Уинстон Черчилль - Костюченко Ирина - Страница 13

— Пока я не стану выносить на совещание вопрос об унии с Францией. Но прошу передать генералу де Голлю мое предложение. Пусть он проведет консультации с маршалом Петеном и другими. Если будет теоретическое согласие — мы сделаем все быстро. Документы, конференция, все что необходимо.

Подходя к залу совещаний, Черчилль развернулся на каблуках.

— Если же нет, генерал де Голль получит самолет. Но один. И я не даю гарантий, что он и его семья долетят живыми в небе, которое кишит «юнкерсами» и «штуками». Поезжайте сейчас, не теряйте времени. Совещание пройдет без вас, вы важнее во Франции. Прощайте, господа, и я буду ждать добрых вестей, хотя в наше время их нет… Поезжайте, и да благословит вас Бог. Я буду молиться за вас. Ведь есть в жизни минуты, когда молятся все, даже атеисты.

«Отличная фраза для речи, отличная! Нужно ее не забыть! Где-то точно пригодится», — подумал Черчилль. И он произнесет ее ровно через год — в июне 1941 года, когда Гитлер атакует СССР, своего сегодняшнего «партнера». Но пока Черчилль об этом не знает. Сейчас он открывает двери зала и сразу переходит к актуальным вопросам.

— Поздравляю вас, господа. Поздравляю и напоминаю: хотя нам удалось вывезти из Дюнкерка армию, это не победа. Это Божий промысел! Однако позвольте заметить: войны не выигрываются капитуляциями…

Международная конференция стран-союзниц продолжалась уже больше недели. В полностью разбитой Германии, неподалеку от разрушенного Берлина еле удалось отыскать более-менее приличное помещение для встречи высокого уровня. Чудом уцелел дворец Цецилиенгоф. Его привели в порядок, отремонтировали, и в нем работали делегации Великобритании, США и СССР.

Страны-победительницы обсуждали ряд болезненных вопросов будущего обустройства послевоенного мира. И здесь уже царила далеко не та атмосфера, как на конференции в Ялте, состоявшейся в феврале, перед заключительным этапом войны.

Германия была уничтожена, Гитлеру пришел конец. Однако оставалась еще Япония, ее еще предстояло победить — в этом были особенно заинтересованы США. Но победа над восточным врагом была лишь вопросом времени, стратегии и очередных торгов. А в Европе уже воцарился мир. Следовательно, исчезла главная угроза, которая на протяжении четырех лет держала союзников вместе и вынуждала разрешать конфликты, несмотря на личные амбиции.

Здесь, в Потсдаме, не было президента США Рузвельта. И Черчилль, и Сталин — лидер СССР, уважали его. Американец не раз выступал миротворцем между союзниками, предлагая компромиссы — с учетом интересов США, конечно. В конце концов, Черчилль, Сталин и Рузвельт совместно пережили эту страшную войну. До победы лидер США не дожил четыре недели. Его место занял другой, незнакомый участникам «большой тройки» политик — не слишком образованный «ястреб» Гарри Трумэн. Президентом он стал почти случайно, точнее, «по наследству» — после смерти предшественника пост перешел к нему автоматически, без выборов.

Уже стало понятно, что он — совсем не Рузвельт. Позавчера Трумэн, пытаясь удивить присутствующих, рассказал о «чудо-оружии» — бомбе, только что испытанной в США. Он не произнес словосочетаний «ядерная бомба» или «атомное оружие», все и так это поняли. Трумэн пытался поразить присутствующих последствиями взрыва — эмоционально надавить, выторговать себе более сильную позицию перед СССР, вдохновить Черчилля выступить совместно против Сталина. Он не знал и не мог знать, что СССР также создает ядерное оружие, и успех США — лишь тактический. А Черчилль… Старый опытный премьер-министр заметил равнодушную реакцию «дядюшки Джо», как называли Сталина, и осознал, что Советы знают и могут гораздо больше, чем говорят. Черчилль намекнул об этом Трумэну — но тот оказался слишком высокомерным и самоуверенным, чтобы слушать кого-то, кроме себя.

«Если коммунисты не осознают, кто сейчас главный в мире, придется показать еще раз — так, чтобы дошло. Сразу и до всех, — сказал американец. У него был неприятный голос, громкий, сухой и трескучий, как мотор, которому не хватает горючего. — У нас есть Япония! А в случае чего — и СССР».

Черчилль только вздохнул. Он считал, что после такой страшной войны не стоит… Не стоит… Только как это объяснить тем, кому хочется поразмахивать кулаками друг перед другом! И когда! Сейчас! Сколько людей полегло! Проблемы в экономике! Разве что действительно совместно с американцами закрыться, замуроваться, отгородиться от СССР… Тогда еще не существовало термина «железный занавес». Но подобные мысли уже возникали у Черчилля. Равно как и не менее важные вопросы послевоенного устройства мира.

Война с Японией — как, когда, какими силами? Что делать со странами, территории которых уже оставили немцы, откуда прямо сейчас выдавливают японцев? С тем же Китаем, Филиппинами и т. д.? Со странами, которые были частью Британской империи? Последнее особенно волновало Черчилля. Вопрос максимального сохранения или, лучше сказать, возврата этих стран короне — был его уязвимым местом.

Есть еще арабские страны — нефтяной регион, направление традиционных интересов англичан, а с недавних пор — американцев и СССР. Так, русские пока сосредоточились на Иране, однако… А еще Палестина — что делать с арабо-еврейским конфликтом, с этой алией, то есть массовым возвращением евреев на историческую родину? Пока там руководят британцы, но очевидно, что так будет не всегда. Достаточно вспоминать революционные настроения индусов, которые только и мечтают развалить империю.

А Европа? Страны, где стоят советские войска? Многострадальная Польша, с которой все началось и чье правительство находилось в Лондоне в течение всей войны? А Чехословакия? Взрывоопасные Балканы? Особенно Греция — Сталин явно согласен «махнуться» ею на Польшу… Но как тогда смотреть в глаза полякам? Даже не политикам, а тем польским пилотам, которые совместно с англичанами выиграли битву за Британию в 1940 году?

А что делать с миллионами заключенных и освобожденных советских граждан, которые поверили англичанам и сейчас находятся в лагерях беженцев? Сталин требует их вернуть в обмен на граждан Великобритании. Что с ними сейчас делают русские — «проводят идеологическую обработку»? А что произойдет с бывшими пленными советскими гражданами — русскими, украинцами, белорусами, латышами, евреями, только состоится обмен? Лишат прав? Вывезут в Сибирь? Арестуют? Расстреляют?

Что делать с разбитой и нищей Германией? Союзники договорились о «расчленении» страны на зоны оккупации, но как ее делить между тремя странами? Или четырьмя — ведь есть еще и Франция, присоединившаяся к союзникам год назад. Черчилль настаивал на выделении Франции четвертой оккупационной зоны. Но как провести денацификацию и уничтожение военного потенциала Германии, как контролировать действия каждого союзника? А как с нищей и разрушенной страны взять те же репарации, 50 % которых должен получить СССР?

Вопросы, вопросы… Черчилль обдумывал их десятки, сотни раз. Вот и сейчас, в ванне, эти вопросы одолевали его. Полностью погрузившись в тяжелые думы, сквозь шум воды он не сразу услышал стук в дверь. Уинстон встал, чтобы закрутить краны, расплескав воду на пол и тапочки.

— Кто вы и что вам нужно? — рявкнул он.

— Папа, выходи. Мистер Этли уже здесь.