Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 21

Коллежский асессор Ситников указал нам на несколько грубо сколоченных скамей у стены.

— Ожидайте здесь, господин Тарановский. Очередь. Как только мои люди освободятся, незамедлительно займемся вашим товаром.

Ожидание — худшая пытка. Я старался выглядеть спокойным, рассматривая росписи на высоком потолке, но внутри все сжималось. Левицкий, мой «французский секретарь мсье Верейски», сидел рядом прямой, как аршин, и со скучающим видом перебирал предусмотрительно захваченные с собой бумаги. Изя ерзал на скамье, то и дело бросая оценивающие взгляды на сновавших мимо купцов и их товары, словно уже прикидывал наши будущие с ними сделки.

Софрон, Захар, Тит и Сафар, наши «слуги, не разумеющие по-русски», остались присматривать за верблюдами и лошадьми во дворе таможни.

Прошел, наверное, час, прежде чем Ситников снова подошел к нам.

— Теперь ваша очередь, господин Тарановский. Прошу ваш караван во двор для досмотра. А вас и вашего секретаря — в мой кабинет.

Кабинет Ситникова был невелик, но обставлен добротно: массивный дубовый стол, кожаное кресло, на стенах карты Российской империи и портрет государя.

Сам коллежский асессор уселся за стол, указав нам на два стула напротив.

— Итак, — начал он, взяв в руки мой паспорт и китайскую грамоту, — Владислав Антонович Тарановский, австрийский подданный. Замечательно. Цель визита — торговля. Прелестно! Товар — чай и фарфор. Все верно?

— Именно так, господин коллежский асессор, — подтвердил я, стараясь, чтобы мой отрепетированный акцент звучал естественно.

— Вы не первый год в торговле с Россией, господин Тарановский? Или это ваш дебют на кяхтинском пути?

Ситников смотрел на меня пристально, не мигая.

— Я имею некоторый опыт торговли с вашими соотечественниками в других местах, господин асессор, — уклончиво ответил я, — но в Кяхте, признаться, впервые. Наслышан о городе как о главных воротах для чайной торговли.

— Вы наслышаны верно, — кивнул Ситников. — Чай — главный товар, с которым здесь имеют дело. Мои люди сейчас осматривают ваши «узоры». А что за фарфор вы везете? Откуда он?

Тут в разговор мягко вступил Левицкий и на своем безукоризненном французском, который я тут же «перевел» для Ситникова, добавив своей речи еще больше иностранного колорита, заявил:

— Мсье Верейски поясняет, господин асессор, что фарфор — это по большей части китайские изделия, — я вспомнил слова немецкого профессора, — приобретенные мною у одного европейского ученого в Баин-Тумэне. Вещицы старинные, для ценителей.

Ситников хмыкнул.

— Ученого… в Баин-Тумэне… Любопытно. Ну да ладно, на фарфор у нас пошлина отдельная, по оценке. А вот с чаем будет строже. Вы знаете, что, согласно Кяхтинскому договору и последующим протоколам, существует строгий регламент? И что русские купцы здесь сами формируют внутренние ценовые правила под надзором таможни?

— Безусловно, господин асессор, — заверил я. — Мы везем качественный товар и готовы следовать всем установленным правилам.

В этот момент в кабинет заглянул один из таможенных служащих.

— Ваше благородие, товар господина Тарановского осмотрен. Хороший. Несколько сортов, есть и байховый, и кирпичный.

Ситников удовлетворенно кивнул.

— Вот видите, господин Тарановский, мои люди знают толк. Это хорошо, что чай у вас достойный. Меньше будет споров при оценке для пошлины. А теперь о ваших людях. — Он снова взял китайскую бумагу. — Секретарь-француз, мсье Верейски… Parlez-vous français, monsieur Vereisky? — неожиданно обратился он к Левицкому на довольно сносном французском.

Левицкий не дрогнул. Он расцвел в улыбке и ответил быстрой, изящной фразой, что-то о том, как он рад встретить в столь отдаленном уголке России человека, ценящего язык Вольтера. Я мысленно перекрестился. Ситников, похоже, остался доволен.

— Теперь касательно ваших слуг… — продолжал он, снова переходя на русский, — что ж, бумага из Маймачена, хоть и китайская, все же имеется. Но мои казаки доложат, если кто из них больно прытко начнет вдруг балакать по-русски. — Тут чиновник усмехнулся, и в глазах его мелькнул хитрый и злой огонек.

— Понимать-то они команды вашего мсье Верейски, как я погляжу, должны.

Я внутренне похолодел. Это был тонкий намек. Если кто-то из наших «слуг» проколется…

— Они говорят по-польски, господин асессор! — поспешил я объясниться. — Это простые, но исполнительные люди.

— Верю, верю. — Ситников откинулся в кресле. — Теперь о пошлинах. Как вам известно, изначально торговля здесь была почти беспошлинной, но времена меняются. Сейчас казна требует своего. Оплата возможна серебром или зачетом против стоимости русских товаров, если вы планируете обмен. Хотя с австрийского коммерсанта, полагаю, мы предпочтем серебро!

Начался долгий и утомительный процесс подсчета. Писцы сновали с бумагами, Ситников задавал уточняющие вопросы по весу и предполагаемой стоимости каждого вида чая. Сумма набегала немалая. Я торговался как мог, ссылаясь на расходы в пути, на риск, на то, что это мой первый опыт в Кяхте и я надеюсь на долгосрочное сотрудничество. Ситников слушал, иногда делал небольшие уступки, но в целом был тверд.

«Этот своего не упустит», — подумал я, вспоминая, что нельзя исключать и коррупцию, хоть Ситников и держался пока безупречно.

Пока шли расчеты, в кабинет ввели еще одного человека — купца кяхтинского, из местных воротил, как я понял.

Звали его Афанасий Прохоров, и он, по словам Ситникова, был одним из тех, кто следил за соблюдением ценовых регламентов на чай. Прохоров смерил меня хозяйским взглядом, задал пару каверзных вопросов о сортах моего чая и его происхождении, пытаясь, видимо, понять, не демпингую ли я или не везу ли какой-нибудь бросовый товар под видом качественного. Я отвечал осторожно, стараясь не сказать лишнего, но и не выглядеть простаком.

Наконец, сумма пошлин была определена. Пришлось рассчитываться товаром, но тут ничего не поделаешь.

— Вот ваша квитанция об уплате пошлин, господин Тарановский. — Ситников протянул мне гербовую бумагу. — Теперь ваш товар может быть размещен на складах гостиного двора для продажи или дальнейшей отправки. Часть вашего чая, возможно, пройдет через наши ширельни для надлежащей упаковки, если повезете его дальше по России. Это защитит его от влаги и подтвердит, что вы прошли таможню.

Я с облегчением взял бумагу. Главное испытание, казалось, было позади.

— Благодарю вас, господин коллежский асессор, за вашу справедливость и внимание, — сказал я с самым искренним видом.

— Служба, господин Тарановский, служба. — Ситников чуть заметно улыбнулся. — Кяхта живет торговлей. И мы заинтересованы, чтобы она шла по правилам. Но, — он помолчал, и взгляд его снова стал пронзительным, — имейте в виду, что глаз у нас тут много. И уши тоже имеются. Контрабанда и обман здесь не в чести. Надеюсь, вы честный человек.

Это было одновременно и стандартное предупреждение, и, возможно, что-то большее. Я лишь еще раз заверил его в своих самых честных намерениях.

Когда мы вышли из кабинета Ситникова во двор таможни, где наши люди уже заканчивали обратную погрузку осмотренного товара, я почувствовал, как напряжение немного отпускает. Но лишь немного.

Итак, мы были в Кяхте и прошли таможню. Здесь, в столице чайной торговли, среди ушлых купцов и бдительных чиновников, нам предстояло не только выгодно продать наш товар, но и не выдать себя.

— Ну что, «господин Тарановский», — тихо усмехнулся Левицкий, когда мы отъехали от таможни. — Первый акт кяхтинской драмы сыгран. Не превратилась бы пьеса в трагедию!

Я молча кивнул.

Первым делом нужно было разместиться. Оказалось, Ситников нас не обманул: гостиный двор Кяхты оказался огромным комплексом зданий, настоящим городом в городе. Каменные двухэтажные корпуса образовывали замкнутый четырехугольник с просторным внутренним двором, где кипела жизнь. Бесчисленные лавки на первых этажах были распахнуты настежь, зазывая покупателей. Из амбаров, расположенных тут же, доносился гул голосов и стук — шла сортировка и упаковка товаров. На вторых этажах располагались жилые нумера для приезжих купцов и конторы.