Опора трона (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 25

— Я… я думала, вы уже закончили…

— Мы только начали, — усмехнулся я. — Баня — дело долгое. Особенно хорошая баня. Вот, смотри, какие тут мыльни. Баженов постарался.

Я говорил, стараясь отвлечь ее от смущения, но сам не мог оторвать глаз от ее фигуры. Августа была более спортивной, чем Агата, с не такой пышной грудью, но зато с длинными, стройными ногами. В исподней рубашке она выглядела одновременно нежной и… доступной.

— Раздевайся, — сказал я, уже не шутя, голосом, в котором звучала властная нотка, которую она хорошо знала. — Идем в парную.

Я стащил с Агаты полотенце, та взвизгнула. Августа же еще больше покраснела.

Медленно, очень медленно стала распускать завязки на рубашке. Ткань соскользнула с плеч, открывая еще больше тела. Молодое тело, светлая кожа, уже знакомые мне изгибы. Она была прекрасна в своей нерешительности и смущении. Прикрывала руками грудь, но уже не так плотно, как вначале. Я чувствовал, как снова просыпается желание, только что утихнувшее.

— Иди к кадкам, — велел я, кивнув в сторону мыльни.

Августа медленно, словно нехотя, подошла к большой деревянной ванне, наполненной водой и застеленной изнутри холстиной. Рядом стояли кадушки поменьше и медные черпаки. Она взяла один, зачерпнула воды.

— Обливайся, — сказал я.

Она осторожно плеснула водой на плечо. Вздрогнула от прохлады. Потом смелее. Вода стекала по ее телу, смывая пот и, возможно, остатки смущения. Она мылась, черпая воду, растирая себя руками. Я наблюдал. Агата тоже смотрела, красная как рак.

И я понял, что не хочу останавливаться на этом.

Я встал с лавки. Полотенце соскользнуло. Подошел к ней. Коснулся плеча.

— Ты прекрасна, Августа.

Она вздрогнула от моего прикосновения. Подняла на меня голубые глаза. Смущение еще не ушло, но в них уже появился другой огонек. Задорный. Грудь начала вздыматься, губки приоткрылись…

— Иди сюда, — я взял ее за руку, потянул к парной.

— Ваше величество! — голос Августы дрожал. — Но я никогда не была в русской бане…

— Все когда-то случается в первый раз, — я развернул к себе спиной девушку, открыл дверь. Шлепнул по попе, направляя внутрь.

Августа вскрикнула, заскочила внутрь. Я повернулся к Курагиной:

— Агата! И ты иди с нами!

Княжна тут же встала с лавки, двинулась за нами, нагая и покорная.

Ох, лепота!

Я сидел на открытой терраске Златоверхого Теремка, закутанный в тулуп, пил чай с травами и, кажется, допотевал. Укутался на всякий случай — как-никак сентябрь месяц, уже ощутимо веяло прохладой.

Наслаждался расслабленным после банным покоем в одиночестве. Девушки из мыльни поднялись к себе, чтобы переодеться, и пообещали присоединиться ко мне в самом скором времени. Знаю я их «скорое». Пару чашек успею в себя влить, пока они марафет наведут.

Так и вышло.

Только поставил вторую чашку на стол, как сзади раздался голос Августы.

— Петя, оцени мой вид.

Я встал из кресла, уронив на спинку тулуп, и развернулся. Царевна Наталья Алексеевна закружилась на месте — ее длинный черный шлейф заполоскал за ее спиной, подобно гейсу на мачте корабля.

Хороша чертовка!

— Как тебе мое новое платье?

Стоп! Новое⁈ Как там мне ответил Румянцев? А на какие шиши?

Спросил в более культурной форме, и от услышанного взревел потревоженным в берлоге медведем. Мне на голубом глазу было заявлено, что деньги эта змея подколодная выцыганила через Перфильева у моих финансистов. Конкретно, у Бесписьменного. Ну я им устрою!

— Сколько?

— Самую малость. Шесть тысяч с копейками.

Рука-лицо. «С копейками»⁈ Десять самых больших 32-фунтовых осадных пушек. 1200 фузей или 900 винтовальных карабинов…

— Нашел, с чем сравнивать, — с невинным видом парировала Августа, когда я озвучил ей цифры. — Роскошь всегда стоит дорого.

— Роскошь стоит дорого потому, что европейцы, включая твоего папашу, за бесценок скупают у нас металл, лес, сало, пеньку, а взамен везут всякое тряпье, накручивая на него цену в десятки раз превышающую исходную стоимость.

— Мой отец, — возмутилась Августа, — не торгаш. Он поставляет солдат в иностранные армии.

Боже, с кем я сплю⁈ С дочерью торговца «пушечным мясом»!

Постарался взять себя в руки и говорить спокойнее — у Августы глаза уже были на мокром месте, а из-за ее плеча выглядывала испуганная Агата.

— Послушай меня, дорогая. Времена безумной роскоши и непозволительных трат Екатерины уже в прошлом. Бережливость, близость к народу во всем — вот, чего ждут от меня мои подданные.

— Ты рассуждаешь, как противный Фридрих прусский! Скопидомство мне дома надоело.

— Выходит, ты поехала в Россию срывать дорогие цветы удовольствия?

— И за этим тоже, — выкрикнула Августа. — Я царевна!

— Вот и не забывай о своей роли. Найди себе точку приложения сил. То, чем ты могла бы быть полезна мне и державе.

Наталья Алексеевна смутилась.

— Я подумаю.

Агата осмелилась вмешаться, судорожно тиская в руках какие-то бумаги.

— Хочешь, я выброшу это платье и буду носить старое?

— Чего уж теперь. Носи это.

Княжна Курагина смущенно протянула мне нечто вроде прошитых тетрадей.

— Это мой подарок тебе к возвращению. Сборник стихов русских поэтов, напечатанный в типографии Московского университета, но еще не сброшюрованный. Я включила в него несколько тех, ты знаешь от кого.

Х-мм. Она все-таки сделал это. Стихи Пушкина доберутся до людей.

— И я осмелилась написать торжественную оду, — скромно потупив глазки прошептала девушка. — В честь твоей победы. Ты разрешишь мне ее прочитать?

Я кивнул, уселся обратно в кресло, махнув Августе, чтобы присоединялась, и приготовился слушать.

В квартире ординарного профессора Десницкого в доме, арендуемым Императорским Московским Университетом, с раннего утра поднялась суета. Тесное, неуютное жилье — в таком семью не заведешь, а получая в год 500 рублей за лекции и 100 за преподавание английского языка, даже промышляя частными уроками, на собственный дом денег не накопишь. Найти бы себе купеческую дочку с приданым, да какой же купец отдаст свое чадо за хоть благородного, спасибо чину, но бедного как церковная мышь представителя ученого сословия?

Суету создавали приходящая прислуга, приводившая в порядок красный профессорский мундир, панталоны и башмаки с пряжками, и сам хозяин квартиры, тщетно пытавшийся расчесать свой парик и привести его в порядок с помощью пудры.

В дверь постучали.

Семен Ефимович чертыхнулся: его ждал, как предупредил собрат по ложе Новиков, ответственнейший день. Хотелось за утренние часы не только с противным париком совладать, но и собраться с мыслями и поискать в голове ярких образов, чтобы в очередной раз блеснуть красноречием. Недаром его сравнивали с Ломоносовым и прозвали мастером элоквенции. Вертя в голове фразу «призываю Русских, чтобы они к славе воинского оружия присоединили и славу правосудия» и чувствуя, что с ней что-то не так, Десницкий пошел открывать.

На пороге стоял солдат в странной форме. В чудной мятой фуражке с козырьком и откидными «ушами», просторной зеленой куртке и широких шароварах, сужающихся ниже колена. Профессор гостя узнал сразу, несмотря на маскарад.

— Николенька, ты ли это⁈ Так возмужал!

— Я, мой дражайший учитель!

Они обнялись. Десницкий не выдержал и пустил слезу, настолько эта встреча была невероятной. Коля Смирнов, его ученик, крепостной мальчик с невероятной тягой к знаниям, подававший такие надежды, который влип в странную и страшную историю и пропал семь лет назад. С тех пор о нем ни слуху ни духу. Семен Ефимович учил его частным образом английскому и помог без записи в студенты посещать занятия в Университете. Юноша освоил зачатки французского, итальянского и английского, обучался российскому красноречию, истории, географии, мифологии, иконологии и начальным основаниям физики и химии. В праздные дни и часы разные учителя преподавали ему рисовальное искусство, живопись, архитектуру, геодезию и начатки математики. Мечтал продолжить образование в иностранных университетах. А потом исчез.