Промышленный НЭП (СИ) - Тыналин Алим - Страница 38

— Почему вы согласились помогать мне? — прямо спросил я.

Оперуполномоченный помолчал, словно взвешивая, насколько откровенным может быть:

— У меня техническое образование, — наконец ответил он. — До работы в ОГПУ я был инженером на Путиловском заводе. Я понимаю, что такое эффективность производства, что такое энтузиазм рабочих. Ваш «промышленный НЭП» это шанс для нашей промышленности сделать настоящий рывок. Без надрыва, без миллионов жертв. Да и потом, мы с вами уже не первый раз работаем. Знаю вас, как облупленного. Уж кто-кто, а вы явно не вредитель для страны.

Он открыл папку и достал несколько листов, исписанных мелким почерком:

— Вот материалы, которых нет в официальных досье. То, что Каганович и его люди собирают для удара по вам и вашим соратникам. Здесь списки людей, готовящихся к аресту, предполагаемые обвинения, места планируемых диверсий.

Я быстро просмотрел документы. Информация была бесценной.

Теперь я знал, кого из сотрудников следует временно перевести на другие объекты, какие предприятия будут мишенями для диверсий, какие обвинения готовятся против ключевых фигур эксперимента.

— Это очень поможет нам, — искренне сказал я. — Что еще вы можете сообщить о Шкуратове?

Рожков усмехнулся:

— Шкуратов… Тот еще типаж. Публично аскет и пуританин, а в реальности… — он достал из внутреннего кармана пиджака фотографию. — Вот его дача в Серебряном Бору. Построена в прошлом году. Три этажа, отдельная баня, даже теннисный корт. И все это на скромную зарплату председателя ЦКК.

Фотография подтверждала слова Мышкина. Роскошный особняк выглядел вызывающе на фоне официальной пропаганды скромности и самоотверженности.

— А вот еще, — Рожков протянул второй снимок. — Его «племянница», с которой он проводит выходные на даче. На самом деле актриса из Камерного театра.

— Отлично, — я аккуратно спрятал фотографии. — Что насчет Лопухина?

— С ним еще интереснее, — оперуполномоченный извлек из папки потрепанную тетрадь. — Его диссертация 1926 года. А вот выдержки из работ американского экономиста Келлера, 1924 год. Целые страницы совпадают дословно. И это не единственный случай плагиата.

Мы продолжали обсуждать детали еще около часа. Рожков оказался настоящей сокровищницей информации, предоставил материалы на всех членов комиссии, планы Кагановича, детали предстоящих акций против экспериментальных предприятий.

— Последний вопрос, — сказал я, когда беседа подходила к концу. — Что с Шаляпиным? Можно ли ему помочь?

Рожков нахмурился:

— Сложно. Его ведет Горбунов, один из самых опытных следователей. Пока Шаляпин держится, не подписывает признательные показания. Но долго так продолжаться не может. Горбунов умеет ломать людей.

— Нам нужно вытащить его оттуда, — твердо сказал я.

— Невозможно без санкции самого высокого начальства. Но, — Рожков задумался на мгновение, — есть обходной путь. Если бы Орджоникидзе официально затребовал Шаляпина как ключевого специалиста для какого-нибудь сверхважного проекта с личной гарантией наркома…

Я мысленно отметил этот вариант. Серго мог помочь с этим, если правильно подать идею.

— Спасибо, товарищ Рожков. Вы оказали неоценимую услугу.

— Только помните, — он понизил голос. — Наши встречи должны оставаться в абсолютной тайне. Ни записей, ни свидетелей.

— Разумеется, — я поднялся. — Следующий контакт через неделю, уже через Мышкина.

Покидая конспиративную квартиру, я чувствовал смешанные эмоции. С одной стороны, информация, полученная от Рожкова, давала серьезные преимущества в борьбе с Кагановичем. С другой, я отчетливо понимал, что вступаю на скользкий путь интриг и манипуляций, от чего в последнее время сознательно отказывался.

Но выбора не было. Только так можно было спасти «промышленный НЭП» и изменить будущее страны.

На улице меня ждал неприметный служебный автомобиль «ГАЗ-А». Мышкин сидел за рулем, настороженно осматривая окрестности.

— Как прошло? — спросил он, когда я сел рядом.

— Лучше, чем ожидалось, — ответил я. — У нас появился ценный союзник. И первая мишень.

Машина тронулась, растворяясь в морозной московской ночи. Охота на Шкуратова началась.

Три дня спустя я встретился с Глушковым в Центральном парке культуры и отдыха. Несмотря на холод, здесь было достаточно людно.

Молодежь каталась на коньках, семьи с детьми гуляли по заснеженным аллеям. Идеальное место для незаметной встречи.

Мы медленно шли вдоль замерзшей Москвы-реки, разговаривая вполголоса.

— Операция прошла успешно, — докладывал Глушков. — Информация о даче Шкуратова «случайно» попала в руки одного из его конкурентов в ЦКК, товарища Ярославского. Тот немедленно организовал негласную проверку.

— Реакция Шкуратова?

— Паника, — усмехнулся Глушков. — Он срочно отправил «племянницу» в Ленинград, а сам бросился заметать следы. В этот момент наш человек, работающий в аппарате ЦКК, намекнул ему, что знает о готовящейся проверке и может помочь.

— И Шкуратов клюнул?

— Сразу, — кивнул Глушков. — Согласился на встречу. Наш человек объяснит ему, что может «потерять» некоторые материалы проверки и повлиять на выводы комиссии. В обмен Шкуратов должен смягчить позицию по вашему эксперименту в комиссии Кагановича.

— Думаете, он выполнит обещание? — спросил я скептически.

— Уверен, — твердо ответил Глушков. — Шкуратов слишком напуган. Он знает, чем грозит такой скандал. К тому же, наш человек намекнет, что за этим стоят люди, близкие к самому Сталину. А Шкуратов достаточно опытен, чтобы понимать последствия конфликта с такими силами.

Я удовлетворенно кивнул. Первая фигура в комиссии Кагановича будет нейтрализована. Не полностью, конечно, но достаточно, чтобы он не мешал нашему эксперименту.

— Что с Лопухиным? — спросил я.

— Работаем, — ответил Глушков. — Через два дня появится анонимная статья в «Литературной газете» о плагиате в научных работах. Имен не будет, но намеки достаточно прозрачные. Лопухин поймет, о ком речь.

— Хорошо. А что с освобождением Шаляпина?

— Мышкин встречается с Семеновым, тем самым начальником отдела на Лубянке. Посмотрим, согласится ли он помочь, но не напрямую. Предложил действовать через Орджоникидзе.

Я кивнул. План начинал работать. Постепенно, шаг за шагом, мы нейтрализуем противников. Ключевым будет удар по самому Кагановичу, но для этого требовалось время и тщательная подготовка.

— Есть еще кое-что, — Глушков понизил голос, хотя рядом никого не было. — Наш источник сообщает, что Каганович планирует крупную провокацию. Он хочет инсценировать «вредительский акт» на одном из экспериментальных предприятий. Настолько серьезный, чтобы можно было обвинить руководство завода в контрреволюционной деятельности.

— Какой завод? — резко спросил я, останавливаясь.

— Пока неизвестно. Но операцию готовит специальная группа из ОГПУ, подконтрольная лично Кагановичу. Рожков пытается выяснить детали.

Я молча обдумывал услышанное. Ситуация становилась все более опасной. От идеологических нападок и мелкого саботажа Каганович переходил к прямым провокациям, которые могли завершиться арестами и расстрелами.

— Нужно усилить бдительность на всех предприятиях, — решил я. — Предупредить директоров, установить круглосуточное наблюдение за ключевыми объектами. И главное выяснить, где планируется провокация.

— Я уже отдал соответствующие распоряжения, — кивнул Глушков. — Но предупреждаю: если группа действительно из ОГПУ, они профессионалы. Обычной охраной их не остановить.

Мы прошли еще немного по заснеженной аллее. Впереди замаячила фигура чистильщика обуви, растирающего замерзшие руки. Его потертый тулуп и старая армейская шапка-ушанка говорили о тяжелой жизни.

— Есть еще одна новость, — сказал Глушков, когда мы прошли мимо чистильщика. — Мы выяснили, кто организовал диверсию на Нижнетагильском комбинате. Это бывший инженер Ковальский, уволенный с завода за пьянство. В прошлом году его завербовал человек Кагановича, некий Строгов. Ковальский подменил чертежи и подпилил крепления ковша. Ему заплатили пятьсот рублей.