Вечное - Скоттолайн (Скоттолини) Лайза (Лиза) - Страница 50

Мать помолчала, поджав губы.

— Когда до нас дошли эти новости, я как раз приняла чудесную малышку, такую крупненькую. — Она сглотнула комок в горле. — Сложно смириться, что все закончилось. Я так долго там работала. Я любила свою работу! Любила медсестер в родильном отделении, они особенные.

— Знаю, — кивнул Сандро, который слышал это много раз.

— Ужасно, что у моих пациенток больше не будет возможности попасть к врачу-женщине. Особенно у первородящих. Со мной им было куда спокойнее. Жаль, я не смогу больше им помогать.

Сандро знал, что матери приходилось бороться с ущемлением ее профессиональных прав со стороны других врачей.

— Всех врачей-евреев уволили?

— Да.

— И в других отделениях тоже?

— Да, во всех.

— Еще до даты вступления закона в силу, — перебил отец, качая головой.

Он, как обычно, был при галстуке и в костюме, но лацканы уже выглядели поношенными.

— Начальство я не виню, — со вздохом добавила мать. — У них и выбора-то нет. Они должны исполнять закон. Джанкарло сказал, что им это очень тяжело далось, а Моро плакал, когда я забирала документы. После всего Альберто пригласил нас всех на кофе. Сестра Анна Доменика и другие медсестры плакали.

Сандро знал их всех. Он познакомился с большинством коллег матери, забегая в больницу после школы.

— Это я виноват. — Его отец взъерошил волосы. — Добейся я для нас особого статуса, ты бы сохранила работу, Джемма. Я должен был его получить. Я его заслужил. Мы все заслужили.

— Ты старался изо всех сил, как и Беппе. Мы все сделали что могли.

— Неправда! — покачал головой отец. — Знаешь, о чем поговаривают? Ходят слухи, что некоторые дают за особый статус взятки. Что заместитель министра внутренних дел Буфарини затеял махинации. Он ярый антисемит, но наши деньги ему вполне по душе. — Он снова покачал головой. — Я подвел тебя, дорогая.

— Не подвел, Массимо. Нет никаких гарантий, даже со взятками.

— Это все моя вина, все. Я полагался на разум. Закон. Правосудие. До сих пор не верится, что мне отказали.

Слушая родителей, Сандро все больше тревожился за отца: после того как его выгнали из партии, тот впал в тоску. То и дело вспоминал о том, что ему не удалось получить особый статус, снова и снова винил себя. В последнее время даже начал носить с собой папку с записями, это превратилось в навязчивую идею. Вот и сейчас, как Сандро и предполагал, отец открыл ее и начал зачитывать вслух:

— Вот последние данные о предоставленных на сегодняшний день статусах, которые подтверждают мою точку зрения. Согласно последней переписи населения, право на особый статус имеют три тысячи пятьсот две еврейские семьи. Это четыреста шесть семей погибших в бою, семьсот двадцать одна семья добровольцев, одна тысяча пятьсот девяносто семь семей награжденных за воинскую доблесть и три семьи пострадавших за партию. — Отец очеркнул ногтем строку своих заметок. — Итак, на сегодняшний день семьсот двадцать четыре семьи фашистов-ветеранов получили особый статус, среди них должны были быть и мы. Мы должны были там быть! Это могли быть мы, так просто. Если бы закон не толковали столь строго!

Мать вздохнула:

— Мы сделали все, что могли, и даже без моего жалованья мы не бедствуем. У нас остались сбережения и облигации, которые нам вручили, когда забирали дом.

— Верно, — с облегчением кивнул Сандро. По закону право собственности на их старый дом отходило специальному правительственному учреждению, EGELI[93], взамен родители получили тридцатилетние облигации. Сделка оказалась невыгодной: облигации не имели справедливой рыночной стоимости, а срок их погашения наступал только через тридцать лет.

— Не волнуйся, Массимо. — Мать обняла отца за плечи. — У нас достаточно средств, нам хватит на пропитание на целый год, а там, возможно, этот кошмар уже закончится. Ты распоряжаешься деньгами, так что тебе лучше знать.

— Джемма, кхм, мне нужно тебе кое-что сказать. — Морщинистое лицо отца побледнело. — У нас не так много денег, как тебе кажется. Осталось меньше половины.

— О чем ты? — озадаченно нахмурилась мать.

У Сандро заныло в животе, но он не стал перебивать родителей.

— Beh, это трудно объяснить. — Отец принялся рыться в своих бумагах. — Я веду учет денег, которые снимал. Все где-то здесь.

— Что? — Мать отпрянула в ужасе. — Ты снимал деньги с нашего счета? Зачем?

— Я выдавал ссуды в синагоге.

— Кому? — Глаза матери за стеклами очков распахнулись.

— Я одалживал средства своим клиентам до тех пор, пока они не получат особый статус — или в случае, если им его не предоставят. — Отец продолжал рыться в бумагах, бормоча все быстрее и неразборчивее. — Джемма, так много людей, которым еще хуже, чем нам, и, когда я сижу прямо перед ними, зная, что у нас есть деньги, а у них нет, я протягиваю руку помощи. Как сказано в Торе, это tzedakah — праведное подаяние, справедливое пожертвование, средства на благотворительность, — мы должны делиться тем, что у нас есть, и я решил, что ты не будешь против.

— Но они никогда не смогут вернуть долг. Ни у кого больше нет работы.

— Просто я не думал, что тебя уволят, но даже если так — нам должны были выдать особый статус, вот в чем дело, такая вышла ошибка. Давайте я покажу вам свое заявление…

— Не стоило раздавать деньги, Массимо, или одалживать — везде только и говорят о войне. Если она грянет — нам понадобится каждый грош.

— Послушайте меня… — Сандро встал, на него будто снизошло спокойствие. — Мы не можем жить прошлым. Хватит вспоминать об этом статусе, папа. Мама, может, ему и не стоило одалживать деньги, но теперь их у нас нет. Нам нужно начинать с нуля и шагать вперед.

Мать подавленно простонала:

— Но нам не на что жить!

— Но я тоже зарабатываю. У нас еще осталась половина тех сбережений. Я сяду, подведу баланс и все расскажу. Я неплохо умею считать, если помнишь.

— Подождите, дайте-ка я еще раз все проверю. — Отец снова полез в свою папку, но Сандро вырвал ту у него.

— Теперь папка будет у меня, папа.

— Мои записи? Нет, нет, нет. — В глазах отца загорелся тревожный огонек. — Сынок, мне нужны мои записи…

— Я сберегу их для тебя.

Отец молча воззрился на него, а Сандро осознал, что теперь он встал во главе семьи.

— Спасибо, Сандро, — сказала мать, натянуто улыбнувшись.

Казалось, Элизабетта должна быть счастлива, а она не могла вдохнуть полной грудью. Они с Марко отправились на роскошный прием в Палаццо Браски, присоединившись к толпе разодетых пар, что входили внутрь. Она все еще была потрясена рассказом Нонны о ее матери и отце Марко, об их романе, который они закрутили во времена ее детства. Элизабетта всегда подозревала, что мать неверна отцу, но никогда бы не догадалась, что она изменяла с Беппе.

Люди оборачивались полюбоваться новоприбывшими, и Элизабетта подумала — наверняка они очень красивая пара: она в чудесном розовом платье и новых туфлях и Марко с блестящими волосами, загорелым лицом и в темной форме. Элизабетта сомневалась, рассказывать ли ему о родителях и стоит ли вообще с ним встречаться. Нонна была категорически против, но Элизабетта решила действовать по ситуации. Ей нравилось общество Марко, и мысль о приеме ее тоже пленяла. Последнее время она жила будто старушка — вся в работе, а еще грустила после разрыва с Сандро. Хватит по нему тосковать. Его больше нет рядом.

Пока они стояли в очереди к Палаццо, Марко держал ее за руку и развлекал забавными историями, а когда оказались у входа, он кивнул на элегантный фасад дворца, украшенный трехцветными лентами и большим флагом с фашистским littorio[94] — символом Рима.

— Красивое убранство, правда? Я помогал устанавливать.