Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 41

Баржа отозвалась на удар весла гулким деревянным стуком.

Вдруг на борту ее блеснул луч света.

— Эй, кто тут есть? — раздался на ней грубый голос. — А вот я вас из штуцера!

— Ну-ну, не замай! — прокричал Тит. — Мы люди мирные!

— Что там за черт на ночь глядя колобродит! Эй!

На барже выросла фигура закутанного в шинель солдата. В руке он держал горящую лучину. Сильно склонившись с борта, служивый внимательно вглядывался в темноту. Пламя высветило его седые бакенбарды и усы.

— Что ты, дядя, черта кличешь? Говорю же, народ мы честный, православный. Плывем вот по своей надобности да твою посудину встретили. Ты чего тут сидишь кукуешь?

Присмотревшись, солдат, кажется, понял, что мы действительно ничем ему не угрожаем, и сменил тон на более миролюбивый.

— Да вот, едри его налево, баржу сию охраняю! Начальство поставило, давай, мол, Прокопчук, охраняй казенное добро!

— И чем гружона посудина твоя? — полюбопытствовал Тит.

— Мука да соль, известное дело.

— И как же вы так на мель-то сели? — удивился Левицкий.

— Как-как… Известно как! — ворчливо отозвался караульный. — В Благовещенск шли караваном. Ну а у нас — сами небось знаете, как повелось: людей не хватат, все надобно срочно аж вчера, за две копейки и чтоб комар носу не подточил. Оттого и выходит неустойка! Баржа тяжеленная не туда пошла, к низу ее тянет, вишь вон — борта чуть воду не хлебают? Ну и вот. А нас тут — сам-пять, и как хошь, так и крутись. Умаялись на поворотах, на перекатах — страсть! Амур-то бурный, течением с фарватера-то смывает ближе к отмели. Ну и вот, не углядели. Засели крепко. Тащили нас, тащили, а без толку. Ну и оставили меня, горемычного, гонять всяких добрых людей, что на казенное добро зарятся.

— И что, давно тут сидишь?

— Уж, почитай, неделю.

— И когда снять обещают? — полюбопытствовал я.

— Да вот, кто знает? Добро, если в этом годе, а то, пожалуй, зимовать тут придется. Только вот, чую, пойдут бури осенние, и разобьет мой ковчег! И так уж вода внутрь прибывает! Что их, баржи эти, делают, известно — на скорую руку, на живу нитку.

— Ну бывай, служилый, недосуг нам! Не надобно ли тебе чего? — спросил я напоследок.

Лицо солдата приняло просительное и немного виноватое выражение.

— Табачку бы…

— Сами небогаты. Да ладно, лови кисет!

И я перекинул на палубу баржи небольшой узелок с табаком, применяемым нами в основном для торга с нанайцами.

— Вот выручили! — обрадовался солдат Прокопчук. — Спаси вас Бог! Прощевайте, господа хорошие!

Мы двинулись дальше, и вскоре корпус баржи растаял в вечерних сумерках.

Вскоре и нам пришлось вставать на ночлег: становилось совсем темно.

Засыпая на меховой полости, я размышлял о попавшейся барже и солдате. Сидеть на барже, в сырости, ожидая, что когда-нибудь кто-нибудь ему поможет, стащит с мели баржу и он наконец-то, сможет вернуться в полк, или когда буря размечет его поврежденное судно, скорее всего, вместе с ним самим и всем товаром, — так себе выбор!

Утром, встав до рассвета, мы, наскоро перекусив юколой, двинулись дальше. Но не прошло и часа, как Аякан, примостившаяся на корме нашей долбленки, вдруг коснулась моего плеча.

— Это место! На тот белег нада!

Я оглянулся на маньчжурскую сторону Амура. Река в этом месте очень широка — не меньше версты, а течение довольно сильное и коварное, с водоворотами и быстринами. К счастью, утро выдалось тихое, безветренное, над рекою висел туман, и мы могли теперь пересечь Амур сравнительно безопасно и быстро.

Под покровом предутренних сумерек, пока над водой еще стлался густой, молочный туман, такой плотный, что в двух шагах ничего не было видно, мы начали переправу. Полтора десятка нанайцев, вооруженных своими луками, копьями и длинными ножами, конечно, были слабым подспорьем. Ружей хватило на всех, включая новеньких. Если и не попадут, хоть шуганут и отвлекут. Револьверы же я доверил только своим, а именно Титу и Софрону, у Левицкого и Сафара они и так были.

Гребли молча, стараясь, чтобы весла входили в воду как можно тише, без всплесков. Холодный, влажный речной воздух пробирал до костей, но и бодрил, не давая расслабиться. Туман обволакивал, создавая ощущение нереальности происходящего. Слышен был только скрип уключин, тяжелое дыхание гребцов да плеск воды под днищами лодок. Иногда из тумана доносился приглушенный кашель или негромкое слово на нанайском — парни переговаривались, координируя движения.

«Главное, чтобы на том берегу не оказалось какого-нибудь дозора, — думал я, всматриваясь в серую пелену. — Или чтобы какая-нибудь случайная рыбацкая джонка не наткнулась на нас».

Напряжение висело в воздухе, густое, как окружавший туман. Каждый шорох, каждый отдаленный крик ночной птицы заставлял вздрагивать. Левицкий, сидевший рядом, нервно сжимал ружье. Даже всегда невозмутимый Сафар, правивший рулевым веслом в нашей лодке, казался напряженным, его взгляд был прикован к невидимому противоположному берегу.

Аякан сидела не шелохнувшись, только пальцы крепко стискивали края тулупа. Что сейчас творилось в ее душе, знала только она.

Когда туман стал чуть реже, лодки ткнулись носами в пологий, заросший густым ивняком и черной даурской березой маньчжурский берег. Вокруг стояла нереальная, почти оглушающая тишина.

— Тихо, выгружаемся, — прошептал я. — Лодки — повыше на берег и немедленно укрыть ветками. Сафар, Тит, проследите.

Быстро, стараясь не шуметь, мы вытащили тяжелые оморочки на сушу и забросали их ветками и камышом. Следы на прибрежном песке тоже постарались скрыть.

Затем, проверив оружие, мы гуськом двинулись в глубь вражеской территории. Аякан уверенно вела нас по едва заметным тропам, сквозь густые заросли тальника, которые цеплялись за одежду и хлестали по лицу. Шли около часа, стараясь держаться в тени деревьев, пока она не остановилась у края небольшой, скрытой от посторонних глаз низины, поросшей редким кустарником.

Она присела и руками показала, что следует сделать то же самое. Впереди, метрах в двухстах, у небольшой заводи, куда впадал мутный ручеек, виднелось несколько приземистых фанз, сложенных из грубо отесанных бревен и обмазанных глиной. Крыши были застланы дерном. Из одной сложенной из дикого камня трубы лениво тянулся тонкий сизый дымок.

— Там, — шепотом сказала Аякан, указывая на постройки. Голос ее был едва слышен. — Там фанзы, там женщины. И… мансы тоже там. Обычно их немного, когда Тулишена нет. Четверо, пятеро. И собаки.

Собаки. Это плохо. Я достал купленную в Кяхте подзорную трубу, которую берег все это время как зеницу ока, осторожно выдвинул колена.

Фанз было четыре. Одна, побольше и покрепче, видимо, для охраны. Три поменьше, с маленькими, похожими на бойницы, окошками — скорее всего, там и держали пленниц. Возле большой фанзы на привязи лениво почесывалась пара лохматых псов, похожих на помесь волка с лайкой. Несколько человек, одетых в темные стеганые халаты, неторопливо двигались между постройками: один тащил ведро с водой от ручья, другой что-то строгал ножом, сидя на пороге. Охрана, похоже, не ждала гостей и чувствовала себя в полной безопасности. Это было нам на руку. Но собаки…

Мы залегли в густых, колючих зарослях дикой смородины и малинника, откуда как на ладони просматривался этот импровизированный острог манзов. День тянулся мучительно долго, как резиновый. Солнце, поднявшись над сопками, начало нещадно палить, превращая нашу засаду в раскаленную сковородку. Я еще раз мысленно пробежался по плану, распределил сектора наблюдения и огневые позиции. Левицкий со своим дальнобойным штуцером занял позицию чуть выше по склону, держа под прицелом основные подходы к фанзам и открытое пространство между ними, к нему в пару я определил Онисима. Сафар и трое нанайских лучников приготовились, как только представится удобный момент, нейтрализовать собак. Мы с Софроном и Титом должны были составить основную огневую группу. Остальные нанайцы и беглые должны были связать мансов боем. Сафар и Левцикий, должны будут присоединиться к нам, когда мы пойдем на штурм Фанзы.