Лекарка поневоле и 25 плохих примет (СИ) - Муратова Ульяна - Страница 11

Шельма, осмелев под защитой моего подола, с рычанием выползла наружу и грозно вздыбила шерсть на холке. Однако матёрый попугай не впечатлился, распахнул острый изогнутый клюв и показал розовый язычок, а затем пророкотал:

— Крр-рр-риворр-ррукий хрр-рр-ренодёрр-рр! Грр-рренки берр-р-реги!

Теперь я узнала знакомые интонации. Ясно, значит, у бабки Грисы появился пернатый охранник, оттого грядки-то и расцвели.

Солар уже клонился к горизонту, и по воздуху плыли ароматы сдобы из соседних домов. Я подхватила кису под пятнистый бок, чтобы она ничего не учудила, подошла к входной двери и хотела постучаться, но она сама распахнулась прямо перед моим носом.

— Ланка? — удивлённо вопросила старая целительница. — Ты, что ль, по грядки мои повадилась?

— Нет, что вы, — заверила её. — Это просто Шельма в них случайно забрела.

Предъявив ей свою новообретённую питомицу, дождалась приглашения и вошла в ладную, пропахшую лекарственными травами избу.

— Питомица — это хорошо, это дело, — одобрительно покивала наставница. — Натаскивай её на то, чтоб грядки защищала. А то ведь всё сопрут! Выкопают! Сквалыжники неблагодарные! Примета у них такая есть, вишь ли, что саженец лучше прирастётся, коли с чужого огорода спереть. А я скажу, что другая примета должна быть: «Ежели у соседа чего украл, то это к выбитым зубам». Вот это добрая примета. Проверенная.

— Что, воруют с грядок? — удивилась я, а затем вспомнила, как покойная бабка Ланы с лопатой гоняла какого-то пацанёнка, который пытался вырыть недавно посаженную сливу.

Бабушке саженец подарил какой-то проезжий эстренец, то ли по доброте душевной, то ли по старой памяти. Очень она над этим деревцем тряслась, но оно росло чахлым, несмотря на все усилия.

— Совсем стыд потеряли! — пожаловалась наставница. — Ужно я им и так и сяк объясняла, ничего не слухают. Тепереча жди, к тебе пожалуют, я-то их боле лечить не сподоблюсь. Приехали, понимаешь, давеча с Юга четыре семьи. Наглые, шебутные, ленивые, вороватые. Толку с них чуть, а гонору… Староста уж стонет. Работать-то они не рвутся. Морячники, что с них взять… Знай только на берегу сидят трындят, а как горбатиться от зари до зари — так это не про них.

— Бабуля покойная морячников тоже не любила, — дипломатично согласилась я.

— А ты чего пожаловала-то? Столько лет носу не казала, а тут явилася… — подозрительно сощурившись, посмотрела на меня наставница.

— Посоветоваться, — честно призналась ей. — Совсем я запуталась, бабули в живых нет, осталось только на вашу мудрость и опыт полагаться.

Лесть старушка проглотила и не поперхнулась, заулыбалась приветливее и довольно сказала:

— Вона как запела, девка. Ну хоть посоветоваться мозгов хватило, а то слушаю молву об тебе да дивлюсь: моя ли это Ланка с Грегом спуталась, едва только остыли последние угольки от бабкиной кровати?

— Влюбилась, — покаялась наставнице, — а он мудаком оказался.

— Потому-то и надо замуж сначала выходить, а уж потом всё остальное! — наставительно подняла она в воздух скрюченный указательный палец с распухшими суставами.

— А лучше было б, если б я с этим мудаком жить осталась? Так хоть понятно, чего он стоит…

— И то верно, — неожиданно легко согласилась она. — Но ты сама дура — надо было хоть пригрозить травануть его, чтоб слухи не распускал, поганец.

— Кха-кха, кхак-то в голову не пришло, — закашлялась от неожиданности я.

— А зря. Мужиков надо в узде держать, чтоб не трепались почём зря. А я тебе на кой сдалась? Какой тебе нужон совет?

— Селяне совсем оборзели, — вздохнула я. — За лечение не платят, разговаривают через губу, задолжали уже кто по сто арчантов, кто по двести. А ведь я за приём недорого беру...

— Так бери дороже, — хитро усмехнулась старушка. — Чем дороже лечение, тем сильнее ценят врачевателя. Будешь их по десять арчантов оперировать — плюнут в рожу, что шов кривой. Станешь ломить по сотне за осмотр, начнут разговаривать с почтением. Таков закон. Оперируя за гроши, ты гнёшь спину так же, как остальные, а гребя денежки ни за что да плюя в потолок — в одночасье становишься важной персоной.

— Но это как-то... подло.

— А какая разница? Любить тебя ни при каком раскладе не будут, а так хоть на хлеб с маслицем хватит.

— Но они же не настолько богаты, чтобы...

— Ты чужие деньги-то не считай, неблагодарное это дело. Поговорку знаешь? Кто ходит да прибедняется, тот меньше всех нуждается! Никто тебе не мешает по желанию и бесплатно помочь, от особого расположения. Только сама скумекай, что одно дело одарить десятью арчантами и другое — сотней. Ужно как-то посолиднее, согласись? Опять же, кто мешает армаэсцам относиться к тебе с почтением? Вели бы себя как люди и жили бы благостно, а так — кто говном кидается, тот пусть в нём и ковыряется. Я взаместо тебя этих голубчиков приму, чтоб они разницу-то почуяли. Или хочешь — ко мне переезжай. Старая я стала, мне помощь по дому лишней не будет. Заклинанья-то какие-никакие ещё помню, а вот травки уже путать начала, особливо схожие ежели.

— А я как раз зелий принесла разных. Думаю: может, возьмёте про запас? Нечем мне за следующий налог платить, а деревенских староста подговорил меня игнорировать — он на меня давит, чтобы я за Дрогима пошла.

— Да неужто? — хмыкнула наставница. — Этот Дрогим всю жизнь был ни говно, ни пряник, нечего за него идти.

— Он к лоузе пристрастился. Вот староста всем и запретил мне платить. Решил, что я от безысходности пойду за Дрогима и вылечу его.

— Вот ведь сявый хлыщ! Ишь чего удумал! Такую красотку — и Дрогиму-жевуну в жёны? Перебьётся! Хотя… мож, сходила бы. Жевуны-то долго не живут, через годик вдовой станешь, всё налога меньше платить.

— Я думаю к Разлому податься, — осторожно поделилась я. — Там вроде целители всегда нужны.

— Так-то нужны и дело хорошее, да и вокруг полно парней не абы каких, а магов и благородий всяких. Глянется какой, замуж пойдёшь... Да только хорошего в том ничего нету. Будет муж сиднем сидеть у Разлома до самой старости, а ежели какой кантрад ему ногу откусит, то за калекой ходить придётся... Зато при Разломе каких только девок в жёны не берут! А ты чистой карамелью медовой выросла. Глядишь, и командира какого заарканишь, ежели дурить не будешь. Мужики когда раненые лежат, больно чувствительные становятся. В глаза заглядывают, руки целуют, подарки потом дарят. А всего-то и надо что улыбаться изредка да нахваливать. Оченно они на ласку и похвалу падки становятся, когда чувствуют себя немощными.

Я вымученно улыбнулась. А вариантов не ходить замуж тут в принципе не предполагается? Хотя кого мне спрашивать, у бабы Грисы мужей было чуть ли не пятеро, сыновей целый выводок, не меньше дюжины. И дочка вроде тоже есть, правда, всего одна.

— Из моих у Разлома двое сыновей трудится и внуков… несколько. Коли решишь окончательно — приходи, напишу тебе письмо рекомендательное, пока глаза хоть чего-то видят.

— Спасибо.

Наставница с кряхтеньем поднялась с места и подошла к печи. Открыла заслонку и поставила внутрь чёрный от копоти чайник с единственной светлой частью — тускло блестящей металлической ручкой.

Жилище бабы Грисы было гораздо просторнее и обставлено куда лучше Ланиного. Тут тебе и три разных металлических ларя-холодильника, и целая стена, уставленная артефактами и статуэтками, и отгороженная тонкой стенкой «медицинская» часть. В её правой стороне высокий стол расположился так, чтобы на него попадал свет из двух окон, но при этом было расстояние в два шага от каждой стены, а в левой примостились две кровати, поставленные буквой Г. Под потолком висела современного вида магическая люстра с пятью плафонами в форме осиных брюшек, каждое из которых жалом нацеливалось на пустующий явно операционный стол.

Лана бы позавидовала такой роскоши, а меня лишь передёрнуло. Ничего из того, что я хотела бы видеть в своей жизни, на операционных столах не показывали.

Всё свободное место в избе занимали шкафы с книгами, склянками, банками, пучками трав и ещё какими-то приблудами неизвестного назначения.