Яромира. Украденная княжна (СИ) - Богачева Виктория - Страница 26

Все еще всхлипывая, она кивнула.

— Видала… маменьку и тятеньку порубили… чужие, злые люди!

— Почему чужие?

Даринка заплакала еще горше. Чеслава обняла ее одной рукой за плечи и бросила на князя хмурый взгляд. Ну, пошто он соплюшке этой душу бередит? Видно же, что девочка испугана… хнычет вон, всего боится, ее от себя не отпускает. Зачем ей на ночь глядя вспоминать, как ее мать и отца зарезали?

— Г-г-говорили не по-нашенски, — всхлипнула Даринка, и воительница устыдилась своих мыслей.

Неспроста Ярослав девчушку пытал. Зато теперь, окромя них, есть видок, что поселение сожгли варяги.

Видно, что-то отразилось у Чеславы на лице, потому что князь, поглядев на нее, нахмурился.

— Может, отослать ее в Ладогу? Пока ушли недалеко, — воительница все же рискнула заговорить.

— Нет. Она поедет с нами. Расскажет то, что сказала мне, на вече. Будешь за ней приглядывать. Раз уж это ты ее отыскала.

И князь ушел, не дав воительнице и рта открыть. Впрочем, она бы и не решилась, потому что весь день Ярослав ходил мрачнее самой черной тучи.

Они все были нынче не веселы: все же смотреть на загубленные жизни простых людей было нелегко, сколько бы лет человек ни прослужил в дружине, сколько бы смертей прежде ни видал. Убивать врага во время сечи — то одно. А вот так… рубить мужиков, баб, стариков, малых детей… Сжигать избы в мирное, тихое время… Чтобы устрашить. Чтобы запугать. То совсем другое. Никакого сердца не хватит, чтобы на такое глядеть.

А они глядели. И носили, носили людей к месту, где сложили для них последних костер.

А еще был запах. Въевшийся в кожу, горький запах дыма и костра, который преследовал их, куда бы они ни пошли. И даже вдалеке, в месте, в котором они заночевали, он все еще ощущался. От него першило в горле, он не давал нормально дышать, разъедая не то легкие, не то сразу сердце.

Но не только разоренное, сожжённое дотла поселение заставляло князя мрачнеть.

Он корил себя за легкомыслие. Когда только получили они послание из Нового Града, он лишь посмеялся. Не поверил прочитанному. Да и мысли были забиты близившимся сватовством Яромиры. Нынче Ярослав злился на самого себя. Следовало иначе отнестись к дерзкому письму от варягов. Да и потом… даже когда собирался на вече, даже тогда он не до конца все понимал.

Не понимал до конца, с чем они столкнулись. Какая лютая сила и злоба им противостоит.

А теперь было уже поздно. Ничего не исправить, ничего не изменить.

Ладоге не избежать нового немирья, как бы Ярослав ни старался. Варяги поймут лишь один ответ: кровью да железом. Коли почуют слабину, растерзают в мгновение ока. На вече князьям предстояло договориться и созвать единую рать, и он пока и представить не мог, как им это удастся.

Договориться. Легко сказать, да сделать трудно.

Завозившаяся Даринка отвлекла Чеславу от мрачных мыслей. Она покосилась на светловолосую головенку: девчушка уже сладко сопела, заснув прямо сидя. Отогрелась, наплакалась…

— Тебе, видно, на роду написано, безродных под свое крыло принимать, — до воительницы донесся невеселый голос Вячко.

Тот хоть и посмеивался, а глядел серьезно. Кметь сидел напротив на бревне, вытянув ноги, и медленно жевал кусок хлеба, оставшийся после трапезы.

Чеслава тоже усмехнулась. Вячко-то бил словами, себя не щадя. И это было правильно. Коли сам над собой насмешничаешь, то никому другому и не захочется тебя уколоть в больное место. Она по первости тоже про некрасивое свое лицо да про единственный глаз частенько зубоскалила. Отбила многим охоту шутить.

— А ну цыц, — беззлобно приказала воительница. Слишком уж довольным выглядел Вячко. — А то тебе велю за соплюшкой присматривать.

— А вели, — он сверкнул белозубой улыбкой, теперь уже искренней. — Я всегда сестру хотел, — сказал, вздохнул и погрустнел.

Навалились воспоминания о доме и родных, которых он больше не имел права так называть. Чеслава ничего не стала говорить.

— Я присматривать не гожусь, — Вечеслав вскинул жесткий, серьезный взгляд. Вина и сожаление грызли его денно и нощно. — Я Яромиру подвел… и ее подведу, — и он резко взвился на ноги и зашагал прочь, к месту ночлега.

Воительница пожалела, что заговорила с ним об этом. Чем больше времени проходило, тем сильнее ей становилось его жаль. Она уже и не помнила, что когда-то винила его в том, что приключилось с Яромирой.

Той ночью Чеслава долго ворочалась и крутилась на своем месте, не в силах заснуть.

Девчонка пригрелась у ее правого бока, и она слышала ее ровное, спокойное дыхание. Воительница привыкла спать одна. Всегда одна, всегда чуть в стороне от остальных кметей. Сперва такое правило для нее завел князь: все же баба в мужской дружине, пусть и страшная, пусть и в портках. Потом, много зим спустя, когда кмети приняли ее за свою целиком и полностью, старая привычка с ней по-прежнему оставалась. На ночлег Чеслава устраивалась вроде бы рядом, а вроде бы и нет. Коли мерзла, то терпела. Ни к кому не подползала, теплом другого человека не согревалась.

А тут… она больше не была одна. И Чеслава совсем не ведала, что ей теперь делать.

В ту ночь задремать ей удалось лишь под утро. А когда открыла глаза, первое, что сделала: нашарила рукой пустое место подле себя. Она еще во сне почувствовала, что Даринка куда-то подевалась. Сердце заболело, потому она и проснулась мигом, хотя спала совсем немного. Вскочила на ноги, тревожно оглядываясь, и выдохнула спустя долгую минуту, когда увидела девчушку подле других кметей. Та с любопытством наблюдала, как мужчины собирали переметные сумы, крепили седла на лошадях, вдевали мечи в ножны. Ее не прогоняли. Напрочь, показывали, коли что-то спрашивала, а один из кметей даже поднял и посадил себе на шею, чтобы ей было лучше видно.

Утро встретило их всех густым туманом, но опустившаяся на землю сырость скрыла, наконец, горький запах дыма. Чеслава поглядела наверх, но не смогла увидеть небо сквозь плотное серое марево. Осень рано пришла в эти края, и не к добру. Не приведи Перун воевать по осени.

Разговоры дружинников стихли, словно по щелчку пальцев: к ним подошел князь. Чеслава повернулась, чтобы встретить его хмурый взгляд.

— Варяги могут быть где-то поблизости. Мы не знаем, покинули они княжество или нет, — сказал Ярослав. — Я отправил в терем Бажена: он всех предупредит.

Воины согласно закивали, кто-то недовольно указал на небо.

— Ни зги не видать… словно сам Перун против нас ополчился.

— Не неси околесицу! — князь тут же его одернул.

А Чеслава перехватила быстрый, встревоженный взгляд, который бросил на отца стоявший сбоку от него Крутояр.

— Строй не разбивать, не отставать, не растягиваться, — хмуро велел Ярослав.

— Да, княже, — согласно загудела дружина.

Чеслава поморщилась. На душе свербело, словно сердце чуяло беду.

— Вздевайте щиты, — велел Харальд, как только заметил вдали драккар Трувора.

В груди плескалось нехорошее, мрачное торжество. Он радовался предстоящей битве. А в том, что ей быть, он не сомневался.

Он был слишком, слишком зол и хотел выплеснуть свой гнев. Лучше, чем в бою, и придумать ничего было нельзя. Быть может, ему улыбнется златовласая Фрейя*, и он отсечет Трувору голову?.. То-то будет потеха.

Он казнил двух хирдманинов за неподчинение приказу, за ослушание. И пощадил щенка Ивара, чтобы тот вновь — второй раз за неполный день — пошел наперекор слову вождя. Драккар Трувора — это благословение для его племянника. Харальд посадил его на весла, а сам весь остаток дня потратил на мрачные размышления. Какое наказание придумать Ивару, чтобы не убить, но, наконец, остановить зарвавшегося мальчишку?..

Будь на его месте кто-либо другой, не сын сестры, конунг не сомневался бы. И тело наглеца уже кормило бы рыб вместе с телами тех двоих, кого он казнил утром.