Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 44

Солнце уже высоко поднялось и клонилось к закату, когда мы, изрядно вымотанные и проголодавшиеся, снова услышали тот же знакомый, леденящий душу скрежет. На этот раз мы сели на мель еще основательнее, почти у самого российского берега, но в таком месте, где глубина была совсем небольшой. Нанайцы снова полезли в воду, но на этот раз джонка застряла так крепко, что их отчаянных усилий было явно недостаточно.

— Похоже, придется разгружаться, господа артельщики, — мрачно констатировал я, вытирая пот со лба. — Часть груза придется вынести на берег, тогда, может быть, и сойдем с этой проклятой мели. Другого выхода не вижу!

Это была тяжелая, изнурительная работа. Таскать на себе тяжелые, мокрые тюки с чаем и неподъемные рулоны ткани по скользкому, илистому дну, стоя по пояс, а то и по грудь в холодной, мутной воде, — удовольствие, прямо скажем, более чем сомнительное. Мы с Левицким, Софроном, Титом и другими нашими мужиками, а также нанайцами, работали не покладая рук, подбадривая друг друга шутками и крепкими словечками. Женщины, видя наши отчаянные мучения, тоже старались помочь, чем могли, хотя сил у них после пережитого было немного — они передавали нам с борта вещи.

И только когда на джонке остались лишь самые необходимые вещи и люди, нашими общими усилиями удалось сдвинуть ее с мертвой точки. Снова, уже в сгущающихся сумерках, погрузили на борт наш скарб и уже в полной темноте отчалили в поисках места для стоянки на ночь.

С утра отправились дальше в путь, и баржу, сидящую на мели, тоже видели, обойдя ее. Измученные до предела, с ног до головы мокрые, но очень довольные, мы наконец увидели после полудня знакомые очертания высокого берега, на котором располагалось стойбище старого Анги.

Глава 23

Когда наши лодки и трофейная джонка ткнулись в берег у стойбища, нас накрыла настоящая эмоций. На крутом берегу собрались все — от седых стариков до младенцев. Воздух взорвался криками — радостными возгласами тех, кто узнавал в измученных женщинах своих дочерей, жен и сестер, и горестными воплями тех, кто видел, что в лодках не хватает двоих молодых воинов. Часть же женщин из других стойбищ стояли растерянно, но и о них проявили заботу.

Плач, смех, объятия смешались в сплошной гул. Спасенных, шатающихся от слабости, тут же подхватывали под руки, укутывали в одеяла, уводили к очагам. Наши бойцы, измотанные до предела, молча выносили на берег тела павших товарищей, и скорбный плач их семей прорезал общую суету.

В центре этого хаоса ко мне подошел старый Анга. За его спиной стояли самые почтенные старейшины, в отличие от остальных, они не выражали ни радости, ни горя. Только тяжелая озабоченность читалась в их лицах.

— Курила-дахаи, — тихо, но настойчиво произнес вождь, перекрывая шум. — Пойдем к огню. Говолить будем.

Я кивнул, оставив Левицкого и Сафара наблюдать за разгрузкой, и последовал за стариками к большому костру, который уже успели развести на берегу. Мы встали в стороне от основной толпы, но крики и плач доносились до нас, служа мрачным фоном разговора.

— Ты велнул их, — начал Анга без предисловий, кивнув в сторону спасенных женщин. — Ты сделал. Мы запомнить это.

— Но какой плата? — подал голос другой старик, указывая дрожащей рукой на тела убитых юношей. — Наша радуемся живой, но наша оплакивает мертвый. А их будет многа. Многа-многа. Манса шибко-шибко воюй!

В отличие от Аанги, он неплохо говорил на русском.

— Ты разволошил осиный гнездо, — продолжил Анга, и в его голосе зазвучал застарелый страх. — Не плостят. Придут, всех убьют.

Я смотрел на них — на мудрых стариков, парализованных страхом. Я был измотан, но понимал, что именно сейчас решается все.

— Ваша смерть уже происходила, — ответил я жестко. — Она происходила тихо, каждый раз, когда джонка Тулишена или еще кого увозила ваших женщин. Вы платили дань страхом, и эта дань только росла. Я не начал войну, я лишь вытащил ее на свет. Да, возможно, они придут, а может, и нет. Но теперь у вас есть выбор, которого не было раньше. Вы можете снова спрятаться и ждать. Или можете сражаться.

— Сражаться? — горько усмехнулся один из стариков. — У нас луки и копья против их ружей.

— У вас есть мы, — твердо сказал я. — У моих людей — ружья, которые бьют без промаха. Мы разбили их один раз, разобьем и снова. Но мы будем сильнее, если будем действовать вместе. Ваши охотники — наши глаза в тайге. Вместе — мы сила. Порознь — мы легкая добыча. Выбор за вами.

Старейшины замолчали, переглядываясь. Наконец Анга поднял глаза. Страх в них еще был, но поверх него проступила холодная решимость.

— Твои слова тяжелы, но в них есть правда. Мы слишком долго жили, склонив головы. Хватит.

Он выпрямился, и я увидел перед собой вождя.

— Мы будем стоять с тобой, Курила-дахаи. Наш род предлагает тебе дружбу.

— Я согласен, — кивнул я.

После того как союз был заключен, я перевел взгляд на трофейную джонку, сиротливо покачивающуюся у берега.

— Осталось решить, что делать с этим, — сказал я, обращаясь к Анге.

— Сжечь! — тут же предложил самый опасливый из стариков. — Или разбить на щепка. Чтобы нет следа здесь!

— Нет, — покачал я головой. — Такое судно нам еще пригодится. Уничтожать его глупо. Ее стоит спрятать. Хорошо спрятать.

— Есть такое место, — после недолгого раздумья сказал Анга. — В двух верстах отсюда — узкий приток. Кругом камыш. С река плохо-плохо видеть. Мы отводить джонка туда. Мы прятать. Никто не видеть джонка!

— Отлично. Теперь о добыче. — Я обвел взглядом тюки и ящики, которые мои люди уже начали выгружать на берег. — Победа у нас общая, значит, и трофеи делим по-честному. Пополам.

Старики удивленно переглянулись, явно не ожидая такой щедрости.

— Мы друзья, и это наше общее дело — быть готовыми к бою. Только нам понадобится помощь, чтобы перевезти нашу долю и раненых в лагерь.

— Мы все привезем к твоя. Считай, что это уже сделать, друг, — твердо сказал Анга.

— А пароход, он уже проходил? — спросил я.

Анга медленно покачал головой.

— Нет, его еще не быть. Если пойдет, то уже сколо. У него есть место, в двух верстах ниже мое стойбище, у Кривая сосна. Там он всегда пристает к берегу. Брать дрова, мясо купить, рыба купить.

Итак, нанайцы смирились с нашей дерзостью и теперь были согласны совместно противостоять маньчжурским бандитам. Несколько спасенных женщин-нанаек, чьи стойбища были разорены и покинуты, решили пойти с нами. Так у каждого бывшего каторжника появилось по походно-полевой супруге. К моему удивлению, самый завидный из наших женихов — Сафар — выбрал себе девушку с изуродованными ступнями. Ее звали Улэкэн. Надо сказать, что, хоть я никогда не был ценителем восточной красоты, в чем-то понимал Сафара— девушка была по-своему прелестна.

Переночевав в стойбище, мы отправились домой. Путь обратно до нашего Золотого Ручья показался легкой прогулкой по сравнению с тем, что мы пережили до этого. Уставшие, но довольные, мы шли по берегу, пока наши новые союзники-нанайцы на своих легких оморочках везли раненых и нашу долю добычи вверх по течению ручья. Это была первая демонстрация нашего союза в действии, и она радовала глаз.

Нас заметили задолго до подхода к лагерю. Навстречу выбежали все, кто оставался на базе: Захар, Изя, наши работники из беглых. Их лица выражали смесь тревоги и нетерпеливого любопытства. Увидев нас живыми и почти здоровыми, все страшно обрадовались.

Вечером, когда раненым оказали помощь, а трофеи были сложены в одну кучу у главного костра, начались расспросы. Изя Шнеерсон, до этого бледный и осунувшийся от переживаний, теперь ходил кругами вокруг тюков и ящиков, потирая руки.

— Ой-вэй, я чуть не поседел, пока вас ждал! — запричитал он, но глаза его уже блестели по-деловому. — Слава Богу, все живы! Но я вас умоляю, расскажите, что это за богатство? Мы хоть не в убытке после такой рискованной прогулки?

— Тише ты, торгаш, дай людям дух перевести, — осадил его старый Захар, хотя и сам сгорал от нетерпения. Он повернулся ко мне, и его взгляд был куда серьезнее. — Что там было, Курила? Всех положили? И что теперь?