Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 38

Я взял у него подорожник, присел перед Ефимом. Выбрав самые крупные листья, наложил их на рану. Приложил сверху кусок холстины, перетянул обрывком веревки, завязал покрепче, осмотрел: все честь по чести, и поднялся с земли. Но пациент мои старания не оценил.

— Зря перевязывал-то, — слабым голосом сообщил Ефим.

— Не дури. Отчего это «зря»? Кровь остановили, а рана не смертельная.

— Ни к чему. Все одно — повесят нас на Каре, вздернут. Как есть, вздернут.

— На Каре? — замер я.

— Убили кого, что ли? За что такая крайняя мера? — полюбопытствовал Левицкий.

— Было дело! Из приставников он был. Наш мучитель. Произведен в надзиратели за особое усердие. Звали Чуркиным. Зверь, хуже некуда. Измывался над нами, как хотел. Старался, выслуживался. Мочи нашей человеческой не стало. Видит бог, не со зла мы, а от безысходности. Бунт у нас поднялся прошлой весной, ну, мы его и… а там сбежали. Насилу сюда выгребли!

«Оппа! Да мужики-то, оказывается, бежали с Кары как раз аккурат в то самое время, когда это делали и мы! Не со второго ли они острога? Отчаянные! И как только добрались до этих мест, не сдохнув дорогой!»

— А за что хоть сидели-то? — невольно поинтересовался я.

— Пострадали, мил человек, за мир православный, — вдруг заговорил старик, который все это время молча стоял рядом. — Все мы — одной волости Вепревской, что под Костромой. И вот неурожай вышел: народ там оголодал, пухнул с голодухи. Бунт учинил перед помещиком нашим, извергом, красного петуха ему в усадьбу пустил. Ну, на усмирение-то казаков вызвали. Ну и коих саблями посекли, нагайками до полусмерти побили, а коих — в железные цепи да в Сибирь-матушку, безо всякого сроку, навечно определили. А мы вот — до Кары добрались, да и там несладко пришлось. Вот и суди сам о наших грехах. А вы бы нас отпустили теперь, а? Мы бы, вот вам истинный крест, откупились бы. Для полюбовного согласья ничего бы не пожалели. Да только вот — нечем. Нету у нас ничего-о-о! От полноты сердца все бы отдали. Да нечем поклониться, голы мы, гольтепа и есть, ни кола ни двора.

Я слушал их сбивчивые, отчаянные рассказы. Беглые каторжники, доведенные до отчаяния голодом и несправедливостью. Они напали на нас не от хорошей жизни. Мое решение созрело окончательно. Риск есть, и немалый. Но потенциальная выгода — семь пар рабочих рук, которые сейчас готовы на все ради куска хлеба и шанса выжить, — перевешивала.

Главное — дисциплина и четкие правила.

— Ладно, — наконец произнес я, и голос мой прозвучал твердо, не оставляя места для сомнений. — Вставайте. Пойдете с нами. До нашего лагеря недалеко. Там вас накормим. А дальше — видно будет. Только уговор, и слушайте внимательно: никакого разбоя, никакого воровства, никаких глупостей и пререканий. Слово мое — закон. Малейшее неповиновение — и пеняйте на себя. Жизнь я вам дарую, но и спрошу за нее строго. Поняли?

Они смотрели на меня, не веря своим ушам. В их измученных глазах, еще полных страха, блеснула робкая надежда.

— Поняли, господин хороший, поняли! — торопливо закивал старик. — Век за вас бога молить будем! Не подведем!

Ефим и Михайла тоже молча, но энергично закивали.

Я развязал им руки.

— Пошли. Только тихо. И чтобы без фокусов. Мои люди будут за вами присматривать.

Так в нашей маленькой артели неожиданно появилось пополнение — семеро беглых каторжников. Я понимал, что иду на большой риск, но интуиция подсказывала, что этот риск может окупиться сторицей. Первым делом их накормили, дали возможность отмыться и даже одежду выделили. Дав им немного отдохнуть, мы приставили их к делу: собирать дрова, помогать по лагерю. А я уже прикидывал, как их отчаяние и жажду жизни направить в нужное русло.

Глава 20

На следующий же день поутру я провел блиц-переговоры с нашими новыми сотрудниками.

— Значит, мужики. Наши условия такие: рупь в день, работаете наравне с нашими. Кормим как положено, опять же, избу срубим. Идет?

— А зимой што делать будем? — тут же спросил Ефим.

— Ты сейчас о своей шкуре побеспокойся, что там на зиму загадывать? — оборвал его Софрон.

— Ну, ин ладно! — согласился тот, и контракт был заключен, как водится на Руси, посредством рукопожатия, со всеми. Никто не спорил и не показывал характер.

Тут же выяснилось не особо приятное обстоятельство — после появления пополнения инструмента у нас стало в обрез. Очень пригодилась бы нам та вязанка кирок и лопат, что утонула тогда на перекате! Я вышел из положения, направив новичков на строительство изб. Разобрав топоры и пилы, они принялись за дело. Но было понятно — через пару недель вопрос об инструменте встанет в полную силу.

Вечером мы сидели у костра, довольные проведенным днем. Воздух, густой и смолистый, пах прелой хвоей, сырой землей и горьковатым дымом костра.

— Сколько нынче вышло, Захар? — степенно спросил Тит у нашего «главного вашгейтора».

Тот ответил не сразу, пригладил седеющую бороду, снял шапку, сверкнув обширной плешью.

— Нонешний день девятнадцать золотников! — наконец, важно произнес он.

— А дай поглядеть! — тут же зажегся Софрон.

Захар слегка усмехнулся. Сунув пятерню за пазуху, он неторопливо пошарил там и, крякнув, достал тяжелый мешочек с золотым песком.

— Вот, смотри! Николе секрета не держу!

Развязав тугой узелок, Захар разложил золото возле костра на тряпице. Все сгрудились, рассматривая блестящую в свете огня золотую крупку, пробовали на зуб небольшие самородки.

Все были довольны. Все, кроме меня.

«Так, девятнадцать золотников, по пять с полтиной за каждый, — мысленно прикинул я. — Это выходит круглым счетом сто рублей. Вроде бы и хорошо за день. Но для серьезного прииска этакий объем — курам на смех. Нужны люди. Много-много людей! Иначе тут всю жизнь копаться будем».

Когда-то, во время моей работы в этих местах в прошлой жизни, мы со Стерновским смогли поднять годовую добычу почти до трех тонн, — по меркам девятнадцатого века это около трех миллионов. Вот это вот — да! Это сумма, это масштаб! Конечно, достигнуто это было применением современных средств добычи. Но чего нет, того нет. Начнем с людей, а там и процесс будет улучшать.

— Слышь, Курила, — прервав мои размышления, повернулся ко мне Софрон, — деньга-то, гляди, поперла…. Мож, нам всем по бабе сорганизовать? Давно уж организьма требует!

— Да уж, не помешало бы! — тут же поддержал его Тит. — А то вон на что Захар, и то все себе в лучшем виде устроил, а мы-то што ворон считаем?

— Кто же мешает — иди вон к гольдам да сватай себе любую! — резонно ответил ему Левицкий.

— Да когда идтить-то — на прииске пропадаем! Может, их прикупить можно, как Захар себе отдохрял? Захар, а, Захар? Ты как энто себе все сорганизовал-то?

Старик степенно пригладил окаймляющие обширную плешь волосы.

— Дак, ребят, дело нехитрое. Говорю же, купил. Как есть купил!

— Да ты толком-то расскажи! — наседал на него Софрон. — Заладил: «купил, купил»… У кого купил — у лешего, что ли?

Захар усмехнулся.

— Дело было так, робята, — начал он неторопливо, сплюнув в сторону. — Я тогда один мыкался, после того как от вас ушел. Ну, ты помнишь, когда вы меня обидели тогда, при дележке. Золотишко помаленьку ковырял в ручьях безымянных. А сбывать-то его надо было кому-то! Вот и свела меня судьба-злодейка с одним купчишкой маньчжурским. Гольды подсказали, где найти. Байян Халай Тулишен его кличут. Хитрый он, как лис семишкурный, глаза узкие, бегают, улыбочка — медовая, но палец в рот не клади! Ну, пришел я к нему — у него шатер был на берегу Амура, временный, так сказать, торг. Сторговались — я ему, значитца, песочек желтый, а он мне — порох, свинец, соль, крупу их. Слово свое, надо сказать, Тулишен энтот держал, хоть и обсчитать норовил постоянно.

Он замолчал, подкинул в костер сухую ветку. Искры взметнулись вверх, на миг осветив его морщинистое лицо, и снова утонули во тьме.

— А как-то раз после удачной намывки золота я ему принес порядочно. Сидим мы с ним на берегу Амура, чай пьем из пиал щербатых, и он сам разговор-то и завел: вот, мол, тяжело одному без бабы, так ежели надо хозяйку, могу, мол, подсобить! Баял, у него этого «товара» много, на той стороне, на маньчжурской. «Если, — говорит, — надобно будет, Захар, хозяйка в дом нужна, обращайся. Цена сходная, выбор имеется». Ну, я и согласился.