Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 48

Вскоре появился и сам даотай в сопровождении нескольких низших чинов и начальника тюрьмы.

— Мои люди отобрали для вас лучших, как вы и просили, господа, — с деланой улыбкой произнес даотай.

— Самые крепкие и наименее… беспокойные. Можете взглянуть! — перевел слова чиновника Скворцов.

По его знаку тюремные ворота со скрипом отворились, и на небольшой вытоптанный двор стражники начали выводить заключенных. Зрелище было тяжелым. Оборванные, грязные, многие с кровоподтеками, они щурились от дневного света. Их выстроили в несколько длинных шеренг.

— Двести человек, — доложил начальник тюрьмы. — Выбилайте сто двадцать, — на ломанном русском произнес он.

Я кивнул Сафару и Орокану.

— Смотрите внимательно. Нам нужны те, кто выдюжит дорогу и работу.

Пока Сафар с его звериным чутьем и Орокан, понимающий их язык, медленно шли вдоль шеренг, я подозвал Изю.

— Деньги готовы?

— Как в аптеке, Курила, — шепнул он. — Только вот подумай — а ну как эти поцы перемрут или разбегутся? Что-то выглядят они — ой-вэй! Я бы на твоем месте попросил с господина даотая изрядный запас!

Подумав, я решил что «запас карман не тянет» и подошел к нашему косоглазому контрагенту.

— Ваше превосходительство, эти ваши «тайпины» выглядят чрезвычайно тощими! Не перемрут ли они как мухи зимой, еще не ступив на другой берег Амура!

Даотай беспокойно взглянул на свой «товар». Действительно, многие из предлагаемых к приобретению пленников выглядели так себе. Это несомненный повод для нас отказаться от сделки. И в то же время признать правоту «лаовая» было нестерпимым стыдом для гордого наместника богдыхана. Некоторое время гордыня и жадность боролись в глубине его полускрытых жирными складками кожи глаз. Затем жадность ожидаемо победила.

— Извольте, — перевел мне капитан, — господин Лю милостливо разрешает взять еще пять человек сверх оговоренного количества!

— Да тут и выбрать не из кого! — вмешался в разговор Изя. — Десять. Надо десять заместщиков!

После долгого спора остановились на семи.

Отбор длился около часа. Наконец перед нами выстроилась группа из ста двадцати семи человек.

— Эти, — сказал я даотаю. Тот фальшиво улыбнулся и что-то залопотал.

— Отличный выбор, господа! — вновь перевел нам Скворцов. — Теперь, если позволите, формальности.

Изя выложил рубли и мешочки с золотом. Чиновники даотая сноровисто все пересчитали и взвесили. Даотай расписался на какой-то бумаге с казенными печатями.

— Теперь они ваши, — широко улыбнулся он.

Стражники сняли с шей отобранных тайпинов тяжелые деревянные колодки. Колонну из ста двадцати семи измученных, но не сломленных тайпинов повели из тюремных ворот к берегу Амура, где у пристани дымил пароход капитана Скворцова.

Когда вся эта огромная, молчаливая и невероятно грязная толпа сгрудилась на берегу маньчжурской стороны, ожидая дальнейшей участи, я понял, что медлить нельзя. Нужно было немедленно решать с ними.

— Орокан, — позвал я. — Узнай, кто среди них главный, кто пользуется уважением и может говорить за всех. Мне нужно поговорить с ним. Сейчас же.

Капитан Скворцов, наблюдавший за происходящим, вопросительно поднял бровь.

— Что задумали, господин Курила? Время идет.

— Пять минут, капитан, — бросил я. — Это критически важно для успеха всего предприятия.

После некоторых препирательств и негромких совещаний из толпы тайпинов вышел немолодой, изукрашенный шрамами китаец.

— Его звать Лян Фу. Его — бальшая начальник у тайпин! — сообщил Орокан.

Действительно, этот Лян Фу вел себя как человек, привыкший командовать. Он шагнул вперед, и остальные расступились, давая ему дорогу. Его лицо и поза все так же выражали внешнюю покорность, но в глубине темных глаз горел несломленный огонь.

— Скажи ему, Орокан, — начал я, обращаясь к нашему молодому нанайцу, — что я Курила, предводитель русских людей, которые только что выкупили их у даотая. Мы пришли сюда не как враги и не для того, чтобы обречь их на новое рабство.

Орокан сосредоточенно переводил. Тайпины слушали, на их изможденных лицах отражалось напряженное ожидание и недоверие.

— Мы направляем их на работу на наш берег, в наш лагерь, — продолжал я, глядя прямо на Лян Фу. — Там они будут свободны. Мы не будем вешать на них колодки. Мы будем кормить их три раза в день досыта — рисом, рыбой, мясом, когда оно будет. И платить жалование, каждому.

Я сделал паузу, давая Орокану время перевести, а им — осознать сказанное. В толпе прошел тихий, недоверчивый гул.

— Они смогут жить своей общиной, как это принято у тайпинов, согласно своим законам и обычаям. Мы сами христиане, как и многие из них, и в нашем лагере им будет разрешено свободно исповедовать свою веру, строить молельни, если они того пожелают. Никто не будет посягать на их веру.

Лян Фу нахмурился, слушая перевод, затем что-то быстро спросил у Орокана.

— Он спрашивает, какая работа? — пояснил Орокан. — И почему вы так добры к ним? Они не верят в бескорыстную доброту, особенно от чужеземцев.

— Работа тяжелая, — честно ответил я. — Копать землю, таскать камни, промывать песок. Но это честный труд, и за него будет честная плата. А что до доброты… Скажи ему, Орокан, что я знаю о восстании Тайпин Тяньго. Я знаю, что они сражались за справедливость и за лучшую жизнь для своего народа. И пусть знают: если в Китае вновь будет борьба, они здесь, на нашей земле, смогут стать опорой для этого праведного дела. Мы можем помочь им оружием и припасами.

Эти слова произвели видимый эффект. Лян Фу выпрямился, его взгляд впился в мое лицо. Он долго и внимательно смотрел на меня, потом что-то горячо заговорил, жестикулируя.

— Он говорит, Курила-дахаи, — перевел Орокан, с трудом поспевая за быстрой речью тайпина, — что они устали быть рабами, терпеть голод, унижения и палку. Он и его люди готовы работать и даже сражаться, если им дадут такую возможность и если смогут жить как свободные люди, а не как скот! Они будут верны. Он спрашивает, можно ли тебе верить, Курила-дахаи. Их слишком часто обманывали и предавали.

— Скажи им, Орокан, — твердо ответил я, и мой голос прозвучал так, чтобы его услышали даже в задних рядах. — Что мое слово крепко. Я никогда не обманываю тех, кто работает со мной преданно и честно. И никогда не бросаю своих людей в беде. Многие подтвердят мои слова. А если кто-то из них предаст нас или попытается поднять бунт — он познает мой гнев и пощады не будет. Свобода и честный труд — или обман и смерть. Вот мое слово.

Последнюю фразу я произнес, глядя прямо в глаза тайпинскому командиру.

Лян Фу, услышав перевод, еще раз внимательно посмотрел на меня, затем на моих спутников — на Сафара, стоявшего скалой, на уверенного Изю, на благородного Левицкого. В его глазах мелькнуло уважение и тень надежды. Он что-то отрывисто сказал своим людям. Те согласно загудели. Затем Лян Фу повернулся ко мне, сделал шаг вперед, опустился на одно колено и склонил голову, коснувшись рукой сердца.

— Мы принимаем твои условия, предводитель Курила, — медленно, но четко произнес он на ломаном русском, который, видимо, подхватил от Орокана или слышал ранее. — Мы будем тебе верны.

Его примеру последовали и остальные тайпины, сгибаясь в поклоне. Переговоры, занявшие не более четверти часа, завершились. Я мысленно вздохнул с облегчением, хотя червячок сомнения оставался: «Сейчас они подавлены и благодарны. Но что будет, когда они наберутся сил? Надо держать ухо востро!»

Когда согласие было достигнуто, я повернулся к капитану Скворцову, который с нескрываемым интересом наблюдал за этой необычной сценой.

— Теперь, Никифор Аристархович, нам нужно переправить этих людей на тот берег. Ваш пароход сможет взять такой груз?

Капитан брезгливо оглядел тайпинов.

— На пароход? Эту чумазую ораву? — Он поморщился. — Да они мне всю палубу загадят! Грязные, как черти! Нет, господин Курила, в таком виде я их на свой корабль не пущу. Это во-первых. А во-вторых, такая перевозка будет стоить вам отдельно!