Яромира. Украденная княжна (СИ) - Богачева Виктория - Страница 46

— Я не стану оставаться здесь с девкой, которую ты ставишь выше сестры, брат! — прошипела она, и спустя мгновение о ее присутствии напоминал лишь колыхающийся полог.

Ярлфрид, проводив ее взглядом, посмотрела на Харальда. Языки пламени освещали их лица мягким, золотистым светом, играя тенями на стенах деревянного дома. Конунг смотрел в огонь, и в его глазах отражалась усталость.

— Прости меня, — не слишком виновато произнесла она. — Кажется, из-за меня ты лишился ее помощи.

Конунг усмехнулся.

— Раз так, то тебе придется сделать ее работу.

И впервые подлинная растерянность отразилась на ее лице. Она бросила быстрый взгляд на его плечо, чуть ниже которого кожа была рассечена косым ударом меча. Рана была глубокой, почти до кости.

— Я никогда не шила наживую… — сказала она неуверенно.

Конунг повел плечами и скривился, когда края раны разошлись от его нетерпеливого, резкого движения.

— Ну, рубахи-то шила? — он искоса на нее посмотрел и, дождавшись кивка, продолжил. — Различий мало. Рану даже проще, красота стежка не нужна.

— Но тебе же больно будет! — ковш, которым дроттнинг зачерпывала отвар из котелка в отдельную плошку, задрожал в ее руках, а в голосе прорезалось негодование.

— Не будет, — Харальд заскрипел зубами.

Брови Ярлфрид изогнутыми коромыслами поползли вверх, но она смолчала. Перелила и остудила отвар и, смочив в нем отрез ткани, пересела на скамью поближе к конунгу и принялась стирать засохшую кровь.

Ярлфрид действовала сосредоточенно, но в её глазах читалась тревога, а в душе бурлили чувства. Её руки двигались плавно, словно боясь причинить лишнюю боль, но она знала, что ему не привыкать к страданиям — его тело уже было покрыто шрамами, свидетельствами многих битв.

Она старалась не смотреть, но не могла не замечать отметин на спине, груди и руках конунга. Каждый шрам на его теле был воспоминанием о сражениях, в которых он выжил, каждый порез.

— Зачем твой народ покрывает кожу этими… узорами? — спросила она спустя время, потому что рисунки на теле Харальда так и норовили попасться на глаза.

— Это не узоры, — строго поправил он. — Это руны и символы Одина-Всеотца. Я конунг. Они даруют мне защиту и благословление.

— Это больно?

Краем глаза он уловил, как Ярлфрид поморщилась, и вспомнил день, когда первая руна появилась у него на спине.

— Да, — просто кивнул Харальд. — Это больно.

Дроттнинг затрепетала ресницами и отставила в сторону плошку с водой и испачканную бурыми пятнами тряпицу, потянувшись за ниткой с иглой из китового уса. Руки у нее слегка подрагивали, и прикрепить нить ей удалось далеко не с первого раза.

— Зачем ты сражался с воеводой Рюрика? — когда все было готово, дроттнинг вместо того, чтобы заняться делом, вновь принялась задавать вопросы.

Харальд уже хотел одернуть ее, когда почувствовал укол в месте, где была рана. Он повернул голову, и его лицо оказалось совсем рядом с Ярлфрид. Он успел разглядеть россыпь золотистых пятен у нее на носу прежде, чем та отпрянула. Он опустил взгляд: пока он злился из-за ее любопытства, дроттнинг успела сделать два стежка. А он толком и не почувствовал…

— Так зачем, Харальд конунг? — Ярлфрид подняла на него смеющиеся глаза в обрамлении пушистых ресниц. В ее взгляде плескалось лукавство, и всего на мгновение, но он опешил.

— Потому что я соберу хирд и выступлю против Рёрика. Я заключу союз с твоим отцом.

— Ты бы мог просто казнить их…

— В этом не было бы чести! — сварливо отозвался конунг и понял, что она дошила почти до конца, пока отвлекла его своей птичьей болтовней.

— Мой отец сказал бы так же, — тоскливо вырвалось у Ярлфрид, и она торопливо прикусила язык, потому что наболтала лишнего. Больше она уже не заговаривала, да и оставалось всего пара стежков.

Когда с раной было покончено, дроттнинг, чтобы занять себя, принялась убирать испачканные тряпицы и нитки. Харальд, скосив взгляд на умелый, ровный и красивый шов, лишь хмыкнул и покачал головой. Он поднялся с низкой скамьи и натянул чистую, свежую рубаху и накинул на плечи плащ.

— Идем, я доведу тебя.

Отчего-то не глядя на него, Ярлфрид встала и провела ладонями по подолу платья, разгладив его.

Харальд ощущал в груди что-то странное, почти забытое. Внутри него зародилось беспокойство, но не от боли и не из-за раны — оно было другим, непривычным. Некстати вспомнил, как дроттнинг обрабатывала порез. Ее руки двигались с такой осторожностью, что ему невольно приходилось подавлять удивление. Он давно привык к боли, шрамы уже стали частью его жизни, как и одиночество, холодное и неизменное.

Но сейчас он поймал себя на том, что не мог оторвать взгляда от ее лица. Ее облик нынче был иным — мягкие ткани традиционного платья обтекали фигуру, придавая ей женственности, к которой он не был готов. Она выглядела так, как он никогда ее не видел: нежной, почти хрупкой, но с той же решимостью в глазах.

Он привык к ней на драккаре: испуганная, смятенная девчонка в заношенной, испачканной рубахе. Пугливая птаха, не по своей воле оказавшаяся на борту корабля в окружении двух дюжин огромных, страшных воинов.

Она привыкла со временем. Давала отпор тем, кто ее обижал. Не боялась огрызаться и заговаривала первой — даже с ним, с конунгом! Дерзнула выпросить нож, принялась лечить их мудреным, неведанным способом.

Но Харальд по-прежнему видел в ней девчонку, которую он забрал с берега.

Но нынче Ярлфрид нарушила привычный порядок и спокойствие в его мыслях. Она заставила его сердце дрогнуть, как будто в нем вновь зарождалось то, что он считал давно погасшим.

Эта перемена заставляла его чувствовать себя… неповоротливым, громоздким медведем. Он привык к битвам и оружию, к суровым решениям и холодным ночам под открытым небом, но вид Ярлфрид в этом платье вызывал в нем непонятное смятение.

Ее образ мешал ему сосредоточиться, он словно вспоминал о том, что скрыто под броней и суровостью. В ее женственности было что-то завораживающее, что-то, что он не мог игнорировать, как бы ни пытался.

«Что это за ведовство?» — подумал он про себя, хмурясь.

Он ощутил, как внутри поднимается беспокойство, опасное и незнакомое. Но Харальд был воином не только на поле боя, но и в своем сердце, своем разуме.

Он знал, что любые чувства — слабость, которую он не мог себе позволить. И он подавит их; вырвет с корнем любое, малейшее смятение, пока оно не окрепло.

Харальд глубоко вздохнул, выпрямил спину и взглянул в лицо Ярлфрид. Дроттнинг останется для него лишь пленницей, которую он вернет отцу, чтобы заключить с ним крепкий союз против Рёрика.

Ни шагу дальше он не позволит своим мыслям зайти.

— Харальд конунг? — окликнул его певучий, девичий голос.

Он посмотрел на нее.

И сбился со вдоха.

Вороны являются важным символом Одина в скандинавской мифологии. Согласно преданиям, у Одина есть два ворона — Хугинн(означает «мысль») и Мунинн(означает «память»). Эти вороны летают по миру каждый день и приносят Одину информацию о происходящем в Мидгарде (мире людей) и других мирах.

— Горит! Горит!

Стемид проснулся от крика и первые мгновения трусливо надеялся, что истошный, испуганный вопль ему почудился.

— Горит! — но крик повторился, и княжеского воеводу ветром сдуло со скамьи.

Одевался он впопыхах, рубаху натянул шиворот-навыворот, а когда выскочил на подворье в одном сапоге, держа в руке другой, увидел вдали от терема яркое, золотое зарево, окрасившее небо в огненные цвета.

Столп искр и серого дыма поднялся в воздух, и ветер подхватил его, разнося над землей.

Зарево было жутким, и бесстрашного воеводу прошиб холодный пот. Он содрогнулся, вскидывая руку к глазам и щурясь, силясь рассмотреть в темноте. Горел ведь не терем и даже не избы.