Яромира. Украденная княжна (СИ) - Богачева Виктория - Страница 63

А в то, что Яромире будет без него всяко лучше, чем с ним, конунг верил свято.

— Ты… — его голос оборвался в один миг, словно в легких закончился воздух.

Княжна строго свела на переносице светлые брови.

— Слабая? — подсказала едко, видя, что Харальд никак не мог подыскать верного слова.

— Глупая, — конунг скривился. — Тебя отец с матерью растили любимой дочерью. Холили да лелеяли. Чтобы после них холил и лелеял жених.

— Дядька моего жениха сторговал меня за серебро. Он едва меня не погубил. А жених отвернулся и оттолкнул, не дав и слова молвить. Не выслушав, — Яромира покачала головой и принялась теребить пальцами кончик косы. — А от тебя я зла не видела. Холишь и лелеешь меня получше многих.

Зарычав, Харальд вскочил на ноги и отступил на несколько шагов. Лишь бы быть от нее подальше, потому как разговор меж ними не ладился. То, что он пытался ей растолковать, то, что не мог произнести вслух, Ярлфрид не разумела. И на каждое его слово находила дюжину своих: складных да разумных. И он чувствовал себя так, словно что-то ускользало прямо из рук.

Верно, ускользали остатки его разума, ведь, как ни пытался конунг, а сердце свое обуздать не выходило.

— Куда ты? — Яромира вскочила на ноги, когда Харальд развернулся и, пошатываясь, словно слепой, побрел в сторону леса. Ее он оставил позади себя. — Ты трус, конунг! Ты трус, слышишь⁈

Выкрикнула она жалобно и отчаянно, подавившись холодным воздухом и согнувшись пополам. Княжна обхватила двумя руками живот, пытаясь сдержать боль, которая давила изнутри. Ей казалось, что от нее отрезали целый кусок. Вырвали с кровью и мясом.

— Трус⁈ — пророкотал его голос уже гораздо ближе, чем Яромира ожидала.

А потом знакомые пальцы вновь сомкнулись на ее плечах, и Харальд встряхнул ее, заставил поднять лицо и накрыл искусанные уста своими. У нее подкосились ноги, и княжна обеими ладонями намертво вцепилась в его рубаху, чтобы устоять.

Конунг злился и всю свою ярость хотел выплеснуть в поцелуе.

И тем самым сложил для себя погребальный костер, ведь единожды ощутив медовую сладость Яромиры, он уже не сдюжил от нее оторваться.

Никогда больше не сдюжит.

Губы конунга — прохладные, обветренные, твердые. Княжна еще крепче впилась в его руки, страшась, что Харальд опамятуется и оттолкнёт. Но он лишь сильнее сжал ее плечи, а после отпустил, но на краткий миг. И вскоре по ее спине прошла сладкая дрожь, когда ладони конунга накрыли острые лопатки.

Это было безумием. Огонь, пламенеющий в груди Харальда, казалось, мог растопить вековые ледники. Он бежал у него по жилам заместо крови.

Никто прежде не целовал Яромиру… так. Она вспомнила свои девичьи забавы с парнями на посиделках, когда щеки пылали от простого касания губ. Она была княжеской дочерью, и юноши, опасаясь гнева ее батюшки, особо княжне не докучали. И с ласками не лезли.

Харальд целовал ее не так, как целовал бы жених. Он целовал ее, словно над ними уже совершили обряд, и он стал мужем. Чувствуя свою власть над ней, чувствуя, как она трепещет в его руках, как подкашиваются вмиг ослабевшие ноги…

А еще Яромира всем естеством ощущала его горечь. Его прикосновения были пропитаны ее насквозь. Горечь и тоску, которые Харальд передавал вместе с поцелуем. Княжне казалось, она слышала, как в глубине его груди зарождался тяжелый, вымученный стон.

Она обхватила его лицо двумя раскрытыми ладонями, чувствуя покалывание бороды и обветренную кожу на щеках. Но это не помогло его удержать.

Насилу Харальд оторвался от нее. Раскрасневшаяся, с припухшими губами, Ярлфрид была красивее, чем он когда-либо видел. Ее глаза светились радостью, от которой его зачерствевшее сердце болезненно сжималось. Ни мужская одежда, ни нечёсаные волосы ее не портили. Не появилось еще на свете то, что смогло бы ее испортить.

По телу конунга прошла дрожь, зародившаяся посередине груди.

Он не сможет ее отпустить.

Но и забрать с собой — тоже.

— Ярлфрид… — простонал он и резко притянул ее к груди, заключив в кольцо своих рук. Тяжелый подбородок удобно опустился на макушку, пальцы зарылись в густые волосы на затылке, взъерошив и без того растрепанную косу.

Что ему теперь делать, он не знал. Конунг привык выжигать свои слабости, иначе в его суровом родном краю было не выжить. Но теперь она сама выжгла ему сердце каленым железом, оставив там клеймо.

Харальд потряс головой, сбрасывая сладкое наваждение. Нужно добраться до людей. Отыскать свой второй драккар. Убить Ивара. Передать Ярлфрид отцу. Одолеть Рёрика.

И тогда…

Теперь он будет сражаться не только ради славы. Не только ради себя. Теперь он будет сражаться ради нее.

Яромира скользила пальцами по груди конунга, и он чувствовал их прикосновение даже сквозь две рубахи.

— Скажи еще, — попросила она и подняла сияющий взгляд.

Харальд дернул губами и вместо ответа накрыл ладонью ее покрасневшие от ветра и холода пальцы и чуть подвинул их, чтобы легли поверх сердца, которое билось, словно у загнанного в ловушку зверя.

Впрочем, им он и был.

Сделав над собой усилие, конунг разжал объятия и мягко отстранил ее от себя. В ладонях легким покалыванием тотчас ощутилась пустота, и захотелось вновь, как ночью, коснуться ее мягких волос.

В нос ударил запах горелого мяса, и лишь тогда они вспомнили о зайце. Всплеснув руками, Яромира опустила взгляд: куски покрылись темной, зажаренной коркой. Выругавшись, Харальд торопливо схватил мясо голыми руками и убрал с огня. На обожженных ладонях остались красные следы.

Яромира рассмеялась звонким колокольчиком и опустилась на корточки, принялась собирать разбросанные кусочки. Горелое али нет, а мясо показалось княжне вкуснейшим из лакомств.

— Не ешь много, — остановил Харальд, когда кучка жареных кусков уменьшилась вдвое.

Он протянул руку и не отдернул, случайно коснувшись запястья Яромиры.

— Живот скрутит.

Огорченно вздохнув, княжна отвела от мяса по-прежнему голодный взгляд и сглотнула слюну.

— Нужно спешить, — конунг посмотрел на небо, на котором за плотными облаками никак нельзя было угадать, где солнце. Но он каким-то неведомым чутьем его видел.

Собрали они свои нехитрые пожитки довольно быстро. У Яромиры на щеке остался мазок пепла, и Харальд стер его большим пальцем, пока сердце княжны учащенно билось. Он вытащил из своего воинского пояса один из ремней и обхватил ее стан, сам приладил к нему на нехитрую петлю ножны с кинжалом. И сокрушенно покачал головой, когда пришлось завязать ремень тугим узлом: не нашлось подходящей дырки, чтобы вдеть пряжку.

— Совсем оголодала, — сказал чуть насмешливо, едва ли не подмигнув зарумянившейся княжне.

Близость Харальда пьянила ее похлеще кислого вина франков.

— Плохо кормишь, конунг, — пробормотала, все же опустив стыдливый взгляд.

— Вот как, Ярлфрид? — еще пуще развеселился тот. — Буду теперь присматривать.

Губы княжны сами собой растянулись в улыбку.

Усмехнувшись, Харальд зашагал вперед, и она пошла за ним.

— Ярослав?

Ладонь жены мягко опустилась на плечо, пальцы чуть сжали примятую ткань рубахи.

Ладожский князь сидел в темноте гридницы за пустым столом. Последняя из горевших лучин давно затухла, и он сам задавил пальцами фитилёк масляной лампы. В середине долгой осенней ночи в тереме стояла гулкая тишина, в которой даже шелест длинного подола княгини о дощатый пол выделялся громким звуком.

— Ты чего? — стряхнув морок, князь повернулся и поднял голову, вглядываясь в лицо жены, выделявшееся в окружавшей их темноте бледным пятном.

— Мужа дожидаться устала вот и пришла, — с тенью улыбки отозвалась Звенислава и осторожно опустилась на лавку ошуюю князя.

Стояла глубокая ночь, и терем спал. И лишь дозорные бродили по частоколу, всматриваясь вдаль. Звенислава прошла сквозь длинные сени, что вели в гридницу, никем не замеченная. Нарочно кралась вдоль сруба, словно тать. Не хотела никого повстречать ненароком, недоставало еще им слухов, что княгиня разыскивает в ночи князя.