Бесшабашный. Книга 3. Золотая пряжа. История, найденная и записанная Корнелией Функе и Лионелем Вигр - Функе Корнелия - Страница 7

– Соглашение действительно только в том мире, где было заключено.

Жалкая попытка.

– Куда я не могу вернуться, поскольку немедленно превращусь в дерево? Ну да. Об этой мелочи я не забыл. Но должен тебя разочаровать. Скоро мы вернемся. По крайней мере некоторые из нас.

Эльф снова встал у окна.

Пора делать ноги, Джекоб.

Здесь две двери… Но что потом? Если верить эльфу, они на острове. Одном из нескольких, посреди Ист-Ривер, переплывать которую не слишком заманчивая перспектива, а со сломанной рукой и подавно.

Игрок по-прежнему стоял спиной к Джекобу. Рассуждал о феях, их мстительности, о человеческой неблагодарности… Похоже, он любил слушать самого себя. Кому еще его слушать? Он упоминал о других. Сколько их сбежало? Взгляд Джекоба остановился на зеркале, прислоненном к стене рядом со скульптурой, изображающей застывшего в плену дерева эльфа. Это зеркало было больше того, что в отцовском кабинете. На раме распустились те же серебряные розы, только среди колючих побегов сидели серебряные сороки.

Игрок все еще смотрел в окно, а до зеркала было всего несколько шагов.

Эльф и оглянуться не успел, как Джекоб уже стоял у зеркала. Стекло оказалось теплым, словно бок какого-то животного. Но как бы он ни прижимал ладонь к отражению своего лица, зеркало показывало все ту же комнату.

Игрок обернулся:

– Даже такие, как ты, производят множество самых разных зеркал. Неужели ты всерьез думаешь, что мы менее изобретательны? – Он подошел к столу рядом с одним из окон и пролистал лежавшую на нем пачку бумаг. – Известно ли тебе, что фея и ольховый эльф когда-то были связаны друг с другом, как день и ночь? Наши дети рождались смертными, но всегда незаурядными. Их короновали, объявляли гениями, почитали как богов. В этом мире мы можем иметь детей от смертных женщин, но, как правило, они ужасные посредственности.

Джекоб все еще стоял перед зеркалом и, как ни старался, отвернуться не мог. Создавалось ощущение, будто стекло срезает слой его души.

– Оно крадет у тебя лицо, – услышал он голос Игрока. – Смешно, но именно смертный придумал использовать наши зеркала для создания помощников более надежных, чем вы. Ну-ка, покажитесь!

В комнате потеплело, и льющийся в окна свет вычертил два стеклянных силуэта. В них отражалась вся комната: белая стена, стол, рама окна. Тела стали более зримыми, когда лица приобрели цвет человеческой кожи, а одеждой послужила отразившаяся в телах мебель. Иллюзия была совершенной, ее выдавали только кисти рук. На этот раз девушка не прятала их под перчатками: на стеклянных пальцах были ногти из серебра, а лицо у нее было Кларино. Юноша рядом с ней выглядел моложе Уилла, но кто знает, сколько им лет.

– Всего несколько недель, – сказал Игрок.

Джекоб задался вопросом, читает ли эльф вообще все его мысли.

– Шестнадцатую ты уже знаешь. У Семнадцатого еще больше лиц, чем у нее, но думаю, будет полезно дать ему и твое.

Джекоб оттолкнул девушку, когда та протянула к нему руку. Ее «брату» – если его можно было так назвать – это не понравилось, но эльф бросил на него грозный взгляд, и фигура Семнадцатого вновь стала превращаться в зеркало, пока не сделалась невидимой, как полированное стекло. Шестнадцатая исчезла вслед за ним, но перед этим все же улыбнулась Джекобу губами Клары.

– Больница, где я украл лицо у невесты твоего брата, интересное место. Там отлично наблюдать за тем, как работает смерть. Неизбежность смерти – великое таинство! – Игрок достал из кармана медальон не больше карманных часов. В нем оказалось два зеркала: одно из прозрачного стекла, а другое – из темного. – Требовалось лишь оставить этот медальон на столе медсестры. Никто из людей не может устоять перед искушением лишний раз глянуть в зеркало. Будто вам нужно все время убеждаться, что лицо все еще то же. Вас пугает, если у кого-то оно меняется.

Игрок превратился в человека, которого Джекоб повстречал в Чикаго как Джона Норебо Ирлкинга.

– Маленький рост, зеленые глаза… Оберон, эльф, обязанный своим карликовым ростом проклятию одной феи. Признаться, я ожидал, что ты заметишь аллюзию. Имя говорит само за себя. Лицо я взял у одного актера, исполняющего роль Оберона в театре. Меня всегда забавляла игра с вашими представлениями о таких, как я. И о вас самих.

Образы появлялись и исчезали, сменяя друг друга. Одни казались Джекобу знакомыми, другие – нет. Пока наконец он не глянул в лицо, которое уже очень давно помнил только по фотографиям.

Игрок отбросил со лба седеющую прядь Джона Бесшабашного.

– Твоя мать так и не заметила разницы. Я очень привязался к ней. Признаться, даже слишком. Но, боюсь, счастья принес ей не больше, чем твой отец.

В первый раз Клара обратила внимание на эту девушку в коридоре больницы, когда говорила с одним из врачей о ребенке, госпитализированном с аппендицитом. Лицо девушки показалось Кларе знакомым, но голова тогда была слишком занята другими вещами, чтобы думать о незнакомке.

Уилл опять не спал и не хотел говорить о том, что не дает ему уснуть. Вместо обсуждения причин он придумывал отговорки – для Клары и самого себя. Луна, что-то съел, книга, которую хочется дочитать до конца… Он любил прятать от себя самого тревоги, желания и чувства, которых стыдился. Кларе потребовалось немало времени, чтобы это заметить. Невидимый Уилл… трудно было выследить его. Порой ей казалось, будто в сердце Уилла есть запертая комната, куда и сам он не заходит. Разве только во сне.

Но дело не только в Уилле. Уже несколько недель с Кларой тоже творилось что-то странное. Как будто кто-то побывал у нее в голове и что-то оттуда забрал. Особенно остро Клара ощущала это по утрам, когда заглядывала в зеркало. Иногда собственное лицо казалось ей чужим, или ей казалось, будто в запотевшем стекле она видит себя девочкой или свою мать. Ей вспоминалось что-то, о чем она не думала много лет. К ней словно вернулась вся прошлая жизнь, будто кто-то перемешал ее и поднял забытое со дна, как кофейную гущу. Ни Уиллу, ни кому-либо другому Клара, конечно же, ничего не рассказывала. Кто-то побывал в моей голове и что-то там украл – забавный диагноз для будущего врача.

Она испытывала искушение поговорить об этом с Джекобом. Просто нелепо, как она всякий раз была рада видеть его. Напрасно Клара убеждала себя, что скучает не по Джекобу, а по той жизни, которой он живет, и по миру, в котором это происходит. Она стыдилась того, что не может насытиться их с Лиской историями. Разве не избегала она всего, что могло напомнить Уиллу о другом мире? Разве не посылала она уже сотни раз это зеркало к черту – и все же слишком часто ловила себя на том, что в отсутствие Уилла прокрадывается в запыленную комнату и заглядывает в стекло, словно оно может показать ей мир, ждущий ее, как запретный плод, по другую сторону. Неужели Уилл чувствовал то же самое? Если да, то он этого не показывал.

Клара сидела в сестринской и писала медицинское заключение для одного врача на завтра, когда в дверях внезапно появилась девушка, которую она прежде заметила в коридоре. Клара даже не слышала, как она вошла.

– Клара Фэрбер? – улыбнулась незнакомка. Клара обратила внимание, что та – несмотря на жару! – в перчатках из бледно-желтой кожи. – Я должна кое-что вам передать. От поклонника.

С этими словами девушка достала из сумки коробочку и, прежде чем передать Кларе, открыла ее. Там, на подкладке из серебристой ткани, лежала брошь в форме мотылька с крыльями, покрытыми черной эмалью. Никогда прежде Клара не видела ничего прекраснее. Она не успела осознать, что делает, как брошь оказалась у нее в руке. Клара с трудом удержалась от соблазна приколоть ее на больничный халат.

– Что за поклонник? – поинтересовалась она.

Уилл ни за что не подарил бы ей такую дорогую вещь. Им едва хватало денег на ежемесячную оплату квартиры. Мать оставила после себя Уиллу и Джекобу квартиру с большой задолженностью.