, но так хоть меньше дадут. Оденься пока в полевую форму, да и всё, — предложил я самое разумное решение.

Вот только Овечкину от этого спокойнее не стало — понятное дело, ведь никому не хочется «дождичек ногами отбивать» на плацу. Или картошку на камбузе чистить целыми днями без остановки всё свободное время, пока мозоли не появятся на пальцах. Но делать было нечего — уже вечер и скоро отбой. Так что мы легли спать, и я долго не мог уснуть из-за того, что Колян ворочался на соседней койке, заставляя её скрипеть.

— Что, не спится? — спросил я тихо.

— Неа, — вздохнул он тяжко. — У меня уже в голове крики КУзеванова и Гурова стоят.

— Да, приятного в этом мало, однако, — согласился я с ним. — Но если ты прямо всё скажешь, то не думаю, что сильно разорётся. Так что спи давай, а то завтра у нас много физухи — кросс с полной выкладкой и полоса препятствий, да стрельба — бодрым надо быть.

— Уж постараюсь уснуть.

И я не знаю, как он, но я, не испытывая особого волнения перед завтрашним днём, довольно быстро провалился в сон, едва только глаза сомкнул.

Вот и построение на следующий день. Мы, быстро облачившись в форму, снова выбежали на плац, где началась утренняя поверка. Кузеванов с важным видом осматривал строй, но его зоркий глаз вскоре остановился на Овечкине, и он вызвал его из строя.

— Курсант Овечкин, что с вашей гимнастёркой? — отчеканил старший лейтенант.

Колян немного замешкался и от волнения выпалил.

— Товарищ старший лейтенант, с гимнастёркой всё в порядке! Это свет так падает!

Эх, дурень! Зря он это сказал — я ведь предупреждал…

— Четыре наряда вне очереди, — огорошил его Кузеванов без промедления. — Заодно между мытьём отхожих мест все лампочки в казарме перемоете и на улице фонари тоже, чтобы свет всегда падал как надо, — ухмыльнулся Кузеванов.

— Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! — старался из последних сил не раскиснуть Колян. — Разрешите обратиться! Что мне с гимнастёркой делать?

— Товарищу прапорщику Гурову об этом доложите, что свет в последнее время не так на вашу гимнастёрку падает. Думаю, он «обрадуется», — Кузеванов хищно улыбнулся, и Овечкин совсем поник.

Затем началась физическая зарядка и строевая подготовка. После занятий же я подошёл к товарищу и похлопал его по плечу.

— Держись, Коля! Только сначала с сортиров начинай, а потом уже за лампочки принимайся. Говорят, лучше с самого поганого начинать — мол, так дела спорятся, — сказал я ему.

— Звучит, как издёвка, — вздохнул он.

— Овечкин, я же тебя предупреждал. Сделал бы как я, то одним нарядом бы отделался и фонари бы не драил, — сказал я ему напрямик. — Тебя за язык никто не тянул.

— Это всё ты, Лёха, виноват, — Коля, словно разъярённый бык, покосился на Форсункова.

— А я что? Как лучше ведь хотел, — и Алексей тут же начал отступать.

— Форсунков, а ну иди сюда, колобок недоделанный! — Овечкин уже закатал рукава и понёсся за ним.