Корнет (СИ) - "taramans" - Страница 31

— Дай-то бог, дай-то бог! — пробормотал унтер и перекрестился, — А то Гантамировы эти… сволота известная!

Видя, как остальные крестятся, на всякий случай перекрестился и корнет. Подъехали они, как оказалось, вовремя. Не успели по трубке выкурить, как из-за поворота широкой долинки, саженях в трехстах показались конные.

— Пять… семь… десять…, - считал негромко унтер, — Робяты! Смотри по сторонам шибче!

Приехало двенадцать человек. Семеро остались верхами метрах в трехстах от пикета, а пятеро, не торопя коней, шагом двинулись вперед.

— Ну, благословясь, поехали и мы! — Ефим перекрестился, вскочил на коня.

Поехали вчетвером. По задумке Ефима Некрас с лошадьми должен был остаться метров за тридцать от места встречи. Предполагалось, что и противная сторона оставит коноводов немного загодя.

— Ты, ваш-бродь, не теряйся, гляди орлом. Они — что те собаки: страх чуют, ну и борзеть сразу начинают. Нам такого не надо, в таком случае все может и кровью обернуться. Но и на рожон не лезь, говори спокойно, но и с вежеством…

Плещеев покосился на казака, цыкнул зубом:

— Разберемся, Ефим. Разберемся!

Как и задумывалось, переговорщики остановились метрах в пятидесяти друг от друга и спешились. Двое остались с лошадьми, а трое, размеренно шагая, пошли ближе.

Плещеев старался шагать ровно, не торопясь, обозначая достоинство. Косился на казаков, идущих рядом по бокам.

«Может, нужно было так же — черкеску надеть? Вон как казачки браво смотрятся. А я в чикчирах, старом, пусть и отчищенном и заштопанном на плече доломане и в черной венгерке поверх — не выгляжу ли я этаким опереточным гусаром? Хотя… нет, все правильно! Горцы наверняка знают, что я из офицеров, но не из казачьих. Надеть чужую форму — показать, что свою ты не ценишь. Вроде ряженого. Оставаться самим собой — гораздо правильнее. Да и казаки, подарив мне форму, показали уважение и благодарность, но, сдается мне, сделали это как бы — авансом. А что есть аванс? Аванс — это вроде денег, данных в долг. А долгов я не люблю! Вот если заслужу своими действиями действительное право носить эту одежду — тогда и видно будет. Не забываем про «подколку» Лермонтовым Мартынова!».

Юрий постарался откинуть ненужные сейчас мысли в сторону и сосредоточиться на предстоящем. Принялся разглядывать приближающихся людей.

«Трое. Один — явно молодой парень. Нарочито держит себя, старается соответствовать. Зачем его взяли с собой? Наверняка — толмач. То есть — приглядываем, но он так, говорящая голова, не более. Второй, высокий, прямой как жердь, горец — заметно старше. Даже уже седина видна в аккуратно подстриженной бороде. Х-м-м… не знал, что они бороды стригут. Лицо сосредоточенное, даже смурное. Не очень-то он доволен происходящим, видно это. Старший? Не думаю. Скорее всего, именно представитель посредников. Третий… а вот третий — интересен. Невысокого роста, коренастый, даже — кряжистый. И, сдается мне, самый старший здесь по возрасту. Вон — борода наполовину седая! Морда такая… командовать привык, а вот слушать возражения — не привык! Кого-то напоминает мне… Х-х-а! На Кадырова старшего похож! Как его звали? Ахмад-хаджи? А хаджи… это же человек, совершивший хадж? А отличия… Отличия — зеленая лента на папахе. Точно — есть такая! Уважаемый человек, однако! И глаза такие, выразительные. Волчьи! Как будто приценивается — как половчее прыгнуть, чтобы сразу яремную жилу перехватить. Но вот — хрен тебе, я тебе не олень какой-нибудь!».

Сошлись и остановились метрах в трех друг от друга. Хотя — какие же они друзья? Вовсе нет!

«А вот этот представитель посредника — он что-то тоже не горит дружелюбием. И это называется «замиренный аул»? М-да… все они тут… мирные горцы, ага! Тоже… спиной поворачиваться категорически не рекомендуется!».

Стороны молча рассматривали друг друга. Гонор показывали, не иначе. Плещеев хмыкнул про себя, чуть улыбнулся:

— Ассалум алейкум, уважаемые! — корнет увидел краем глаза, как чуть заметно дернулся Ефим, удивленно покосившийся на Плещеева, но сразу же восстановивший покер-фейс.

«Нельзя первым заговаривать? Да ну! Покажем контроль ситуации!».

Посредник чуть повернул голову к старшему, что-то шепнув. Тот в ответ ощерился и прошипел:

— Гёзыс…, - и еще что-то на своем, но тоном явно недобрым.

«Кличка, значит, ко мне все-таки прилепилась! Х-х-е!».

Плещеев развеселился про себя и не смог сдержать улыбки. Когда враги тебя узнают персонально, это же значит — ты чего-то достиг, не так ли?

Толмач — как проснулся — и начал что-то лопотать. Говорил он по-русски с чудовищным акцентом, как будто каши горячей в рот набрал, и приходилось прилагать немалые усилия, чтобы понять его.

— Хорошо, хорошо! Я вас понял, шашка вам нужна! — чуть поднял руки с открытыми вперед ладонями Плещеев.

— Якши… Горда! — и опять что-то «бур-бур-бур», ясно только что «горда», «род» и еще что-то, чего Юрий не понял.

Плещеев как-то враз успокоился, появилось какое-то куражливое настроение, и улыбка не сходила с его лица.

— Эх, толмач-то ты хреновый! Учи русский, абрек, пригодится! Лучше учи! А то не понять тебя ни хрена. Ладно, что предлагаете-то? — хмыкнул Плещеев.

Старший снова переглянулся с «представителем», чуть заметно кивнул. Толмач, поняв или почувствовав, озвучил предложение:

— Двэсты рубиль…

Корнет покачал головой и поцокал:

— Цэ-цэ-цэ…, - показывая неуместность цены.

Горцы снова переглянулись, и как показалось Юрию, старший даже качнул головой удовлетворенно.

— Дывесты пясдесыт… рубль… Нет? Урус, эта харош цена. Конь харош купишь! Ай, какой конь! — зашелся в восхищении толмач.

Плещеев тихонько засмеялся:

— Есть у меня конь. Хороший конь! Зачем мне табун коней, а?

Толмач с «представителем» растерянно переглянулись, но старший хранил молчание, и, казалось бы, с появившимся интересом разглядывал Плещеева.

Молодой чуть развел руки:

— Гавары, чито хочешь!

Юрий молчал, так же внимательно разглядывая старшего. Мерились взглядами. Наконец тот, хмыкнув, отвел взгляд.

Судя по всему, выполняя заученный порядок действий, толмач, зло ощерясь, внес следующую ставку:

— Питсот рубиль… Э-э-э!

Плещеев посмурнел и, покачав головой, ответил:

— Не продается!

Переговорщики явно оторопели и покосились левее, где чуть сзади стоял с войлочным свертком в руке Никитка.

— Х-х-а! — всплеснул руками толмач, — Зачем прышел тогда?

Юрий перевел взгляд на старшего:

— Ответь мне, Хаджи… Как долго этот клинок служил твоему роду?

Старший чуть задумался, дернул уголком рта:

— Ста лэт, Гёзыс… Болша! Болша ста лэт!

Плещеев удовлетворенно кивнул:

«Как знал, что наверняка он русский знает. И как бы не получше этого толмача!».

— Родовой клинок, да? Понимаю. Я не продаю его! — а потом, выдержав паузу, — Я отдам его так…

Вот теперь, пожалуй, были удивлены не только горцы, но и казаки!

— Так? Отдашь — так? — ошарашенно переспросил толмач.

Плещеев протянул руку чуть назад, и Никитка вложил в нее сверток с шашкой. Корнет стряхнул с оружия войлок, чуть придержав ножны вынул шашку, полюбовался ею, даже вздел ее вверх.

— Хороша! Хороша шашка. Но! Родовая… А потому — держи, Хаджи. Мне не нужна честь вашего рода…

Старший подошел ближе, принял вложенное в ножны оружие, вернулся на свое место, задумался. Потом, очнувшись, что-то гортанно крикнул назад коноводам. Прибежал один из них, мазнул злым взглядом по Плещееву и казакам. Старший негромко пробормотал… Коновод вскинулся, удивленно переспросил. Хаджи рыкнул, даже чуть притопнул ногой, и коновод снова унесся назад. Но уже через минуту вернулся, неся в руках ножны с шашкой.

— Вот, урус-хусар… — протянул ему принесенное старший, — Это тоже «горда». Харош клинок! Но — не родовой!

Предлагаемая на обмен шашка была даже как бы не получше прежней. По крайней мере, ножны были богато покрыты узорным серебром. Плещеев вынул клинок. Чуть уже той, чуть легче, и видно было, что явно новее! Рукоять тоже поблескивала серебряным окладом.