Чудесные рисунки боярышни-актрисы (СИ) - Мельницкая Василиса - Страница 2

Владимир прикрыл глаза и мысленно досчитал до десяти. Гнев, что вызвало напоминание о предательстве? Злость на ту, что обманула? Вовсе нет. Он давно забыл обиду. Не ненависть заставила его сердце биться чаще.

Он почувствовал это еще там, в театре, когда увидел Любашу на сцене. Мира? Можно и так, сути это не меняло. Время не вылечило рану.

Это, кажется, называют любовью?

Владимир встал, дернул ворот рубашки. Ткань затрещала, и пуговица, отскочив, звонко ударилась о паркет. Отскочила — и, упав вновь, покатилась под диван. Владимир поморщился. Придется доставать, так как в пуговица не простая. Маленький артефакт, проецирующий защитный экран от чужих мыслей.

Под диваном было темно и пыльно. Владимир пошарил рукой, чихнул и, нащупав пуговицу, зажал ее в кулаке.

Завтра придется остаться дома. Или попросить матушку присмотреть за уборкой? Ага, и она в очередной раз будет пенять за нежелание жениться. И затеет очередные смотрины. Владимира передернуло, и он трижды плюнул через левое плечо и постучал по деревянной паркетине, хоть и не высказал опасения вслух. Небось, у менталиста и Анчутка[1] особенный, мысли читать умеет.

Владимир к суевериям относился с изрядной долей скептицизма, однако сейчас цеплялся за любую глупость, лишь бы не думать о незваной гостье.

Получалось плохо. И уснуть этой ночью так и не удалось: воспоминания мучали.

С Любашей Владимир познакомился, когда матушка сняла на лето дачу в Малаховке. Или то решение батюшки? Неважно. Влад тогда был младенцем, и путешествовать с тремя детьми на Кавказ матушка не могла. Возможно, и ее здоровье тогда пошатнулось. В общем, вместо обычной поездки в гости к Ромашкиным они переехали на дачу в Малаховке.

Яр быстро нашел себе компанию, шумную и бестолковую, как и он сам. Владимир же предпочитал проводить время с книгой в саду. Он всегда-то любил читать, поэтому с большой охотой бегал в местную библиотеку.

Матушка ругалась. Она каждое лето сражалась со старшим сыном, не желающим проводить каникулы так, как положено детям его возраста.

— Ты мало двигаешься, — упрекала она Владимира. — И лицо у тебя бледно-зеленое. Вылитый упырь!

Упырь — это обидно. Но не настолько, чтобы расстаться с книгой. И тогда матушка книгу отбирала и выгоняла Владимира из сада. Он и шел… гулять. В лес. С другой книгой, спрятанной под рубашкой. Отгонять комаров помогал нехитры й артефакт, и пусть в лесу было не так удобно, как в гамаке, но зато тихо. Правда, не всегда.

Все же поселок дачный, шумный. И в лесу гуляли часто, и пикники устраивали. Оттого Владимир забирался все дальше в чащу, стараясь, впрочем, не уходить далеко от тропинки.

В чаще он и встретил Любашу. Маленькая девочка сидела на бревне и горько плакала. Была она мокрой и грязной. На платье, бывшем когда-то белым, зеленые разводы, с волос свисали то ли водоросли, то ли трава. Владимир даже знак сотворил, обережный, так как походила она на болотницу. Однако, оказалось, человек.

— Заблудилась? — спросил Владимир, подойдя к малышке.

— Не-а… — ответила она, всхлипывая.

— Тогда чего ревешь?

— В воду упала. Не видишь, что ли⁈

Она возмутилась так забавно, что Владимир улыбнулся.

— Так беги домой, если не заблудилась. Простудишься же.

Малышка, которая немного успокоилась, тут же скривилась и заплакала горше прежнего.

Опыта общения с девочками у Владимира не было. Но он присел на корточки, погладил малышку по руке.

— Боишься, что ругать будут? — понимающе спросил он. — Ну… потерпи. Ты ж, наверное, и из дома сбежала? Или одну гулять опустили?

— Не сбегала! — Малышка грозно сверкнула глазами, забыв о слезах. — Мы с Лялькой гуляли! Только она женихается, в кустах, а я на берегу играю. А сегодня хотела вокруг озера обойти. Я б успела вернуться! И вот… поскользнулась и упала. Тут, недалеко.

И опять Владимира пробрало на смех, едва сдержался.

— Звать-то тебя как? — спохватился он. — Ты с чьей дачи?

— Любомира Яковлева, — гордо ответила малышка. — Соседи мы ваши. Я тебя в саду видела.

— Любаша, значит. А лет тебе сколько?

Владимир припоминал, что с соседями матушка знакомилась, и даже на чай кого-то приглашала.

— Шесть.

Для верности Любаша показала растопыренную пятерню и один палец другой руки.

И немудрено, что он ее не помнил. В двенадцать лет на малышей, пусть даже соседских, внимания не обращают.

— Пойдем, я тебя домой провожу, — предложил Владимир.

— Ты не представился. — Любаша выпятила нижнюю губу.

И он не выдержал, расхохотался. А после сказал, что зовут его Волькой.

— Все равно не пойду. — Любаша насупилась. — Меня накажут. Высекут.

— Скажем, что это я тебя в воду столкнул, — предложил Владимир. — Случайно.

Гениальная по своей наивности идея.

— Тогда тебя высекут, — резонно заметила Любаша.

— Нет. Я маме скажу правду.

Владимир был уверен, что матушка поймет и простит эту ложь во спасение. Так оно и получилось бы!

Если бы нянька Любаши не попыталась обвинить малышку в непослушании. Владимир вспылил и выдал при старшем Яковлеве все, что думает о «женихающихся в кустах» девицах.

Если бы Яковлев после не явился на их дачу, с жалобой на неподобающее поведение Владимира. И он опять вспылил, потому что сие было несправедливо.

Если бы в тот день батюшке не вздумалось навестить… вторую семью. В то время Владимир относился к отцу без должного понимания. Дерзил, не слушался.

И в итоге Владимира выпороли.

Он не жалел, что помог Любаше — ни тогда, ни сейчас.

Она пришла к ним в сад на следующий день. Оказалось, между дачами есть калитка, запирающаяся на простой крючок. И принесла пряник — печатный, надкусанный.

— Это я случайно, пока несла, — вздохнула Любаша. — Ты ешь, он вкусный.

Владимир пряник принял, но разломил, отдал ей большую часть.

Отчего-то помнил он это так ясно, будто случилось все не двадцать пять лет назад, а вчера. Все помнил: и жар летнего солнца, и запах трав в лесу, и теплую ладошку в своей руке, и соль от пролитых слез. И пряник этот — сладкий, с повидлом яблочным, с глазурью.

Можно ли сказать, что с тех пор они стали друзьями? Навряд ли. Какая дружба между двенадцатилетним мальчишкой и шестилетней девочкой? Между ними пропасть. Да и виделись они редко. Яковлевы — древний боярский род. А Владимир — бастард. И отец Любаши его недолюбливал.

Дружба, а после и влюбленность — это все после, не сразу…

Любаша. Любомира. Мира.

Владимир словно пробовал на вкус имена, и понимал, что звучат они одинаково. За ними все та же рыжеволосая девчонка с зелеными, словно изумруды, глазами. Для него Мира не изменилась.

Уехать, что ли? Вот взять — и…

И это будет побег. Все одно, Мира больше не придет. Обиделась.

А чего она ожидала? Того, что Владимир обрадуется? Раскроет объятия? Скажет, что ждал ее пятнадцать лет?

Зазвонил будильник. Владимир швырнул его в открытое окно, благо оно выходило во двор. Но это не принесло облегчения.

[1] Анчутка — бес. Обычай трижды плевать в сторону левого плеча и стучать по дереву, по некоторым источникам, сложился задолго до крещения Руси, и использовался для того, чтобы заглушить произнесенные слова, «чтобы Анчутка, сидящий на левом плече, не услышал».

Глава третья, в которой Владимир ведет себя нелогично

Уборкой квартиры Владимир занялся тем же днем. Отчего-то было немного стыдно, что Мира увидела, как он живет. То есть, подумала, что так, хотя обычно все иначе.

В последние дни Владимиру не до чистоты в доме. Военный заказ на производство артефактов. И вроде бы простых, бытовых, но ведь для армии. Новая защита в разработке. И еще один крупный заказ, иностранный. С ним связаны поставки самоцветов с Урала. А еще янтарь с Балтики позарез, как необходим, потому как вырос спрос на погремушки с защитой от нечисти. Камни с солнечной энергией впитывают негатив лучше других.