Стажер магического сыска 3 (СИ) - Гладкая Юлия Борисовна - Страница 15

— Вот вы критикуете, критикуете да попрекаете, а дельных предложений-то и нет.

— Есть у меня одна идейка. Пойдемте-ка отведаем, как сегодня в ресторации у Смирнова запекли каплунов в горшочках, под сметанкой. На сытый живот и мыслится легче, так что заодно что-нибудь и придумаем. Точнее вы. Вы придумаете. А то вечно только я за всех отдуваюсь.

Глеб оставил записку Воронцовой, где кратко изложил суть нового дела и где окажется завтра. Затем взял на руки кота и они отправились ужинать. Порфирий, конечно, мог дойти и сам, но не преминул возможностью поворчать, что по зиме у него мерзнут лапки и раз уж тут такой удобный транспорт в виде Буянова, то грех, право слово, грех, заставлять несчастного морозиться.

В ресторации вместо размышлений о сути дела и как завтра помогать Лазареву, однако, вся фантазия кота ограничилась только полётом гастрономической мысли. Порфирий взял на себя важную миссию перепробовать всё меню, так что половина от аванса Лазарева, которую Глеб оставил себе, стремительно таяла. Между осетриной по-французски и перепелиными котлетками кот глубокомысленно рассуждал, что у всего в этом мире есть своё предназначение. Деньги, например, созданы для того, чтобы их тратить. Его, Порфирия, предназначение — быть сытым и красивым. И вот, стало быть, сегодня все пути сходятся в одной точке — надо наесться от пуза и потом сладко поспать.

Глебу тяжело было спорить с такой философией, так что оставалось только поддакивать, настраиваясь на безболезненное прощание с львиной долей гонорара в одночасье.

Самоотверженный Порфирий настолько не жалел себя, что Глебу пришлось снова взять его на руки и нести до такси — кот слишком объелся, чтобы самому шевелить лапами. Дома он уложил кота спать на кресле, укутал пледом, и принялся собирать вещи.

Для званого ужина понадобилось доставать самый приличный костюм и накрахмаленную сорочку. Поразмыслив, взял саквояж и на всякий случай положил в него запас чистой одежды на пару дней. Хоть поездка и обещалась обойтись одним днем, кто его знает, как всё обернётся? Может вином запачкают, может и кровью, что ж теперь, грязным ходить?

Затем открыл нижний ящик шкафа, из-под одежды достал револьвер. Тот самый, что достался ему от убитого Рубченко. Глеб до сих пор хранил его у себя, не то как трофей, не то как подстраховку на всякий случай — уверенно пользоваться боевой магией у него так и не получалось. Открыл барабан, проверил патроны. Затем убрал револьвер поглубже в саквояж. Даже если меч пригодится один раз в жизни, надо носить его всегда с собой.

Признаваться самому себе, что никакого точного плана, как предотвратить завтрашнее преступление, у него нет, было тяжело. Понадеявшись, что утро вечера мудренее, а если и с рассветом идеи не появятся, так хоть на месте что-то станет яснее, Глеб лёг спать.

Утро пришлось снова коротать за игрой в шахматы — прикасаться к картам Порфирий отказался наотрез, обвиняя своего товарища в шулерстве. И заодно отсутствии сердца, раз уж тот не хочет поддаваться.

Получив с утра пораньше четыре мата в четырех партиях, и выпив от скуки два чайника чая, Глеб хотел было уже махнуть рукой и отказаться играть дальше, когда на улице раздался длинный сигнал автомобильного клаксона. Буянов выглянул на улицу и увидел стоящий у подъезда длинный черный паромобиль, из трубы которого валили густые белые клубы пара.

— Полагаю, это за нами. Идём.

Одной рукой он подхватил саквояж, другой взял Порфирия подмышку.

— Готовы к славному ужину? — спросил кот.

— Готов весь вечер напряженно вглядываться в лица и пытаться понять, кто же решил прикончить этого славного старика.

— Эх, надеюсь у них в доме подают осетрину, — сказал Порфирий и мечтательно зажмурившись облизнулся. — А вы что думаете?

Глеб только нервно пожал плечами и сказал:

— Я думаю, что если мы ошибемся, уже сегодня кто-то умрет.

Роман Алексеевич Лазарев оказался высоким крепким мужчиной лет сорока, в чьих черных волосах уже серебрилась седина на висках. Черный мундир сшит идеально по фигуре, на золотые майорские эполеты ложатся крупные хлопья снега.

— Буянов? — мрачно спросил он.

— Он самый. И Порфирий Григорьевич со мной.

— Майор Лазарев, — представился Роман и протянул руку, не снимая перчатку.

Глеб ответил на рукопожатие, сетуя на дрянную погоду и невежливость майора — не помешало бы считать его эмоции. Список подозреваемых, очерченный Лазаревым-старшим, не так велик, и сын всё-таки на самом верху этого списка.

— Вы готовы? — спросил майор. — Тогда едем.

По сравнению с паромобилем Воронцовой машина майора казалась каким-то космическим кораблём. Чёрная кожа салона, полированное дерево, холодный блеск хрома. Несмотря на занесенные снегом улицы паровик рванул вперед так, что Глебу захотелось пристегнуться, и он мысленно посетовал, что хоть идея стать в новом мире инженером пока отложена до лучших времен, но вот ремни безопасности можно бы и запатентовать. Порфирий же на заднем сидении отчаянно цеплялся когтями в пассажирское кресло, не жалея обивку.

— Далеко ли нам ехать? — спросил Глеб с тревогой вглядываясь, как быстро машина рассекает пургу.

— Далеко, — ответил майор, не отрывая взгляда от дороги.

— А вы старший сын Алексея Степановича?

— Угу.

— У него есть другие дети?

— Нет.

Майор Лазарев оказался собеседником, мягко сказать, не самым разговорчивым. На все дальнейшие вопросы Глеба он отвечал либо так же односложно, либо и вовсе отделываясь легким кивком. Даже болтливый Порфирий, который мог бы разговорить и камень, и тот не смог выжать из Романа Алексеевича ничего большего.

Оставалось только гадать, всегда ли он был столь молчалив, либо ему не нравилось присутствие Глеба.

Когда паромобиль Лазарева въехал через раскрытые ворота, Глеб только присвистнул при виде роскошного особняка. Пора было бы и привыкнуть, что хоть Парогорск небольшой индустриальный город, но некоторые его жители крайне зажиточны и в размахе при строительстве домов себе не отказывают. Длинный двухэтажный особняк красного кирпича, растянулся между двух холмом на добрые полсотни метров, словно растолкав стенами густой сосновый лес. Крыша под плотной снежной шапкой ощетинилась десятком каминных труб. В такой махине могли бы жить разом три поколения пяти семей и даже особо не пересекаясь.

Не говоря ни слова, майор заглушил двигатель и направился в дом.

— Мужчина столь же обаятельный, как замерзший камень в лесу, — проворчал Порфирий, когда Глеб снова подхватил его на руки, чтобы кот не морозил лапы по снегу. — И столь же болтливый. Не нравится он мне.

— Ну, что поделать, — ответил Глеб, — не всем же быть столь острыми на язык, как вы. Не стоит судить людей только по их общительности.

— А я сужу по своему чутью. По интуиции своей. И вам рекомендую прислушиваться. Хотя, что я тут растрачиваюсь. Вы же никогда никого не слушаете, Глеб.

— Опять вы попусту разворчались?

— Не ворчи, не шипи, не ной. Одни условия, — пробубнил кот, ежась от холода. — Условия и запреты. Тиран.

В холле дома их встретил Лазарев-старший, за которым стояли мужчина и женщина, по всей видимости единственные слуги в дома. Майора уже не было видно, вероятно поспешил подняться к себе в спальню.

— Глеб Яковлевич, Порфирий Григорьевич! — Лазарев расплылся в улыбке. — Рад видеть.

Он протянул ладонь, пожал руку Глебу, затем очень бережно пожал лапку Порфирия.

— Прошу, знакомьтесь, — продолжил старик. — Мои слуги, а вернее, что и соратники. Акулина и Еремей.

Еремей, судя по сизому носу с красными капиллярами и крупным мешкам под глазами, крепко любил приложиться к бутылке. Был он, вероятно, немногим младше самого Лазарева, но пагубная тяга к алкоголю не позволила ему сохраниться столь же хорошо, как хозяин.

— Еремей, сходи в подвал, да принеси пару бутылок вина, для согрева, — распорядился Лазарев.