Стажер магического сыска 3 (СИ) - Гладкая Юлия Борисовна - Страница 29

— Цианид, а это именно он делает умершего столь «живым». Сильно облегчает жизнь гримёрам, — поделился наблюдением эскулап. — Если бы вы осмотрели ногти, то заметили бы, что и они потемнели. Да и трупные пятна — что раздавленные вишни, один в один.

— Казимир Игнатьевич, зачем вы так с ягодами? Я ж их после есть не смогу! — возмутился Глеб.

— Сможете, я в вас верю, — отмахнулся Айболит. — Жаль, не могу показать внутренние органы — у них тоже насыщенный цвет. Тут с одного взгляда видно: отравление и ничто другое.

— И это суицид? — уточнил Буянов.

— А что ещё? — удивился Казимир Игнатьевич. — Нет я понимаю, после столь громких дел вам хочется найти ещё одного маньяка. Разгадать следующую тайну и перевернуть Парогорск с ног на голову. Но увы — тут я точно могу заявить: это суицид. Если б вы встретились с Кузьмой Макаровичем, он бы вам то же самое сказал. Съел покойный на ужин белугу в соусе, закусил мороженым, после сыпанул яду в шампанское — и на поклон к предкам, предстал пред их скорбные очи.

— Вы сейчас предположили его последний ужин? — насторожился Буянов.

— Боже вас сохрани, Глеб Яковлевич! Всё это я установил по содержимому желудка. Впрочем, чего удивляться? Последний ужин перед долгой дорогой в никуда… он того стоит.

— Да уж, наверное, вы правы, — Глеб вздохнул. — Что ж, спасибо за поучительный экскурс в мир цианида. Теперь буду знать.

— Это вы ещё отравление мышьяком не видели, — «порадовал» его эскулап. — Там труп выглядит чуть сморщенным и слегка уставшим.

— Я так частенько выгляжу, — усмехнулся Буянов. — Да и не я один.

— Какие ваши годы! — Казимир Игнатьевич прищурился. — Живите и радуйтесь, пока есть силы. А то — видите, сколько их? — он кивнул на столы с телами, закрытые тканью. — и все своё отгуляли, не успею моргнуть и я к ним присоединюсь.

Глеб собирался укорить эскулапа в мрачности мыслей, но тут дверь скрипнула, и в морг вошёл Никодим:

— Казимир Игнатьевич, ну начальник меня загонял уже! Где там описание по давешней дамочке? Трясут ведь! — Тут он заметил Глеба и, приняв важный вид, кивнул: — Глеб Яковлевич, какими судьбами?

— В гости заглянул, — солгал Глеб. — Иду по городу, гуляю, и думаю: «Давно не видел старого друга». Вот и зашёл.

— Ну, ясно, — Никодим кивнул. — А я вот, видите, теперь сыщик, а не абы кто на побегушках.

— С чем вас и поздравляю. Карьерный рост — это всегда приятно.

— Ну да, правда, -согласился бывший городовой, приглаживая рукой волосы, — однако надо сказать и дел больше. Раньше-то только аурографией занимался, а теперь и снимки щёлкай, и убийц ищи — сил нет!

— У Мартынова поди тоже вы аурографию снимали? — как бы невзначай спросил Глеб.

— А то как же! Конечно, я, — согласился Никодим. — Но там — пусто, ничего толкового. Вчерашней дамочке и то повеселее будет. Букет аур, поди разбери, что к чему. Впрочем, а что ещё от падших женщин ожидать?

— Ваша правда, — согласился Глеб.

Тем временем Казимир Игнатьевич стряхнул песок с чернильных строк и протянул бумаги Никодиму:

— Вот, держите отчёт. Такую красоту и описывать приятно. Какая женщина, Глеб Яковлевич! Одна мушка на щеке чего стоит, впрочем, что я вам рассказываю — давайте покажу. — Эскулап поднялся со стула и проследовал к одному из столов с телом. Остановившись подле трупа, он откинул ткань и, точно скульптор, любующийся своей работой, указал на умершую.

Несчастная и впрямь оказалась симпатичной. И хоть темные волосы потускнели в свете ламп прозекторской, та самая родинка, о которой сказал Казимир Игнатьевич, привлекала взгляд

— Жаль девушку. — признался Глеб отводя взгляд от умершей, — такая печальная судьба.

— Ведя подобный образ жизни — не удивительно, — пожал плечами Никодим. — Я так считаю, клиент хотел отнять деньги, а когда она заартачилась — так и пырнул её. Дело раскрыто. Осталось найти гада.

— Успехов вам в этом, — отозвался Глеб. — Я, пожалуй, пойду. Спасибо за беседу и компанию.

— Всегда вам рад, голубчик, заходите еще, — заверил его эскулап.

Глеб пожал руку Никодиму, ощутив пряную самоуверенность, хлёсткое пренебрежение и тонкую струну нервозности. Ободряюще улыбнулся новоявленному сыщику и поспешил покинуть участок. С новым начальником он так и не встретился — чем был несказанно рад.

Зима на Сосновке отличалась от зимы в городе. Снег засыпал домишки по самые окна. Из побелевших крыш тянулись к небу печные трубы, дышащие белым дымом, превращающимся в туман.

Паровик Анны забуксовал, едва они подъехали к посёлку, и наотрез отказался ехать дальше. Сколько бы Анна ни давила на педаль, как бы сильно ни ходили поршни — всё зря.

— Тут, деточка, у нас либо пешком, либо на санях, — подала голос Федора Устиновна с заднего сидения. — Оставляй машину, её никто не тронет, а дом у меня недалече — дойдём.

— Охотно вам верю, но меня смущает глубина сугробов, — Порфирий насупился. — Кажется, я в них утону. Станете потом жалеть: «Ах, какой Порфирий Григорьевич замечательный был! И зачем мы его по глубокому снегу пустили? Потеряли друга, товарища, спасителя!»

— Порфирий, я возьму вас на руки, так что оставьте страдания, — одернула его Воронцова.

— Вот видите, — обратился кот к старушке, — так всегда. Попросту страдать — и то запрещают! Никакой воли, ни малейшего проявления эмоций! Везде запреты, как жить?

— Ох, котик, это ж ещё по-дружески, — беззубо улыбнулась Федора Устиновна. — Вот когда я у господина работала, там и впрямь: не скажи, не моргни, да дыши только по требованию. Но молодая была — всё проще казалось.

Выбравшись из машины, Анна, как и обещала, подхватила Порфирия на руки и, медленно продвигаясь по снегу, пошла следом за старушкой. Юбки мешали шагать, в ботинки, пригодные для города, но несуразные для села, набился снег, а шляпку сдувал налетающий ветер.

— А ведь после ещё возвращаться, — прошептал кот, чувствуя недовольство Воронцовой. — А ну как машина застрянет? Или вы простынете? Вот вам доброта ваша боком выйдет, Анна Витольдовна.

— Если продолжите ворчать и предсказывать неприятности, я опущу вас в снег — топайте по нему сами.

— Я лишь хотел поделиться своими мыслями, а вы сразу переходите к шантажу! — возмутился Порфирий. — Ужасное отношение к товарищу! Я бы даже сказал — бесчеловечное! — Он завозился, устраиваясь удобней. — Ну что, там далеко ещё?

— Пришли, потихоньку, — отозвалась Федора Устиновна и впрямь свернула с основной дороги на ещё более заснеженную тропку, протоптанную жителями. Миновав четыре дома, она подошла к воротам скромного, покосившегося домишка и, вынув ключ, завозилась с замком. — Сейчас, милые, сейчас, хорошие, согреетесь, чаю попьёте, обождите слегка.

Спустя десять минут Анна сидела в маленькой, чистой прибранной комнате и пыталась согреться после неожиданной прогулки.

Старушка суетилась, повторяя привычную работу: подкинула дров в печку, налила воды в самовар, смахнула со стола несуществующие крошки. Шаркая по дощатому полу в вязаных носках, она легко, словно фигуристка, скользила от стола к печи и обратно.

Пока Порфирий Григорьевич, заняв место на кровати, вылизывал лапу, Анна осмотрелась. Шкаф со стеклянными дверками притулился у стены. На полках виднелась посуда, однако, кроме обычной глиняной, внимание Воронцовой привлекли тарелки из тонкого китайского фарфора с ветками сакуры. Кровать, аккуратно заправленная покрывалом, да две подушки сверху, крытые вязаной салфеткой. Стол, пара стульев из венского дерева. Сундук у печи поблёскивал коваными углами, пряча крышку под самотканым ковриком.

А подле него — осиротевший собачий угол: почти истаявшая аура, пустая чашка, недогрызенная кость.

Вроде бы и простое жильё, и всё же Анна ощущала лёгкий лоск — точно знавала хозяйка лучшие дни. Привычно пробежав магическим взглядом, Воронцова отметила, что зачарованных вещей не имеется, да и сама Федора Устиновна не из магов будет.