Аландский крест (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 19

— Это, конечно, печально, но от такого не умирают!

— Это еще не все. Papa, как обычно, отказался принимать лекарства и лишь позволил себе немного больше отдыхать. Две недели он боролся с недугом и наконец ему стало лучше. Но не успели мы возблагодарить Господа…

Голос цесаревича сорвался, и он замолчал. Некоторое время мы не проронили ни слова, но потом он собрался с мыслями и продолжил.

— Понемногу все вошло в свою колею. Государь снова стал бывать на разводах гвардии, принимать доклады министров, а потом неожиданно для всех посетил заседание Государственного совета. Где и объявил о своем непременном решении после войны даровать свободу крепостным крестьянам. Сказал, что это станет лучшим памятником жертвенной смерти царского сына и вечной, благодарной памятью о нем в народе.

— Вот значит, как, — еле слышно пробормотал я. — Не забыл, значит, о своем обещании….

— А спустя пару дней ему внезапно стало хуже. Отец слег и с того часа больше не поднимался.

— Так ты подозреваешь…

— Почти уверен, — решительно кивнул в ответ цесаревич, после чего страдальчески посмотрел мне в лицо и прошептал. — Костя, мне страшно!

«И есть отчего, — подумал я про себя, но вслух сказал совсем другое».

— Не бойся. Я уже здесь. Вместе мы со всем справимся. У тебя есть мысли, кто бы это мог быть?

— Да кто угодно…

— Ладно, разберемся.

— Иногда мне кажется, что Господь ополчился на своих помазанников, — откинулся на спинку жесткого дивана Александр.

Поначалу я не обратил внимания на его слова, но потом в моей голове как будто щелкнуло, и я внимательно посмотрел на брата.

— Кто еще?

— Ах да, ты же ничего не знаешь… утром пришла телеграмма о безвременной кончине султана Абдул-Меджида. Он нам, как и всему христианскому миру, конечно, враг, но все же…

— Твою ж, через три бушприта, мать! — выдал я замысловатую фразу, постепенно постигая, что именно произошло у нас всех на глазах.

— Вот уж не думал, что тебя так тронет его кончина, — с интересом посмотрел на меня брат, кажется, впервые улыбнувшийся после нашей встречи.

— Да плевал я на него и всю Османскую династию, хотя парень он был, действительно, неплохой. Но вот то, что в ответ на предложение мира ему устроили апоплексический удар табакеркой…

— Ты думаешь, его убили?

— Нет, блин. Кебабом подавился!

— Погоди-ка, а о каком предложении мира ты толкуешь?

— О том, Саша, которое было в письме, которое я передал отцу. Мы лично встречались с Абдул-Меджидом, и он сам сказал мне, что желает покончить с этой войной. Стой, ты что, об этом ничего не знаешь?

— Нет. То есть я слышал о твоем таинственном послании, но отец не стал сообщать мне подробности. Так это было письмо султана?

— Которое и стоило ему жизни. А может, и не только ему…

— Объяснись, пожалуйста, — растерянно попросил цесаревич.

— Господи Боже, я думал, уж в нашей-то семье все знают, на что способны жители туманного Альбиона!

— Нет, это решительно невозможно… это не может быть правдой… ведь в противном случае получается, мы — следующие?

На мой взгляд, в данной ситуации было бы правильнее сказать, что следующий — я, то есть Костя, но слова брата неожиданно пришлись мне по сердцу. Ведь они значили, что он не разделял нас даже в своем сознании. Это его «мы» прозвучало как зарок, как клятва на крови!

— Черта с два у них получится, — яростно прошипел я. — Все зубы обломаю, в глотке застряну, но сожрать им нас с тобой не позволю! Ты веришь мне⁈

Цесаревич в ответ лишь несколько раз кивнул головой, после чего протянул мне руку и крепко стиснул мою ладонь. Кажется, он и впрямь изрядно напуган. Остаток дороги мы провели в молчании. До сих пор набившее оскомину выражение — «англичанка гадит» — было для нас не более чем расхожей фразой. Теперь же она наполнилась зловещим смыслом.

Но, как говорится, кто предупрежден, тот вооружен. Действия противников внезапно вышли за пределы джентельменской схватки. Однако кто сказал, что в эту игру нельзя играть вдвоем? Берегитесь господа, вы сами подали мне пример!

Вскоре наша карета оказалась перед парадным подъездом Зимнего дворца и остановилась. После чего спрыгнувший с козел лакей опустил ступеньку и открыл нам дверь.

— Костя, умоляю, при посторонних на этот счет ни слова! — прошептал мне брат, перед тем как вылезти вон.

Оказавшись внутри, мы быстро двинулись в сторону отцовского кабинета, не обращая внимания на то и дело кланявшихся нам слуг и придворных. Перед ним в узкой (по дворцовым меркам, конечно) прихожей толпилась масса народа. Дежурные лакеи, камер-юнкеры, два лейб-медика и еще кто-то, чьих лиц я не запомнил.

Войдя внутрь, я сначала увидел до боли знакомую обстановку. Картины на стене, стол, кресла и камин, поверх которого высился бюст нашего дяди — Александра Благословенного. На стоявшей как всегда слева от камина раскладной походной кровати лежало то, что осталось от императора Николая…

Да, поначалу мне показалось, что я опоздал, и вся моя спешка ни к чему не привела, но вскоре выяснилось, что в этом некогда крепком теле еще теплится жизнь.

— Костя! — слабым голосом позвал он меня, не открывая глаз. — Ты здесь?

— Да, отец, — ответил я, опустившись перед ним на колени и взяв умирающего за руку. — Я приехал…

— Ты все-таки успел, — прошептал он и немного приподнял веки, устремив на меня испытующий взгляд. — А где Сашка?

— Я рядом, papa, — тут же отозвался брат.

— Остальные вон! — потребовал отец, и стоявший за нашими спинами лакей тут же испарился, плотно прикрыв за собой двери.

— Мы одни.

— Дети мои, — после недолгого молчания начал свою последнюю речь Николай. — Все свое царствование и самою жизнь я положил на то, чтобы служить России. Но теперь с горечью в сердце не могу не признать, что сдаю тебе, Александр, свой пост далеко не в полном порядке. Слишком много ошибок, тяжесть которых давит мне теперь на грудь…

— Отец…

— Молчи! У меня осталось не так много времени…. Я все время был занят не тем. Все время думал, что впереди целая жизнь и все можно успеть, нужно лишь хорошенько все подготовить… Не успел. Обещай мне, что не станешь откладывать главное.

— Обещаю.

— Хорошо. Все необходимые распоряжения о моих похоронах я уже отдал. Теперь позови Костю, мне нужно сказать ему…

— Я здесь, отец.

— Обещай мне, что будешь опорой в царствовании своего брата!

— Клянусь!

— Держитесь вместе, и тогда вас никто не сможет сломить…

— Да, papa, — отозвался цесаревич.

— Я не хотел этой войны, но она все-таки началась… Теперь глупо об этом говорить, но я был обманут и прежде всего самим собой. Однако не только… перед нами сильный, упорный и бесчестный противник… не верьте им!

С каждым словом Николай все больше слабел, отчего речь его оказалась прерывистой и несвязной. Однако сознание императора оставалось ясным, и он продолжал.

— Не спешите искать мира. Ибо кто первый о нем заговорит, тот и проиграл. Да, мы понесли немалые потери, наша казна почти разорена, но мы не разбиты, и это главное! Не уступайте им ни в чем, добейтесь лучших условий из возможных. А когда наступит мир, выполните мое обещание… Отпустите народ мой…

С трудом договорив, отец в изнеможении откинул голову на подушку и едва слышно попросил позвать священника. Через минуту в кабинет вошел отец Василий (Баженов) и начал читать слова отходной молитвы. Не знаю, дослушал ли он его до конца, но, когда протопресвитер закончил, государь был уже мертв.

— Господи, помилуй, — перекрестился Александр.

— Император умер! — глухо отозвался я и первым принес своему брату присягу.

Выйдя, мы увидели перед собой весь двор, включая наших жен, детей и вдовствующую теперь императрицу, и я вдруг понял, что за все время ни разу не спросил брата ни о ней, ни о ее самочувствии. При виде нового царя все склонились.