Бесшабашный. Книга 3. Золотая пряжа. История, найденная и записанная Корнелией Функе и Лионелем Вигр - Функе Корнелия - Страница 6

Уилл? Сердце Джекоба забилось сильнее от беспокойства, которое он держал в узде, с тех пор как отправил брата назад на эту сторону зеркала. Смешно, но каждый непривычный жест или незнакомое выражение лица брата напоминали ему о тех минутах в виеннском дворце, когда Уилл едва не убил его. Но Клара успокаивающе улыбнулась ему, и он, замедлив шаг, на ступеньках запутался в собственных ногах. Зачем она здесь, если дело не в Уилле?

Да, Джекоб, зачем? О, порой он бывал таким идиотом. Ничего не подозревая, бросился в ловушку, как щенок. Но лицо у подножия лестницы казалось таким родным. Это лицо по-прежнему напоминало ему обо всем, что они вместе перенесли. Мягкорисующий объектив[4] времени даже жаворонковую воду обратил в приятные воспоминания. Джекоб заметил, что, несмотря на теплое летнее утро, руки у Клары в перчатках, но не придал этому значения.

– И что привело тебя в музей так рано?

Даже вопрос не вызвал у него никаких подозрений. Но потом Клара поцеловала его в губы.

– Просто делай, что тогда, у единорогов, – шепнула она ему на ухо.

И толкнула под колеса несущихся автомобилей.

Визг тормозов. Гудки. Чьи-то крики. А может, его собственный.

Джекоб слишком поздно закрыл глаза.

Почувствовал, как радиатор ломает ему руку.

Металл и стекло.

Тишина была такая, что на мгновение Джекоб решил: я умер. Но потом почувствовал свое тело. Резкая боль в руке.

Открыв глаза, он обнаружил, что сидит не на асфальте, как ожидал, и не в луже собственной крови, а на ярко-синем шерстяном ковре с вкраплениями серебра, мягком и очень плотном, какими бывают только самые дорогие тканые вещи.

– Прошу прощения за грубую шутку. Невеста твоего брата в качестве приманки… было просто не удержаться. Она столь же привлекательна, как ваша мать, хотя ей несколько недостает тайны, да? Твоему брату, вероятно, именно это в ней и нравится. У него самого тайн предостаточно.

Джекоб поднял глаза, чтобы увидеть лицо говорящего. Затылок отозвался болью, голову словно пытались расколоть изнутри. В нескольких шагах от Джекоба в черном кожаном кресле сидел человек. Такое же кресло стоит в музее, у которого Клара толкнула его под автомобили, в отделе современного дизайна. Вставай, Джекоб. Непонятно, от чего его мутило – то ли от столкновения с такси, то ли от того, с каким бесстрастным лицом Клара отправила его под колеса.

Незнакомцу было, вероятно, около сорока, и красота его казалась до странности старомодной. Его лицо хорошо смотрелось бы на каком-нибудь портрете кисти Гольбейна или Дюрера. Однако костюм на нем, как и рубашку, шил современный портной. Незнакомец насмешливо улыбнулся, заметив, что взгляд Джекоба остановился на крошечном рубине в мочке его уха.

– А, ты вспомнил… – Когда они встречались в Чикаго, голос у него был другой. Джон Норебо Ирлкинг. – Рубины… – Ирлкинг прикоснулся к мочке уха. – У меня к ним давняя слабость.

– А сейчас облик настоящий? – Джекобу удалось встать на ноги, хотя и придерживаясь за край стола.

– Настоящий? Громко сказано. Ну, допустим, он ближе к настоящему, чем тот, что я явил тебе в Чикаго. Феи любят скрывать свои имена, мы же храним тайну облика.

– То есть имя настоящее?

– Что, звучит как настоящее? Нет, зови меня Игроком. Воин, Кузнец, Писарь… мы любим брать себе имена, которые обозначают то, чем мы занимаемся.

Вслед за Джекобом он посмотрел в окно:

– Фантастика, да? Всего в двух шагах от Манхэттена. Удивительно, до чего легко спрятаться в якобы необитаемом месте.

Запущенный участок за окном странно контрастировал с роскошным убранством комнаты. Полуразрушенные здания терялись под плющом и за буйно растущим лесом, который выигрывал битву с людскими постройками.

– Вы, люди, с такой трогательной серьезностью относитесь к внешнему виду. – Игрок встал и вальяжно прошел к одному из окон. – Животных обмануть не так легко. Пару десятков лет назад мы чуть не привлекли внимание смертных, потому что одна редкая цапля не пожелала делить с нами этот остров.

Он затянулся сигаретой, которую держал тонкими пальцами – по шесть на каждой руке, признак бессмертных, – и выдохнул дым в сторону Джекоба. Комната стала просторной, словно зал в каком-нибудь замке – с серебряными стенами и люстрами из эльфового стекла. Единственное, что не изменилось, – поразительной красоты мраморная скульптура, развеявшая последние сомнения Джекоба в том, с кем он имеет дело. Скульптура изображала дерево, в коре которого угадывалось человеческое лицо, застывшее в безмолвном крике.

– Изгнание. Поначалу пытаешься сделать его сносным, с возможной точностью воссоздавая знакомое окружение. – Игрок вновь затянулся сигаретой. – Но это быстро приедается и слишком часто напоминает о том, что утратил.

Вид за окном растворился в дыму. Деревья исчезли, и в водах реки отразился силуэт города – чужого и в то же время родного. Нью-Йорк, лет… сто назад? Никаких следов Эмпайр-стейт-билдинг…

– Время. К нему вы тоже относитесь слишком серьезно. – Он затушил окурок в серебряной пепельнице, и зал снова стал той самой комнатой, где Джекоб пришел в себя, с тем же запустением за окном. – Неплохая идея – спрятать арбалет в запасниках музея. В конце концов, ты и представить не мог, что Фрэнсис Тюрпак – моя добрая подруга, даже если и знает меня с другим лицом. Многими экспозициями Метрополитен обязан нашим пожертвованиям… Но полагаю, ты понимаешь, что находишься здесь не из-за арбалета. Или ты забыл, что должен мне?

Должен…

Джекобу померещился запах забудок – цветов всех Синих Бород. В хлопотах с арбалетом было легко забыть об этом долге. Как и об отчаянии, которое вынудило Джекоба так опрометчиво заключить магическую сделку. Опрометчиво? У него не было выбора. Он заблудился в лабиринте Синей Бороды.

– В этом мире есть трогательная история о кобольде, обучающем одну бестолковую крестьянскую девчонку выпрядать из соломы золото, – сказал Игрок. – Разумеется, она его обманывает, а ведь он требует лишь то, что принадлежит ему по праву.

Сказка о Румпельштильцхене никогда особо не впечатляла Джекоба. Матери еще пришлось объяснять ему, кто такой первенец. И даже теперь – кто в его возрасте думает о первенцах? Он вообще сомневался, что когда-нибудь захочет иметь детей.

Заметив на лице Джекоба облегчение, Игрок улыбнулся:

– Похоже, моя цена не кажется тебе слишком высокой. И все же позволь объяснить немного подробнее: с той минуты, когда Лиса положит в твои руки первого рожденного ею ребенка, он принадлежит мне. С оплатой можешь не спешить. Но ты заплатишь.

Нет.

Что нет, Джекоб?

– Но почему это будет обязательно мой ребенок? Мы друзья, и только…

Игрок посмотрел на него так насмешливо, словно Джекоб пытался уверить его, что Земля плоская.

– Ой, я тебя умоляю. Ты говоришь с эльфом! Я знаю твои самые потаенные желания. Мое дело – их исполнять.

– Назови другую цену. Любую другую. – Джекоб с трудом узнал свой голос.

– С какой стати? Это моя цена, и ты ее заплатишь. У твоей Лиски будут чудесные дети. Надеюсь, вы не станете с этим тянуть.

Внезапно любовь приобрела привкус вины, желание – привкус предательства. Как понятны стали собственные желания, когда вдруг сделались нереализуемыми. И вся эта чепуха, которой Джекоб обманывался – что он любит Лиску не такой любовью и что его страсть не очень-то много и значит, – ложь. Он хотел, чтобы она всегда была рядом, хотел быть единственным важным для нее человеком, единственным, кто когда-нибудь подарит ей детей, увидит, как она стареет…

Никогда, Джекоб. Это под запретом. Он продал свое будущее. И вовсе не утешает, что он сделал это ради ее спасения.