Инженер Петра Великого 2 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 2

Меня буквально впихнули в камеру. Теснотища — гроб! Стены — камень голый, мокрый, какая-то слизь по ним течет. С низкого потолка сводчатого — кап-кап-кап. Под ногами — солома гнилая, воняет прелью, мочой, аж дышать нечем. Воздух спёртый, тяжелый. Свет — только из малюсенького окошка под самым потолком, за решеткой толстенной. И то не свет, а так, серая муть питерского дня пробивается.

Я так и плюхнулся на эту гниль, спиной к холодной стене привалился. В башке туман, мысли вразброд. Как? Ну как так вышло-то? Только что — триумф, Царь хвалит, планы по заводу громадьё, чувствовал же — вот оно, я на своем месте, я ж нужен! И на тебе — камера, измена, светит дыба да плаха.

Кто? Вот главный вопрос. Кто ж меня так сурово подставил? Лыков этот, снабженец скользкий? Да, видел я его довольную харю, когда меня вели. Но он же — пешка, шавка. Сам бы не решился, кишка тонка. Значит, за ним кто-то покруче стоит. Кто-то из тех, кому я на хвост наступил своими станками, «композитом», кому все воровские схемы поломал. Кто-то, кто задницу греет в Питере, кому мой быстрый взлет поперек горла, и что Брюс с Царем меня привечают. Кто-то, кому мои разработки — как кость в горле, потому что из-за них его людишки не у дел остаются или его гешефт на армейском барахле летит к чертям. А может, и правда шведы? Англичане? Кому секреты мои понадобились? Но как же они это провернули? Через кого?

Тут и вспомнил про тетрадку свою с фронтовыми записями. Точно сперли! И использовали, чтобы подделку состряпать! Мои же мысли о том, где у нас слабости, что в оружии не так, как лучше сделать — все переврали, шифровки какой-то добавили, агента шведского приплели — вот тебе и измена готова! А я, дурак, думал — сам посеял где-то, да на Потапа грешил. Расслабился, нюх потерял на вершине успеха, решил, что под царским крылом мне все нипочем. Вот и допрыгался.

Преображенский приказ… Отсюда живым-то не всякий выходил, а уж прежним — никто. Пытки тут — будь здоров. Мастера своего дела — язык любому развяжут. Что я им скажу? Что честно служил Царю? Ха! Тому, кто это затеял, на мою честность плевать с высокой колокольни. Им нужно одно — чтоб я признался. И они своего добьются, так или сяк.

Что толку тут от моих мозгов, от знаний моих инженерных? Всё псу под хвост. Против их лома (пыток то есть) и подлых интриг мои расчеты — пустое место. Тут не логика рулит, а сила да связи. А у меня ни того, ни другого. Только Брюс за спиной маячит да Царь разок похвалил. Вспомнят ли? Или спишут в утиль, как бракованный товар?

От таких мыслей совсем хреново стало. Но тут злость начала закипать. Злость на этих гадов, на их подлость, трусость, на то, как легко они человека в грязь втопчут, дело важное для страны порушат ради своей зависти или кармана.

Нет! Фиг им! Так просто не сдамся!

Надо башку включать, выход искать. А вдруг Орлов узнает? Вдруг Брюсу шепнет? Надежды — кот наплакал, но все же… Заставил себя подняться с этой вони. Прошелся по камере — три шага туда, три обратно. Надо собраться. Скоро допрос. Надо хоть как-то быть готовым.

Ждать долго не пришлось. Видать, тот, кто всё это заварил, торопился дело состряпать, пока мои заступники не встряли. Опять засов заскрежетал. Вошли двое. Один — конвоир, такой же деревянный, как те, что меня брали. Другой — в штатском, с таким взглядом — буравчиком, неприятный тип. Видать, писарь какой или мелкая сошка из Канцелярии.

— На допрос! Живо! — буркнул этот в штатском, даже не глядя.

Потащили меня по темным коридорам. Стены глухие, только иногда из-за обитых железом дверей то стон донесется, то удары глухие — видать, рядом с кем-то еще «беседовали».

Завели в каморку без окон, потолок сводом. Посредине — стол дубовый, тяжеленный, стул. На столе чернильница, бумаги, перья гусиные. В углу жаровня тлеет, жаром пышет и воняет. И железяки какие-то валяются… инструменты, что ли? Пыточные? Старался туда не смотреть.

За столом сидел мужик. Не старый, лет сорока, глаза какие-то блеклые, как выцветшие. Одет строго, в темный камзол без побрякушек. Как меня ввели, он медленно голову поднял, оглядел с ног до головы. Ни злости, ни интереса — смотрит, как мясник на тушу.

— Фамилия, имя, звание, — говорит почти безразлично. Голос такой же бесцветный.

— Артиллерийского ведомства фельдфебель Петр Алексеевич Смирнов, — отвечаю.

— Хм… Фельдфебель… Дворянин, сталбыть? — в голосе чуть насмешка проскользнула. — А прежде кем был?

— Подмастерьем на Тульском оружейном заводе, ваше высокоблагородие, — говорю.

— Подмастерье. Петрушка, значит? — криво усмехнулся. — И как же ты, Петрушка, из подмастерьев в фельдфебели да дворяне выбился за год с небольшим? Уж не секреты ли какие заморские знаешь? Аль шведу служишь тайно, за то и награды получаешь?

Вот оно, поперло. Сразу в лоб.

— Никак нет, ваше высокоблагородие! — аж фыркнул я. — Служу честно Государю и Отечеству! А чины и награды получил за работу свою, за пушки новые да станки хитроумные, что армии и флоту на пользу пошли! Сам Его Величество труд мой одобрил, и граф Брюс тому свидетель!

— Граф Брюс… Государь… Высоко летаешь, Петрушка, — следователь пальцем по бумагам стукнул. — А вот здесь иное писано. Писано, что ты, Смирнов, в доверие втершись, секреты артиллерийские да механические вызнавал. И сведения те передавал агенту шведскому, Ягану Петерсу некоему, купцу нарвскому. А за то деньги немалые брал, серебром и золотом. Вот и монеты заморские имеются, при обыске у тебя нашли. Что на это скажешь?

Монеты? Те самые, что Клюев с Воробьевым подкинуть хотели? Опять их в дело пустили! И купец этот, Петерс… Вот и он выплыл! Гады! Все просчитали!

— Ложь это, ваше высокоблагородие! Клевета чистой воды! — голос дрогнул от злости. — Монеты те мне подкинуть пытались, поручик Орлов свидетель! Мы тогда Клюева с Воробьевым на воровстве поймали! Они и пытались меня очернить! А купца Петерса я раз видел, работу на лесопилке предлагал, да я отказался, почуял неладное, и сразу поручику Орлову доложил! Всё это проверить можно!

— Проверим, проверим… — так же равнодушно протянул следователь. — А вот это что такое? — он взял со стола несколько пожелтевших листков, моих, исписанных моим корявым почерком, с моими же рисунками. Моя тетрадка! Точнее, огрызки от нее! — Записки твои? Тут ты подробно расписываешь и пушки наши новые «композитные», и станок сверлильный, и про замки фузейные… И даже про слабости укреплений да где батареи стоят! Зачем тебе, мастеру, такие сведения? Не для шведа ли старался, а? Да вот и пометки тут имеются… ненашенские… Что за каракули? Кому писал?

Вот оно как! Украли тетрадь и «дописали»! Всунули туда то, чего и в помине не было! Про батареи я точно не писал, да и шифров никаких не знаю! А мои же записи про недостатки нашего оружия теперь — как донос врагу! Вот твари!

— Да это ж мои рабочие заметки, ваше высокоблагородие! — пытаюсь держаться. — Я думал, как оружие наше улучшить, как сподручнее воевать! Нет там секретов никаких, одни размышления! А про пометки ненашенские — впервой слышу! Подлог это! Кто-то приписал!

— Подлог? — следователь прищурился. — А почерк-то твой. И мысли твои… уж больно вольные насчет порядков государевых. Не по чину мыслишь, фельдфебель. Больно много знаешь, больно много умеешь для простого мужика… Откуда знания такие? Уж не нечистый ли тебе помогает? Аль шведские инженеры подучили? Признавайся! Здесь все всё скажут! Рано или поздно… — он так значимо покосился на жаровню и железяки в углу.

Да уж, спорить — толку ноль. Ловушка захлопнулась. У них «улики», хоть и липовые, но есть. Мотив — пришили (слишком умный, видать). И желание закрыть дело, на меня все повесив. Доказать, что подлог — не могу. Брюс да Царь тут не указ, похоже. Оставалось либо стоять на своем до последнего, надеяться на чудо или что Брюс вмешается, либо… либо вот эти железяки в углу.

— Требую очной ставки с поручиком Орловым! — сказал я, глядя прямо на следователя. — Он подтвердит и про монеты, и про купца Петерса! И что я всегда честно служил!