Вечное - Скоттолайн (Скоттолини) Лайза (Лиза) - Страница 6

Вскоре он добрался до Аппиевой дороги[25], самой древней дороги в этом древнем городе. Движения здесь было меньше, однако ехать на велосипеде опасно — приходилось следить, чтобы колеса не застряли между булыжниками, сама дорога была узкой и предназначалась для пешеходов, лошадей и даже колесниц. Над головой простирались ветви деревьев, Альдо в темноте едва видел путь. А позже тьма сгустилась, поблизости не было ни домов, ни прочих строений. Если бы не лунный свет, Альдо даже не разглядел бы, куда направляется.

Его джерси промокло, бедра жгло, сердце гулко стучало в груди. Альдо не сбавлял темпа, хотя ветер здесь дул сильнее, а подъем был круче. Он добрался до просторного открытого выгона рядом с карьером по добыче pozzolana — вулканической породы и помчался через выгон по грунтовой дороге. Альдо заметил заросший овраг, у которого росло одинокое дерево, — это и было назначенное место.

Он подкатил туда, спрыгнул с велосипеда, достал из сумки под сиденьем фонарик и включил. Раздвинул заросли и увидел другие велосипеды: те лежали на земле замаскированными. Оставил свой рядом и прикрыл ветками — в этой сельской местности предосторожность излишняя, но рисковать не стоило. Альдо отсчитал тридцать шагов на юг, освещая путь туда, где за ветками был спрятан вход. Он отодвинул их, и показался туннель — не слишком большой, места едва хватало для человека.

Он присел на корточки и забрался в туннель, прикрыв за собой вход. Альдо включил фонарик, освещая себе дорогу; туннель был проделан в земле и вел в древние катакомбы первых христиан, подземное кладбище с тысячами могил, настоящий necropolis — город мертвых. Одни входы были известны всем, другие — нет, так что лучше места, чем катакомбы, для тайных встреч не отыскать.

Альдо полз на карачках по туннелю, спускаясь все дальше и дальше. Добравшись до дна склепа, он оказался в узком проходе с утоптанным полом. Здесь воздух был прохладнее: Альдо во влажном джерси озяб; из уважения к священному месту он осенил грудь крестным знамением. С обеих сторон на стенах располагались loculi — погребальные ниши прямоугольной формы, выдолбленные в tufo — туфе, серовато-красной вулканической породе. Они высились от пола до потолка, то есть весь проход был выложен останками первых христиан, завернутых в саваны, закрытых в нишах, которые после были запечатаны известью. Тут и там виднелись короткие захоронения — детские.

Альдо поспешил вперед по пробирающему до костей холодом лабиринту. Явившись сюда, он взял собственную жизнь в свои руки. Ему исполнилось девятнадцать — достаточно взрослый, чтобы следовать зову сердца, пусть даже оно вело его по темному туннелю. Альдо вступил в ячейку пламенных антифашистов, которые выступали против режима, и таким образом стал врагом государства. Италия кишела стукачами, и всем было известно: тайная полиция Муссолини, ОВРА[26], безнаказанно арестовывала, пытала и убивала инакомыслящих. Альдо старался быть таким сыном, каким хотел видеть его отец, — спортсменом и фашистом, но он сомневался в партии с самого ее зарождения. Однажды, когда он был младше, Альдо шел с отцом по делам, и они увидели, как на улице чернорубашечник избивает сапожника просто за то, что тот над ним пошутил. Отец сказал, мол, в партии есть «бандитские элементы», а Альдо задумался: головорезы — это исключение или правило?

Он заметил, что в школах стали выдавать другие учебники, теперь в них печатали только пропаганду; Муссолини опустил цены на радиоприемники, чтобы его речи могли слушать повсюду. Партия держала курс на ультрапатриотизм, воспевала Рим, Romanità, и Италию, Italianità, и это тоже тревожило Альдо. Он верил не в превосходство одной расы над остальными, а в то, что все люди — возлюбленные дети Господа. Альдо разделял глубокую веру матери, потому он пришел в ужас, когда понял, что фашисты следуют за Муссолини, как за самим Христом, называя его Il Duce[27] и заменив десять божественных заповедей фашистскими декалогами[28].

Ни один смертный не сумел бы стереть Господа из сердца Альдо и из его души. Он видел, как Муссолини пришел к власти, и с каждым днем парень чувствовал себя все хуже, на сердце поселилась тяжесть; Альдо казалось, что он живет не поднимая головы, и наконец он понял: пора встать и начать сражаться за любимую страну.

Он продолжал пробираться по лабиринту, а приблизившись к остальным, услышал, как отдаются эхом их голоса — смесь разных говоров, ведь они приехали сюда со всех концов Рима и окрестностей. Они встречались уже около полугода, однако на случай слежки меняли места явок.

Альдо, влекомый благой целью, ускорил шаг и поспешил к свету в конце коридора.

Утреннее солнце еще только заглянуло в ставни, а Элизабетта уже проснулась. Она гладила своего кота Рико. Мордочка у него была очень пропорциональная: не слишком длинный нос, зеленые, как воды Тибра, глаза, и пасть, из которой иногда выглядывал клык — доказательство его свирепости. Великолепный мышелов, Рико порой кусал и хозяйку, хотя и без злого умысла. В остальном он милостиво принимал ласки, поскольку считал себя самой важной персоной в мире Элизабетты, а возможно, и во всей Италии.

Элизабетта поднялась с постели и сбросила ночную сорочку, помедлив, чтобы оценить, не подросли ли груди. Она обхватила их ладонями, будто взвешивая. На ощупь те были приятными и мягкими, а еще потяжелели, и это ей нравилось. Элизабетта помнила: когда груди только начали расти, они напоминали оливки под кожей, потом увеличились до размера абрикосов, затем лимонов и, наконец, стали как мандарины. И уж конечно, эти плоды были достаточно сочными, чтобы оправдать ношение бюстгальтера.

Она надела форму, затем открыла ставни, вдыхая аромат звездчатого жасмина, который оплел стену. Ее окно выходило на задворки, из него открывался вид на маленькие палисадники, заставленные растениями в горшках, где пышно кустились цветы и травы. Элизабетта обожала цветы и хотела, когда станет взрослой, завести маленький садик, чтобы Рико мог жевать там петрушку.

Небо было ясным, с востока над рекой, над гетто, вставало солнце. Элизабетта знала, что Сандро сейчас тоже поднимается, и ей стало любопытно, думает ли он о ней после того поцелуя. Странно, но с тех пор между ними ничего не изменилось. Марко тоже вел себя как обычно, но, казалось, больше интересовался Анджелой, чем ею, Элизабеттой. Она задумалась, стоят ли мальчики такой головной боли.

Элизабетта вышла из спальни и отправилась на кухню; по пятам за ней следовал Рико, держа хвост, будто восклицательный знак, трубой, — ведь все кошки разбираются в знаках препинания. Он запрыгнул на стол, а хозяйка подошла к холодильнику, которым семья обзавелась после смерти старика из квартиры сверху. Элизабетта нашла банку сардин, наколола на вилку пару рыбин, переложила на тарелку и стала разминать серую жирную мякоть и хрупкие косточки.

Она поставила вариться кофе и достала fette biscottate — сухари. Элизабетта ела, пока Рико жевал и мурчал, издавая звуки, подобные тем, что издает стиральная доска, когда об нее трут одежду. Сварился кофе, Элизабетта выключила плиту и разлила его по чашкам для отца и матери.

— Мама, кофе готов! — крикнула Элизабетта, и мать торопливо вошла на кухню, собираясь на урок пения.

У Серафины, матери Элизабетты, было лицо в форме сердечка, необыкновенные голубые глаза, необычайно изящный нос, высокие скулы и маленький рот. Карамельно-каштановые локоны она убрала в свободный узел, тонкое платье облегало прелестные изгибы ее тела.

Художница, ошеломляюще красивая, как натурщица, — ею она когда-то и была, именно так Серафина познакомилась с отцом Элизабетты, позируя ему на уроках живописи. Она по-прежнему держалась словно женщина, которая знает, какое впечатление производит на мужчин, хотя в последнее время ее тревожило появление морщин, и Серафина часами держала у уголков рта холодную тряпицу, надеясь предотвратить старение. Ее недовольство их жизнью было таким ощутимым, словно оно уже стало членом их семьи.